«у рабочих не было, да и не могло быть осознания неустранимости противоречий между их собственными интересами и всей современной политической и социальной системой». Это относится не только к российским рабочим: «История всех стран показывает, что рабочий класс сам по себе может развить только тред-юнионистское сознание, то есть убеждённость в необходимости создавать тред-юнионы, бороться с работодателями, добиваться от правительства того или иного закона». Только «образованные представители имущих классов — интеллигенция» могли полностью понимать реальные, в отличие от поверхностных, нужды рабочих. Для того, чтобы осуществить революцию, требовалась подлинно революционная партия, то есть «состоящая прежде всего и главным образом из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью». На первый взгляд казалось, что это исключает рабочих, поскольку они по необходимости профессионально занимались фабричным трудом.
Таким было наиболее значимое прояснение слабого места в марксистской теории. На практике Ленин никогда и не пытался организовывать свою партию таким образом. Но теоретически он всегда придерживался этого определения революционной партии и по сути объявил его краеугольным камнем истинно революционного сознания. Ради этого он готов был даже порвать с другими марксистами, придерживающимися другого взгляда. На съезде, бывшем в действительности учредительным для Российской социал-демократической партии, в Брюсселе и Лондоне в 1903 году Ленин настаивал на том, что «личное участие в одной из партийных организаций» должно быть определяющим критерием членства. Его главный оппонент Юлий Мартов предлагал более слабую формулировку: «регулярная личная поддержка под руководством одной из партийных организаций». Это бы облегчило рабочим вступление в полноправные члены партии даже в условиях нелегальности. Ленин потерпел неудачу в этом конкретном голосовании, но тем не менее получил на съезде поддержку большинства и именно поэтому стал называть свою фракцию «большевиками», в то время как мартовцам пришлось удовольствоваться прозвищем «меньшевики».
Вопрос, спровоцировавший величайший раскол в Российской социал-демократической партии, звучит как мелкий организационный софизм. Однако в действительности оказалось, что этот софизм символизировал более глубокие расхождения, разведшие большевиков и меньшевиков ещё дальше. Со временем стало ясно, что они имели в виду два разных типа революции. Меньшевики придавали большое значение созданию парламентской «буржуазной» республики, в которой партия рабочего класса будет функционировать как легальная оппозиция до тех пор, пока она не станет достаточно многочисленной для того, чтобы взять власть в свои руки. Ленин, однако, становился все более нетерпелив, его не устраивала растянутая программа действий, предусматриваемая таким представлением. Он жаждал сжать весь процесс и провести обе революции вместе, причислив крестьян (осуществляющих буржуазно-демократическую революцию против помещиков) к союзникам рабочих (осуществляющих социалистическую революцию против капиталистов). Однако до своего окончательного возвращения в Россию из изгнания в 1917 году он не раскрыл полностью своих взглядов по этому вопросу.
На самом же деле Ленин внедрил в русский марксизм некоторые элементы популистской традиции: лидерство небольшой группы интеллигентов-революционеров, готовность рассматривать крестьянство как революционный класс и ужатие буржуазной фазы революции.
У популистов, однако, были свои собственные взгляды. Они оправились от прострации, в которой находились в восьмидесятых годах девятнадцатого века, и к 1901 году им удалось сформировать новую политическую партию со своим центром в эмиграции — партию социалистов-революционеров. Их теоретики уже не оспаривали тот тезис, что промышленный капитализм пришёл в Россию, но утверждали, что он принял форму, весьма отличную от той, которую предполагал Маркс. Во-первых, он жёстко контролировался государством. Во-вторых, большинство рабочих не полностью порвали с сельской местностью: они были «крестьяне-рабочие», а не пролетарии в смысле Маркса. Социалисты-революционеры отказывались по существу признать наличие каких бы то ни было фундаментальных различий между рабочими и крестьянами: их организация позволяла им с определённым успехом работать и с теми, и с другими. Они также провозгласили «беспристрастность борьбы» для продолжения дела «Народной воли» посредством террора, направленного против чиновников. Между 1901 и 1908 годами они совершили успешные покушения на великого князя, нескольких министров и более сотни высших государственных чинов.
В 1905 году произошли восстания и в городах, и в сельской местности. Эти взрывы были мало чем обязаны организационным усилиям социал-демократов и социалистов-революционеров, а скорее их постоянному влиянию. Наиболее же мощным фактором этого послужило длительное недовольство крестьян и рабочих, составлявших к тому времени подавляющее большинство населения России.
Крестьянская реформа, проведённая Александром II в 1861 году, освободила крестьян от личной зависимости, но не устранила других трудностей в их жизни, обременив их дополнительными тяготами. Среди них обязанность выкупить землю, которую они уже считали своей, и, согласно Локку, это действительно было так, поскольку они «вложили в неё свой труд». Общинное крестьянское правовое самосознание никогда не признавало законным пожалование царём земли дворянам.
Чтобы обеспечить выкуп «заново выделенной» крестьянам земли, а также выполнение других повинностей, правительство привязало их к «деревенской общине», которая часто, хотя и не всегда, совпадала со старым понятием «мир». Этот социальный институт был в большей степени объектом мифотворчества, нежели серьёзного эмпирического исследования, возможно, в большей степени, чем что-либо ещё в русской истории, — отчасти потому, что его члены почти не оставили письменных свидетельств, а отчасти потому, что правые и левые идеологи с этим связывали слишком много надежд и опасений. Правительство видело в общине гаранта законности и порядка, так же как и гаранта примитивной социальной безопасности, в то время как революционеры, по крайней мере популисты, рассматривали её деятельность как разновидность рудиментарного социализма, которая может обеспечить российскому обществу прямой переход к реальному социализму без неприятной промежуточной стадии — капитализма. На Великой Руси мирской сход, состоящий из глав хозяйств, периодически перераспределял землю, добавляя наделы растущим семьям (наряду с обязательным увеличением соответствующей повинности) и урезая землю семьям, потерявшим своих членов. С другой стороны, на Украине и в Белоруссии существовали совершенно другие обычаи: земля там, как правило, передавалась в семье по наследству и не являлась объектом постоянного перераспределения. В обоих типах общин лес, луга, пастбища и водные источники находились в общем пользовании.
Общинная система землевладения, хотя и обеспечивала подстраховку в трудные времена, имела реальные экономические недостатки. Все сельчане были вынуждены принимать безопасные, но примитивные и непродуктивные формы ведения сельского хозяйства: открытую трёхпольную систему с нарезанными наделами. В то время как крестьянское население очень быстро росило — примерно с 55 миллионов в 1863 году до 82 миллионов в 1897 году, — мир на деле затруднял внедрение улучшенного семенного фонда, удобрений или механизмов и препятствовал улучшению почвы, поскольку обработчики земли никогда не знали, не заберут ли у них их надел и не передадут ли его кому-нибудь другому.
Низкая продуктивность сельского хозяйства лишь отчасти была следствием общинного землепользования. В какой-то степени это было также и результатом низкого уровня урбанизации. В тех местах, где, как в большинстве районов Западной Европы, существовала плотная сеть городов и развитых коммуникаций между ними, существовал рынок, готовый к приёму разнообразных видов сельскохозяйственной продукции. В России этому требованию отвечали лишь районы близ Санкт-Петербурга и Москвы. На прочих обширных пространствах главных сельскохозяйственных районов России крестьяне скребли землю деревянными плугами, выращивали рожь и овёс и жили на диете из «щей да каши», как гласит народная поговорка. На сторону же продавали они чрезвычайно мало и только в том случае, если их к этому вынуждала экономическая необходимость.
Поэтому, хотя картина и менялась от области к области, кажется достаточно ясным, что большинство крестьян были бедны, в неурожайные годы жили под угрозой голода, и положение становилось всё хуже. В 1890 году более 60 процентов крестьян, призванных в армию, были признаны негодными к военной службе по причине плохого здоровья — и это произошло до голода 1891 года.
Сами крестьяне считали, что причины этого очевидны: им нужно было больше земли и они имели на неё право. В полях соседей-помещиков они видели своё потенциальное спасение. Но это было иллюзией: общая площадь крестьянского землевладения почти в три раза превышала поместные землевладения, поэтому простая экспроприация чужой собственности проблемы не решила бы. Но в 1905 году крестьяне были убеждены, что это не так и что их жалобы справедливы. Действуя сообща, по решению всего мира, они стали брать дело в собственные руки, захватывая поместья и изгоняя помещиков. Правительству понадобилось много времени, чтобы навести порядок.
В действительности простого решения российской аграрной проблемы не существовало, что подтверждает позднейший опыт развитых стран. Только терпеливое совмещение усовершенствованного землевладения и методов ведения сельского хозяйства с постепенным развитием торговли и промышленности в государстве может в конце концов привести деревню к процветанию. Но миф о том, что такое простое решение существует и что крестьяне имеют естественное право на всю землю, был наиболее взрывоопасным фактором в российской политике в последние годы царского правления.