Тогда же значительно уменьшилось могущество службы безопасности. Она вновь была отделена от империи МВД, переименована в КГБ (Комитет государственной безопасности) и подчинена Совету министров — т.е. тоже Центральному комитету партии. Теперь она не могла оказаться в распоряжении одного человека и его частной канцелярии. В КГБ были назначены люди, сделавшие карьеру не в полиции, но в партии: многие из высших должностных лиц этой организации — бывшие комсомольские работники, как, например, А.Н. Шелепин (он возглавлял КГБ в 1958–61 гг.) и В.Е. Семичастный (1961–67 гг.) Число платных агентов и осведомителей резко сократилось. Эти меры преследовали цель сделать службу безопасности более ответственной перед партийным руководством и добиться от неё по крайней мере внешнего соблюдения хоть какой-нибудь законности. Всё это было необходимо прежде всего для того, чтобы гарантировать будущее партийно-государственной элиты. Именно соблюдение пусть даже минимальной законности, как мы увидим позже, поставит советское руководство перед некоторыми проблемами.
Систематическая работа по реабилитации выявила также опасности, подстерегавшие советских вождей. В 1954 г. Центральный комитет создал под председательством П.Н. Поспелова специальную комиссию, задачей которой был сбор информации о сталинских репрессиях против ведущих партийных кадров. Когда комиссия выполнила свою работу, открылся весь ужас арестов и казней, из которых лишь несколько можно было считать обоснованными. Хрущёв в своих мемуарах вспоминает, что масштабы преступлений Сталина оказались для него «совершенно неожиданными». Тут он, конечно, слукавил, но отчасти оправдывают его такие слова: «Мы были частью режима, о котором, как предполагалось, мы знали все, и отворачивались от всего другого». Ясно также, что Хрущёв несёт меру ответственности меньшую, чем Берия или даже Маленков, который одно время отвечал за работу с кадрами. Но дилемма, которая встала перед советскими лидерами, после того как Поспелов представил им свой доклад, была даже ещё более мучительна, чем определение меры персональной ответственности. До какой степени должны они раскрыть правду о преступлениях, соучастниками которых были они сами? И та правда, которую принесут люди, освобождённые из лагерей и реабилитированные, — не дискредитирует ли она их больше, чем та, что они сами предадут широкой огласке?
Дилемма эта осложнялась ещё и тем обстоятельством, что оставшееся от Сталина наследство ещё не было окончательно поделено. В условиях, когда отсутствовала общепринятая процедура передачи власти, вожди поделили основные обязанности между собой и провозгласили «коллективное руководство». Многие считали основным претендентом на власть Маленкова, который после смерти Сталина стал премьер-министром. Однако, как и после смерти Ленина, пост первого секретаря на деле был более важным. Хрущёв, который занял это кресло, вовсе не казался очевидным преемником Сталина. Он не утратил органичности своего «рабоче-крестьянского» происхождения, говорливости, импульсивности и подверженности вспышкам демократического идеализма. Он любил появляться на публике, выпить с рабочими и колхозниками — всё это делало его инородным телом в мире недоступных для посторонних дач и наглухо зашторенных лимузинов, который создала для себя советская элита.
Тем не менее он прекрасно воспользовался возможностями, которые предоставил ему пост первого секретаря партии. Подобно тому, как поступил до него Сталин, Хрущёв произвёл множество новых назначений в партийном аппарате областного и республиканского уровня. Эти новые назначенцы обладали властью гораздо большей, чем при Сталине. Служба безопасности их больше не контролировала — она сама находилась под их контролем. В результате они стали в своих владениях маленькими Сталиными, уверенными в своей власти и привилегиях. К тому же Хрущёв поставил себе на службу свойственный им идеализм, благодаря своей смелой аграрной политике, которая наконец-то обещала действенные перемены в сфере глубоких экономических проблем.
Маленков был смещён с поста премьер-министра в феврале 1955 г. Пока он остался в составе Президиума, органа, которым в 1952 г. было заменено Политбюро и чей первоначальный многочисленный состав был сильно сокращён. Маленкова заменил Н.А. Булганин, генерал от политики, чей взлёт совпал с падением Жукова в 1946 г. Из тех, кто окружал Сталина в самые страшные годы чисток, в составе Президиума оставались Молотов, Каганович, Микоян и Ворошилов. Нам не известно точно, о чём спорили они между собой, обсуждая, насколько можно будет открыть народу правду о сталинских преступлениях. Однако они ясно понимали накануне XX съезда, первого после смерти Сталина, что кошмар ответственности за всю совокупность сталинских преступлений навис над ними. Хрущёв в своих мемуарах заявляет, что он призвал своих коллег чистосердечно рассказать о поведении партийного руководства в те годы. Это возможно, но не доказано. Однако то возражение, которое, по словам Хрущёва, высказали Ворошилов и Каганович, действительно звучит правдоподобно. Они заявили, что их привлекут к ответу, что партия имеет право заставить их ответить за всё, что творилось при Сталине. Далее они заявили, что, хоть они и были в составе высшего партийного руководства, даже они не знали всех ужасов, — и тем не менее их заставят отвечать за эти преступления.
В итоге было принято компромиссное решение. В прочитанном Хрущёвым официальном докладе съезду о сталинских преступлениях не говорилось ничего. Но сразу же после официального окончания работы съезда состоялось специальное закрытое заседание. Это напоминало тот образ действий, который избрал в 1921 г. на X съезде Ленин для решения деликатного вопроса относительно партийной дисциплины. На закрытом заседании, куда делегатов съезда допускали по специальным пропускам, Хрущёв произнёс длинную речь о преступлениях Сталина, а также огласил завещание Ленина, которое его наследник утаил в 1924 г. По определению Хрущёва, «культ личности Сталина» привёл к целому ряду серьёзных и тяжёлых извращений «партийных принципов, партийной демократии и революционной законности». Делегаты съезда слушали доклад Хрущёва затаив дыхание. Сразу же после его окончания они покинули зал заседаний. Никакого обсуждения доклада власти не допустили. Речь Хрущёва не была опубликована в Советском Союзе, но очень быстро получила огласку за границей, что объясняется присутствием приглашённых Хрущёвым лидеров иностранных коммунистических партий. Вскоре она начала обсуждаться и на многочисленных партийных собраниях в самом СССР — на некоторых из них присутствовали и беспартийные. Так, например, происходило в университетах, да и вообще создаётся впечатление, что тем, кто хотел его услышать, не чинилось никаких препятствий. По меньшей мере некоторые лидеры партии не собирались держать в тайне «секретный доклад» Хрущёва (именно под таким названием он получил известность). Тем не менее они не были готовы и к его широкой огласке.
Содержание доклада Хрущёва также было компромиссным, поскольку, в силу необходимости, оно должно было соответствовать целям руководства партии, которое теперь разделилось. Хрущёв датировал начало сталинских репрессий 1934 г., и таким образом оправдал всю предшествующую политику — разгром различных «оппозиций», Шахтинское дело и все последующие процессы «спецов», жестокости коллективизации. Более того: Хрущёв обвинил в репрессиях только самого Сталина и руководителей службы безопасности и ушёл от вопроса об ответственности за них — как о своей собственной, так и своих коллег в Президиуме! Таким образом, Хрущёв ясно обозначил границы допустимой дискуссии по этому поводу. Он специально подчёркивал оправданность сверхбыстрой индустриализации, необходимость коллективизации, открещиваясь от политики, которая могла бы ассоциироваться с левой или правой оппозицией.
Основное внимание в секретном докладе Хрущёва было сосредоточено на продолжительных по времени репрессиях против руководителей партии и государства и известных общественных деятелей. Почти каждый, кто был упомянут Хрущёвым, принадлежал к высшим слоям номенклатуры. Если исключить упоминание о нескольких депортированных народах, он ни слова не сказал о простых рабочих, крестьянах и служащих. Совершенно недвусмысленно доклад Хрущёва можно назвать мерой предосторожности, которую правящая верхушка предприняла с целью обезопасить себя от самого духа сталинской политики, который мог бы вдохновить кого-либо из наследников диктатора. По существу, Хрущёв намекал на то, что Коммунистическая партия и — в особенности — её Центральный комитет продолжали существовать совершенно отдельно и — конечно же — в условиях повышенной опасности, поскольку продолжали соблюдать «ленинские нормы партийной жизни», несмотря на то, что диктатор их за это преследовал. Апелляция Хрущёва к ленинским традициям показывала, что именно они являются программой на будущее. «Культ личности» предполагалось заменить «коллективным руководством», так же строго предполагалось следовать и нормам партийного устава (т.е. регулярно должны были проводиться съезды и пленумы Центрального комитета), должна широко внедряться практика «критики и самокритики» и неукоснительное соблюдение норм Советской конституции и «социалистической законности». Как мы увидим, Хрущёв действительно по-своему пытался следовать этим нормам.
Речь Хрущёва произвела настоящую революцию в умах советских людей (и это вовсе не преувеличение). То же случилось и в Восточной Европе. Это стало важнейшим и единственным фактором, сокрушившим ту смесь страха, фанатизма, наивности и «двоемыслия», которая была человеческой реакцией на коммунистическую власть — в зависимости от личного темперамента, ума и положения в обществе.
Неудивительно, что в Восточной Европе, где корни сталинизма были пока слабы, речь Хрущёва вызвала немедленную реакцию, принимавшую подчас насильственные формы. Наиболее сильным было возмущение со стороны рабочих, обманутых наследников «народных республик», а также научной и творческой интеллигенции, постоянно волновавшейся под гнётом жестокой и монопольной идеологической ортодоксии. Напряжённость стала на