Персопализация власти внутри дряхлеющей коалиции (средний возраст членов Политбюро в 1980 г. составлял 71 год), преследовавшая сохранение стабильного положения элиты и учет интересов различных бюрократических аппаратов, шла параллельно с формально–юридическим упорядочением функционирования политических механизмов и на фоне процесса юридической и конституционной легитимации, приведшего к принятию в 1977 г. новой Конституции. Партийные съезды регулярно и без срывов собирались теперь каждые пять лет. Провозглашалось, что задача съездов состояла в определении генеральной линии во внешней политике и установлении основных направлений пятилетних планов. На самом деле съезды чаще всего оказывались тщательно срежиссированным спектаклем единодушного одобрения директив, выработанных руководящими органами аппарата власти. Политические изменения в составе Политбюро или Секретариата, как уже отмечалось, всегда происходили не на съездах, а на пленумах ЦК. Согласно Э. Карер д'Анкос, вторая половина 60–х гг. была настоящим «золотым веком» ЦК. В течение этого периода он, казалось, действительно приобрел некоторое влияние и проявлял довольно значительную политическую активность. Это, несомненно, было связано с необходимостью в тот момент для руководящей группы укрепить отношения личной преданности после «смутных времен» Хрущева.
Однако с конца 60–х гг. значение ЦК партии в принятии решений стало падать, а его функции перешли к бюрократическим структурам отделов аппарата ЦК, в которых политическое управление на центральном уровне бойко осуществлялось полутора тысячами высокопоставленных партийных чиновников. Пленумы ЦК по–прежнему собирались дважды в год, но становились все более краткими (занимая в среднем два дня в году), и, главное, они имели все меньшее влияние на принятие важных решений как во внутренней, так и во внешней политике. Тем не менее ЦК сохранял свое значение как орган, в котором были представлены различные бюрократические аппараты страны.
Постоянное расширение ЦК партии, позволявшее выдвигать заслужившие того кадры и в то же время сохранять места за уже попавшими в этот престижный орган, шло параллельно с тщательным отбором и дозировкой Представителей от различных бюрократических структур (республиканских и союзных, от аппарата самой партии, от членов правительства, военных, КГБ, внешнеполитических ведомств). Анализируя это явление, Дж. Хок высказал мысль о появлении своего рода «институционального плюрализма», отражавшего главную перемену в сравнении с предыдущим периодом: отныне высшие партийные органы представляли институты власти, общественные организации и даже интересы некоторых отдельных республик.
По мнению М. Ферро, термин «институциональный полиморфизм» был бы более правомерен в специфическом контексте советской политической системы, для которой стала характерной практика ротации партийных кадров, перевода ответственных лиц из одного учреждения в другое. Трения, вызываемые соперничеством учреждений или функционеров, не были постоянными или связанными с отличным мировоззрением или особым статусом. Не было и непреодолимых барьеров между разными иерархическими структурами, о чем свидетельствуют многообразные и переменчивые карьеры представителей советской номенклатуры. Сочетая консерватизм и приспособляемость, советская бюрократия отнюдь не была инертным и окаменевшим образованием. В гораздо большей степени, чем принято считать в общих теориях тоталитаризма или «управляемого общества», ей была свойственна независимость и способность к саморегулированию. Как показал Дж. Хок в своем труде «Советские префекты», анализ властных структур на местах позволяет сделать вывод, что первые секретари партийных комитетов были вовсе не «пассивными исполнителями», а посредниками между высшими эшелонами власти и массой, важными промежуточными инстанциями, в которых встречались одновременно спускаемые сверху директивы и требования общества, короче говоря, «местом, где конфликты могли находить начало своего решения». В конечном счете, заключает Дж. Хок, «никакое общество не может удержаться, если потоки текут в одном направлении, с вершины к основанию, и для советского общества это так же верно, как и для любого другого».
На XXII съезде партии Хрущев заявил о необходимости подготовить новую конституцию, которая отразила бы переход страны к коммунизму и создание в СССР «общенародного государства». В 1962 г. была создана Конституционная комиссия, однако понадобилось 15 лет, чтобы выработать новую конституцию, хотя ее основное содержание было взято из конституции 1936 г. Между тем советские руководители успели отказаться от мифа о скором переходе к коммунизму и отмирании государства, введя новое понятие «развитого социализма», отсутствовавшее в произведениях классиков марксизма–ленинизма.
Это новое понятие позволяло уменьшить разрыв между теорией и жизнью, объясняло необходимость экономической реформы, которая могла помочь «незамедлительно» восполнить постоянно возникавшие в стране дефициты, и отодвигало в далекое будущее идею отмирания государства. Немало внимания было уделено восстановлению строгих норм законности, повышению сплоченности граждан, призываемых «активно включиться» в управление общественными делами «общенародного государства» (представлявшего все признанные социальные слои — рабочих, крестьян–колхозников и интеллигенцию, под которой подразумевались все лица, получившие среднее образование и не занятые физическим трудом), а также возрастанию роли «общественных организаций». При этом определение «социалистический», всегда стоявшее рядом с «законностью» и «демократией», недвусмысленно указывало, что речь вовсе не идет о правовом государстве в западном смысле слова, то есть государстве, основанном на приоритете прав личности.
Конституция 1977 г. более решительно по сравнению с предыдущими утверждала ведущую роль Коммунистической партии. Она и формально узаконивала КПСС как руководящую и направляющую силу советского общества, ядро его политической системы, государственных и общественных организаций.
В то же время, подчеркивая важность участия общества и утверждая принцип коммунистического самоуправления посредством развития подлинной демократии («трудовые коллективы участвуют в обсуждении и решении государственных и общественных дел»), Конституция признавала возрастание роли общественных организаций. Существование таких общественных организаций и увеличение числа микроочагов самоуправления, способных «действовать, властвовать и осуществлять внутренний обмен» между соответствующими организациями (М. Ферро), — таковы главные особенности социальной жизни «брежневского периода».
Естественно, эти явления не должны рассматриваться в отрыве от таких специфических тенденций жизни общества, как быстрая урбанизация и повышение общего образовательного уровня населения в эти годы. В рассматриваемый период самоуправление развивалось во многих областях советской действительности: местной жизни и городском управлении (в 1980 г. в Советы всех уровней было избрано 2270 тыс. лиц, которые теперь назывались «народными депутатами» — в соответствии с представлением об «общенародном государстве», которое заменило собой «диктатуру пролетариата»). Причем если власть местных Советов и была ограниченной, то контроль центральных органов за сотнями новых советов, возникших в поселках вокруг городов или на периферии (особенно в Сибири), зачастую был вовсе символическим.
Число общественных организаций возросло и в других сферах, на первый взгляд далеких от политики: в культурной жизни, в спортивном движении и т. д. Часто опираясь именно на них, и расцвели в период «перестройки» и «гласности» тысячи «неформальных объединений». Центральные власти поощряли, наконец, «народный контроль» граждан за предприятиями и административными органами. Для этого была создана обширная сеть (около 250 тыс.) комитетов народного контроля, в которые входили, с одной стороны, трудящиеся–коммунисты, с другой — все желающие, не обязательно члены КПСС, но прошедшие отбор в парторганизациях. Эта параллельная структура, воскрешавшая в памяти «рабоче–крестьянскую инспекцию», созданную Лениным и упраздненную в 1934 г. Сталиным, в скором времени охватила всю страну: Комитет народного контроля, тесно сотрудничавший с Советами, превратился в настоящую армию контроля, в которой участвовал каждый шестой взрослый человек. Какой бы формальной она ни была, эта структура управления стимулировала добровольное участие в жизни общества, все больше привлекая людей, получивших образование.
Эта институционализация общественной жизни, закрепленная Конституцией 1977 г., но возникшая значительно раньше — означала ли она реальный рост политического влияния граждан или просто была одной из уловок режима, — несомненно, находилась в прямой связи с неожиданным всплеском спонтанной общественной активности, характерной для данного периода.
Стабильная и спаянная правящая верхушка, к тому же быстро дряхлевшая — своего рода «олигархия слабоумных стариков», — удерживала власть, как было уже показано, благодаря согласию в главном: стремлении институционализировать властные отношения, защитить интересы бюрократических структур и сохранить коллективное руководство, сосредоточенное в окружении одного человека–символа. Немалую роль в этом играл непрерывный и все парализующий компромисс между трудносочетаемыми общими установками и столь же противоречивой практикой как в центре, так и на местах. Политический консерватизм или экономическая реформа, стабильность кадров или выдвижение новых поколений функционеров, личная преданность или компетентность, жесткое администрирование или допущение элементов рынка, приоритет тяжелой и оборонной промышленности или легкой, «партийность» или технократические ценности, руководящая роль партии или активность «масс» в общественных организациях, более или менее надежно контролируемых, — все эти фундаментальные проблемы, решение которых предполагало выбор, никогда не доводились до конца из‑за боязни нарушить консенсус, коснувшись сути вещей.