растать с 1953 г., и особенно сильно после того, как Хрущёв прекратил вражду с Тито, признав тем самым законность «различных путей к социализму».
Польские интеллектуалы отреагировали первыми. Они начали возрождать клубы и дискуссионные группы, которые были столь характерны для довоенного времени. Особенно широкой известностью пользовался Клуб Кривого Круга[23], сложившийся вокруг молодёжного журнала Po prostu («Просто»). На встрече, организованной правительственным Советом по культуре и искусству, состоявшейся в марте 1956 г., поэт Антон Слонимский заявил: «Мы должны вернуть словам их первоначальное значение и чистоту… мы должны расчистить путь… от всей мифологии эры страха».
В июне к интеллигенции присоединились рабочие. На промышленном предприятии ЗИСПО в Познани началась забастовка против повышения производственных норм, что для рабочих означало понижение реальной заработной платы. На демонстрации, направлявшейся к центру города, рабочие несли плакаты с надписями «свободы и хлеба» и «цены ниже, зарплату выше». Но по пути к ним присоединились горожане, которые выступали уже под чисто политическими лозунгами: «Свободу кардиналу Вышинскому!» (глава Католической церкви в Польше) и «Долой советскую оккупацию!». Демонстранты напали на здание радиоцентра (откуда глушились западные радиостанции) и на полицейский участок. В город были введены внутренние войска службы безопасности, после чего начались массовые столкновения. По официальным сообщениям, в них погибло пятьдесят три и было ранено около трёхсот человек.
Эти убийства не только привели к забастовкам в других промышленных центрах, но также породили тяжёлый кризис в самом партийном руководстве. Довольно значительная его часть заявила, что забастовки не были результатом «происков империализма», как заявила официальная печать, но явились следствием ошибочной политики. Они требовали вернуть Владислава Гомулку, который в 1951 г. был арестован по обвинению в «титоизме»; в 1954 г. его тихо выпустили на свободу. После суетливых визитов в Польшу высших советских руководителей Советский Союз, постепенно пришёл к выводу, что это было бы наилучшим решением проблемы, более удачным, чем подавление волнений при помощи советских танков.
Программой Гомулки был «национальный коммунизм». Этот термин подразумевал сочетание патриотизма (вплоть до дозволения сдержанных антирусских настроений) с поисками «особых путей к социализму». Тут польский опыт имел кое-что общее с Югославией: крестьянам было разрешено выходить из колхозов и снова заняться земледелием на собственных небольших участках земли. На заводах решения администрации контролировались выборными рабочими советами. Тем не менее один фактор был специфически польским: речь идёт о той степени свободы, которую получила Католическая церковь. Начиная с 1939 г., она все больше и больше оказывалась в центре национальных и духовных устремлений народа. Одним из первых шагов Гомулки было освобождение кардинала Вышинского. По соглашению, которое было между ними достигнуто, государство гарантировало церкви право вести преподавание религии в школах по желанию родителей (такое желание изъявили практически все). Церковь в обмен на это согласилась признать легитимность социалистического государства и поддерживать его социальную политику в целом. Небольшая группа католических депутатов была допущена в Сейм (польский парламент). Эта фракция получила название «Знак» и стала единственной не находящейся под прямым контролем коммунистической партии фракцией во всех парламентах Восточной Европы.
Поначалу казалось, что при Гомулке Польша действительно предложит миру альтернативную модель социализма. Однако под давлением Советов она с течением времени все в большей степени возвращалась к нормам коммунистической системы. Это прежде всего относится к рабочим советам — они были снова поглощены партийной системой номенклатуры, и таким образом сделались вполне безобидными. Постепенно ужесточалась цензура. Но кое-что из отвоёванного в столь трудной борьбе всё же сохранилось: частное сельское хозяйство, ремесленничество и торговля, а также относительная независимость церкви. Вообще Польша оставалась живым свидетельством, что тот тип общества, который связан с нэпом, может, постоянно отстаивая свои права и бдительно их охраняя, существовать и при коммунистическом правительстве. Отдельные социальные группы населения способны были отвоевать себе известную долю независимости. Однако значения этого не стоит преувеличивать, чтобы всё-таки правильно оценить ситуацию. Партийно-государственная иерархия ни в малейшей степени не была удовлетворена сложившимся положением, постоянно старалась урезать эти свободы и в полном объёме восстановить контроль партии над всеми сторонами жизни общества.
В Венгрии такому именно повороту событий много способствовали события 1956 г. Нараставшее в этой стране недовольство дольше, чем в Польше, сдерживалось правительством сталиниста Ракоши. В Венгрии партия была настолько чужда народу, что в реальной политике сложился вакуум, который готова была заполнить любая группа, обладавшая хоть сколько-нибудь подлинным моральным авторитетом. Как и в Польше, первоначально эту роль взяли на себя писатели. Искрой, от которой вспыхнуло движение протеста, стала серия митингов, проведённых кружком Петефи (названном так по имени известного венгерского поэта-романтика девятнадцатого века). Они, в частности, требовали исключения Ракоши из партии, суда над главой службы безопасности Фаркашем и реабилитации его жертв. Выдвигались также требования возрождения Патриотического народного фронта (послевоенной коалиции партий под «руководством» коммунистов) как политического форума, представляющего реальные партии, и установления рабочего контроля на заводах.
Как мы уже имели возможность убедиться на примере Польши, такая программа могла оказаться вполне приемлемой для советского руководства. Но 23 октября, после поступления вдохновляющих новостей из Польши, на студенческих митингах и уличных демонстрациях прозвучали уже совсем иные требования: свободы прессы, свободных выборов и вывода советских оккупационных войск. Символично, что статуя Сталина в Будапеште была сброшена с пьедестала и разбита, а национальный флаг поднят с дырой на месте вырезанного изображения серпа и молота.
Поспешно назначенный премьер-министром Имре Надь был, подобно Гомулке, жертвой сталинских репрессий. Как и Гомулка, он вернулся к власти на волне народного возмущения. Пока мог, он сопротивлялся этим требованиям. Но очень скоро — и этим Венгрия отличается от Польши, — увидел, что ему не на кого опереться, поскольку на партии уже лежало несмываемое пятно и слишком уж сильно зависела она от своих советских хозяев. Началась всеобщая забастовка, где ведущую роль играли рабочие крупных заводов Будапешта. Осознав, что партия не пользуется вообще никакой поддержкой народа, Надь уступил и выполнил требования оппозиции. Он даже денонсировал Варшавский договор, который за год до того был заключен с целью координации военной политики восточноевропейских стран, и провозгласил нейтралитет Венгрии. Он заявил о статусе своей страны в одностороннем порядке, хотя Австрия и Финляндия добились того же с согласия Советского Союза.
Если иметь в виду опыт Польши, то этот шаг Венгрии не имеет с ним ничего общего. Возможно, именно он и привёл к последующим событиям. Утром 4 ноября советские войска вновь вошли в Венгрию и посадили там «правительство революционных рабочих и крестьян» под руководством Яноша Кадара, который прежде был тесно связан с Надем, но не согласился с его последними политическими шагами. Кадар был готов сохранить верность Советскому Союзу. Он признал, что революция 23 октября была справедлива, но затем движение возглавили «контрреволюционные элементы». Таким образом, Кадар заявил себя сторонником курса на умеренную десталинизацию.
Кадар собирался пойти по тому же пути, что и Гомулка, но, поскольку тень советских танков нависла над Венгрией, это было уже невозможно. Наиболее решительная оппозиция правительству Кадара состояла из рабочих. Её опорой стали рабочие советы, которые были созданы на заводах незадолго до советского вторжения. Советы изгнали с заводов комитеты Коммунистической партии. Они оставили лишь отделения старых профсоюзов, но только там, где были проведены их свободные перевыборы. Принципы работы этих советов близки тем, что мы могли видеть на югославском примере: они избирались всеми рабочими данного завода или цеха, они назначали дирекцию и контролировали её деятельность, они также оставляли за собой право принимать окончательные решения по поводу заключения контрактов, определения размеров заработной платы, найма и увольнения рабочей силы. Нельзя сказать, что они действительно смогли справиться с этими задачами зимой 1956–57 гг., однако сумели организовать 14 ноября, через десять дней после вторжения, Центральный рабочий совет Большого Будапешта. Они потребовали освобождения Надя (в тот момент он спасался от ареста в посольстве Югославии), вывода советских войск и проведения свободных выборов. Вплоть до выполнения этих требований Совет объявил всеобщую забастовку, которую уже начали отдельные рабочие советы.
Однако в конце концов трудности зимнего времени вместе с теми, что породила всеобщая забастовка, создали совершенно невыносимое положение. После мучительных дебатов Центральный рабочий совет решил прекратить стачку, поскольку речь уже шла о самом физическом выживании рабочих. Вскоре после этого правительство Кадара сломило сопротивление, арестовало лидеров рабочих советов, восстановило на заводах комитеты Коммунистической партии и в конце концов вообще распустило рабочие советы.
События Венгерской революции показывают, что самыми стойкими противниками однопартийной власти коммунистов были рабочие, те самые, от имени которых эта власть и правила. Второй вывод, который можно сделать из этих событий, — то, что рабочие стремились восстановить тот тип самоуправления, который был сначала провозглашён, а затем разрушен Лениным в 1917–18 гг. Однако в условиях советской оккупации и изоляции от других слоёв населения они не смогли защитить собственную, альтернативную модель социализма.