Тут его взгляд остановился на видеокамере, что лежала на полу рядом с автомобильным радио.
В мозгу зашевелилась какая-то ужасно тягучая мысль, что если камерой недавно пользовались, он сможет увидеть, что происходило на его даче, пусть даже картины эти будут безжалостными, похабными и тошнотворными… Но что проку с того, что я все это увижу? — спросил он сам себя и не сумел ответить. Какую пользу приносит знание правды? Может, сейчас гораздо полезнее закрыть глаза и заткнуть уши?
И вообще, почему человек стремится увидеть то, чего видеть не хочет? Из банального любопытства? Или это некая необъяснимая, подспудная страсть?
Торопливо отступая на несколько шагов, словно пытаясь уйти от искушения, убежать из зоны влияния камеры, Эрвин уже осознавал, что сейчас вновь шагнет в обратном направлении, протянет руку и станет тупо смотреть на то, что там заснято… Эх, такова человеческая натура, подумал он как бы в свое оправдание.
Но камера показала детей на морском побережье. Незнакомых детей, бегающих по песку и резвящихся в мелководье.
Эрвин отмотал материал вперед-назад и увидел летние кадры жизни чужой семьи, из тех, что с умилением пересматривают десяток или несколько десятков лет спустя. Он понял, что снятое камерой не имеет ничего общего с попойкой у него на даче. И что у него в углу лежат краденые вещи.
Очевидно, разбили стекло в дверце какого-нибудь автомобиля и взяли то, до чего дотянулись, размышлял он поначалу равнодушно, словно сторонний наблюдатель, но затем до него дошел сам факт произошедшего, и руки Эрвина задрожали.
— Час от часу не легче, — с тоской пробормотал он.
Осознав, какие гнусности творятся рядом с ним, и, поняв, что хоть и косвенно, но он тоже втянут во все это, Эрвин совсем обессилел. Время потекло мимо него, и ему стало казаться, что вместе со временем утекает последняя возможность что-то изменить, исправить или наладить. Но тут, к его великому изумлению, в голову пришла ошеломительная мысль, что если жена впутана в какую-то воровскую историю, то ее могут посадить. Мысль, в первый момент испугавшая, завладела им и неожиданно понравилась.
А вдруг тюремное заключение помогло бы решить мучительные проблемы Хелен — она образумилась бы и, возможно, избавилась от зависимости. Размеренная жизнь жены полетела бы в тартарары, и, выбитая из колеи, в шоковом состоянии она, скорее всего, опять обрела бы здравый смысл и способность отличить добро от зла… Но тут нить размышлений Эрвина оборвалась. Это могло бы стать решением проблемы для кого угодно, но не для них — его круг не переварит грязного воровства. Обильные возлияния он простил бы скорее…
Да и вообще, захочет ли полиция возиться с какой-то мелкой кражей, словно бы отбиваясь от привязавшейся мысли, раздумывал он.
Эрвин прекрасно осознавал, что если бы дело всерьез приняло хреновый оборот, он сделал бы все возможное, чтобы замять историю и спасти от позора честь семьи. Словно в подтверждение этой новой мысли, Эрвин взял с дивана скомканное одеяло и прикрыл им чужие вещи.
— Чтобы кому-нибудь случайно не бросилось в глаза, — выдавил он сквозь зубы и тоскливо вздохнул: — Прямо тошнит от всего этого!
Глубоко дыша и опасливо косясь в сторону соседнего двора, он обошел вокруг дома. Посаженные много лет назад деревья и кусты вытянулись и разрослись, так что теперь основная часть участка была скрыта от посторонних глаз. Тем не менее Эрвин старательно делал вид, будто чем-то занят за домом. Вроде как что-то ищет. По сути, я и впрямь ищу, подумал он. Пропала моя жена.
В саду Хелен не было. Наверняка вся эта кодла — он далеко не был уверен, что гости уехали, — отправилась на пляж, рассуждал он, стоя под яблоней и рассеянно трогая свисающую с ветки веревку. Ее привязали довольно высоко, а в траве под деревом и прямо перед ним лежало развалившееся садовое кресло. Ну, конечно, расклеилось от дождя, обозлившись, решил Эрвин. Такие вещи можно бы и под навес оттаскивать. Садовая мебель была совсем новой, но, похоже, дождя не выносила. Он в сердцах пнул обломки ногой.
Поскольку Хелен так и не нашлась, все повисло в воздухе, ситуация продолжала оставаться непонятной, уцепиться было не за что. Эрвин решил идти искать жену на берег и если найдет в какой-нибудь хмельной компании, то просто-напросто уведет домой. Хотя бы даже и силой. Он представил себе эту шайку воров и бомжей. Может, кому-то из них придется съездить по морде? Он живо вообразил эту триумфальную драку и неожиданно успокоился.
По крайней мере в таком случае я хоть что-то сделал бы, подумал он.
Эрвин снял костюм, аккуратно сложил в салоне, из бардачка выудил плавки и надел их, спрятавшись за машиной. После недолгого раздумья сорочку не снял, щелчком запер дверцы, закрыл дачу и спрятал связку ключей под крыльцом. Шагая под сенью сосен к морю, Эрвин чувствовал странное освобождение. Две руки да десять пальцев — вот и все, что он имел при себе. И больше ничего. Но вдруг пришло ощущение, что этого мало. Что он вовсе не свободен, а беззащитен.
На пляже Эрвина поразил необыкновенный цвет воды. Под блеклоголубым, подернутым легкой дымкой тумана небом неподвижно стояла кроваво-красная вода. Полуголые, будто излучающие яркий свет люди образовали на прибрежном песке беспокойно меняющийся узор. Многие стояли у кромки или бродили вдоль берега по колено в воде. Почти никто не купался, и у него возникло странное впечатление, что все они остерегаются диковинного и довольно устрашающего цвета моря.
Эрвина охватило гнетущее чувство, что это побережье он видит впервые, и все проведенные здесь детские годы словно бы разом вычеркнуты из жизни. Что по непонятным причинам он оказался в совершенно чужом месте, где не знает, как ему дальше быть. Неожиданно пришло сравнение с опрокинувшимся на спину жуком. С беспомощно дрыгающим лапками существом, которое изо всех сил старается что-то сделать, но лишено даже малейшей надежды на спасение. Картина вышла настолько мощной, такой болезненно правдоподобной, что его руки и ноги непроизвольно и противно задергались. Песок хрустел между пальцами ног, а пальцы рук хватались за воздух.
— Чужой… — с драматическим надрывом процедил он сквозь зубы, сам не понимая, имеет в виду пляж или себя.
Затем решительным шагом Эрвин подошел к линии берега. В безветрии тускло мерцала гладь воды. Она и впрямь была красноватой и с виду, словно состояла из какого-то вязкого вещества.
Безоблачное небо было подернуто туманной пеленой. Солнце сквозь нее проглядывало лишь бледным диском. Лениво шевелящиеся дачники не отбрасывали теней, и поэтому создавалось впечатление, что люди парят над светлым песком.
Каждое свое лето — в большей или меньшей степени — Эрвин проводил на этом берегу, вырос здесь, но ничего подобного раньше не видел. Наверняка всему виной эти беспрерывные дожди, недолго думая, решил он. Красно-бурые болотные воды влились в речные потоки и устремились к морю, там, в какой-нибудь бухте, эта взвесь резко задержалась, и ее прибило к берегу. Будет стоять без движения, пока не подует ветер.
Никакой мистики, подумал он. Ничего противоестественного.
Так Эрвин попытался объяснить для себя странный каприз природы, доказать, что в основе любого неземного явления лежат свои земные причины, но это не успокоило его, наоборот — кроваво-красная вода под сизым небом вызывала жутковатый трепет. Наполнила дурным предчувствием, отогнать которое он был не в состоянии. С какой-то особенной болью Эрвин почувствовал, что мир внезапно стал другим.
Знакомые лица и выглядели знакомыми. Но у него появилось смутное ощущение, что они запомнились ему по фотографиям или с телеэкрана, а в реальной жизни он с ними никогда не соприкасался. Только заговорив с одним из них, Эрвин вдруг вспомнил, зачем вообще пришел на пляж. Пропала моя жена, подумал он.
Моя пьяная жена шляется где-то здесь живым пятном позора. Не могу сказать, что на мнение окружающих мне наплевать. Вовсе не наплевать, помрачнев, подумал он, резко повернулся спиной к собеседнику и отошел в сторону.
Вода была цвета крови, небо подернуто сизой пеленой.
Под ногами скрипел песок, и этот звук походил на печальное курлыканье журавлиного клина. Эрвин скользнул цепким взглядом по дюнам, но Хелен нигде не увидел. Да ее здесь и не должно быть, прикинул он, зная, что жена не жаловала начало пляжа с его столпотворением отдыхающих и всегда предпочитала уходить подальше.
Ему казалось, что он бродит туда-сюда по пологим дюнам уже бесконечно долго, однако среди зарослей песчаного колосняка не обнаружил Хелен ни в одиночестве, ни в какой-либо пьяной компании. Эрвин хоть и откликался на приветствия многочисленных знакомых, но спрашивать у них о Хелен не решался. Наконец, недалеко от реки, что все несла и несла в море красноватую воду, он, окончательно замотавшись, устало опустился на песок. День становился душным. Сорочка, которую он так и не удосужился снять, казалась влажной тряпкой.
Закрыв глаза, Эрвин лежал на теплом песке и до него доносились неясные звуки — чьи-то оклики, детский плач — гул голосов то приближался, то удалялся. Ему вспомнилось, что о чем-то подобном он читал, — некто лежал в закрытом гробу и слушал, как люди разговаривают о чем угодно, только не о том, чего жаждала его душа. Главный герой той истории понял, что, собственно, никто и не скорбит о нем, напротив, кое-кому его смерть доставила даже радость. Самое чудовищное было то, что в хоре болтовни он узнал голоса родных. Тех, кого любил, и о ком думал, что они тоже любят его.
Внезапно Эрвин решил, что слышит знакомый голос. Голос Хелен. Он доносится еще издалека, слов не разобрать, но тембр голоса ее. Эрвин ощутил, как в душе тепло шевельнулось какое-то забытое и хорошее чувство. Он решил пока не открывать глаз, лежать неподвижно до тех пор, пока Хелен не воскликнет:
— Это же мой муж! Представляете, я нашла на берегу своего мужа!
Эрвин прождал довольно долго. Даже устал от ожидания. Потерял надежду и, в конце концов, пришел к выводу, что звук знакомого голоса был иллюзией — всего лишь обманчивым порождением его сокровенного желания. Глаз, чтобы оглядеться, он не открыл, поленился, и ничто в этот момент его не волновало. Вот так бы лежать и лежать. А пока что Хелен вернется на дачу, увидит его машину, и если у жены осталась хоть капля разума, она постарается уничтожить следы попойки, отмоет замаранный пол и хотя бы на скорую руку все приберет.