В самом Советском Союзе восстановление общества как самостоятельной силы шло медленнее. Результаты монопольного правления и подавления инакомыслия были здесь гораздо серьёзнее. Но даже тут волнующий подтекст наполовину публичного выступления Хрущёва соединялся с разоблачениями, исходившими от частных лиц, тех, кто возвращался из лагерей и восстанавливался (в некоторых случаях) в правах. Они возвращались в свои города и деревни озлобленными, жаждущими возмездия. Их разрывали рвущиеся наружу воспоминания о том аде, что до сих пор был скрыт от глаз общества. Они заставили большую часть людей взглянуть другими глазами на собственную жизнь. Александр Фадеев, который будучи секретарём Союза писателей утверждал списки своих коллег, подлежавших аресту, не смог этого вынести. Алкоголик со стажем, Фадеев пьяно и неуклюже пытался снискать расположение некоторых своих жертв, после чего неожиданно бросил пить, написал пространное письмо в Центральный комитет и застрелился. Письмо было немедленно конфисковано КГБ, и содержание его остаётся неизвестным. Ходил, правда, слушок, что за несколько дней до самоубийства он с горечью бросил: «Я думал, что охраняю храм, а он оказался сортиром».
Дискуссия, разгоревшаяся в Союзе писателей в марте 1956 г., — стенограммы её по счастью сохранились, — даёт некоторое представление о настроениях, которые более или менее открыто то тут, то там всплывали по всей стране. Некоторые пытались понять самих себя, задаваясь вопросом: «Как я мог голосовать за исключение хороших людей и честных коммунистов?» Другие совершенно новыми глазами смотрели на свой профессиональный союз или отваживались высказать впервые публично то, что всегда видели. «В литературе и искусстве насаждалась система патронажа вроде меценатства. Все решали личные вкусы видных деятелей партии». Другие же замечали, что в сущности ничто не изменилось в структуре этой власти: «У нас до сих пор существует телефонное право — какой-нибудь инструктор Центрального комитета выдаёт своё мнение за мнение самого Центрального комитета». Другие даже приходили к мысли, что необходимы решительные действия, чтобы полностью искоренить сталинизм: «Культ личности по-прежнему существует по отношению к Президиуму Центрального комитета… Мы должны пройти через чистку аппарата и чистку партии». Последнее предложение больше всего напугало власти. В середине 1960-х гг. диссидент Владимир Буковский в специальной психиатрической больнице встретил человека, который находился там с 1956 г. Он написал в Центральный комитет письмо, где требовал расследования деятельности лиц, в полной мере несущих ответственность за сталинские преступления.
В менее гласной форме в университетах и институтах молодые люди и студенты делали подчас из хрущёвских откровений и событий в Югославии, Польше и Венгрии ещё более радикальные выводы. Возможно, больше всего хлопот властям доставила группа, сформировавшаяся вокруг молодого историка из Московского университета Л.Н. Краснопевцева. Он был секретарём факультетской комсомольской организации и потому, соответственно, потенциальным членом правящего класса. Создаётся впечатление, что первоначально он надеялся, что сможет внутри самой партии работать для построения более демократического социализма, но после подавления выступлений в Венгрии утратил иллюзии. Вместо этого он решил создать подпольную организацию, задачей которой стало изучение подлинной истории Коммунистической партии и создание её альтернативной программы. Он установил личные связи с польским молодёжным коммунистическим движением и с журналом «Po prostu». Свою самую главную «акцию» группа предприняла летом 1957 г., когда по почтовым ящикам в рабочих районах Москвы были разложены листовки. Они призывали к социалистическим реформам «в духе двадцатого съезда», к созданию истинно «рабочих» советов, к забастовкам на заводах и к публичным процессам над теми, кто причастен к преступлениям, совершавшимся во времена «культа личности». По причинам, которые станут ясны ниже, очень интересной чертой этих листовок было презрительное отношение к Хрущёву, который назывался не иначе, как «пьяница» и «кукурузник». Члены группы были арестованы и приговорены к срокам от шести до десяти лет за «антисоветскую пропаганду и агитацию». Эта «посадка» произошла именно в те годы, когда Хрущёв клялся, что в Советском Союзе не осталось ни одного политзаключённого.
Нечто похожее произошло и в Ленинграде. Студент по фамилии Трофимов после двадцатого съезда произнёс речь, в которой потребовал реабилитации Бухарина. Он создал нелегальный «Союз коммунистов», который распространял листовки, осуждавшие советскую оккупацию Венгрии как «сталинистский феномен». Программа союза содержала требования создавать «рабочие советы» и восстановить некоторые элементы частной собственности, а также вывода оккупационных войск из социалистических стран.
Нет никаких признаков того, что какая-либо из этих групп располагала оружием или замышляла бы нечто более серьёзное, чем распространение идей, которые пока всего лишь не были допущены на страницы советской печати. Тем не менее КГБ наблюдал за каждым их шагом с помощью тонкой, но достаточно бдительной сети агентов и изолировал их, как только они приступали даже к столь нерешительным действиям.
Встревоженные этими проявлениями народного недовольства и раздражённые хрущёвской — как они её называли — «демагогией» в других сферах, противники Хрущёва в Президиуме приняли решение выступить против него. Они сговорились с Шепиловым, одним из секретарей ЦК, и с хозяйственниками, принадлежавшими к более молодому поколению, — Первухиным и Сабуровым. Последние были в оппозиции экономическим реформам Хрущёва. Суть реформ состояла в том, что управление экономикой было отнято у центральных министерств и передано региональным органам, советам народного хозяйства (совнархозам). Но нет никаких сомнений, что основной причиной недовольства была сущность процесса десталинизации и та быстрота, с которой он проходил. Не были они в восторге и от сопутствующих ей явлений, таких как восстановление отношений с Тито и поиски возможностей «мирного сосуществования» с Западом.
В июне 1957 г. этот союз, к которому теперь принадлежало большинство Президиума, начал наступление на политику Хрущёва в целом и волюнтаристский стиль руководства. Они требовали его отставки с поста первого секретаря (вероятно, были планы сделать его министром сельского хозяйства). Хрущёв, защищаясь, апеллировал к уставу партии. Он заявил, что был избран Центральным комитетом и оставит свой пост только по его воле. Поскольку оппоненты Хрущёва не собирались — или не могли — поступить с ним так, как они обошлись в 1953 г. с Берия, они не могли предотвратить созыва Центрального комитета, где в любом случае рассчитывали получить большинство.
Как бы то ни было, но Центральный комитет поддержал Хрущёва. Мы толком не знаем, как проходили заседания, которые продолжались целую неделю, но можем предположить, по каким причинам большинство ЦК встало на сторону Хрущёва. В то время около 60% Центрального комитета состояло из партийных секретарей республиканского и областного уровня. Хрущёв являлся первым секретарём и, таким образом, был их естественным покровителем. К тому же большинство из них он сам и назначил. Они вполне могли не доверять Маленкову, Молотову и Кагановичу, подозревая, что те могут угрожать их только что обретённой свободе от службы безопасности. Система региональных советов народного хозяйства давала партийным секретарям власть куда большую, чем та, что была у них при старой системе централизованных промышленных министерств. Возможно также, многие из них думали, что напряжённая сельскохозяйственная программа Хрущёва представляет собой по меньшей мере серьёзную попытку разрешить самую тяжёлую проблему из тех, что стояли тогда перед страной. Кроме того, они понимали, что Хрущёв поднял значение партии, занявшей в структуре власти главное место.
По каким бы соображениям это ни было сделано, но Центральный комитет отверг резолюцию Президиума. Хрущёв сохранил за собой пост первого секретаря. Он продолжил дело, изгнав своих основных оппонентов из состава ЦК и Президиума, назвав их «антипартийной группой». Он сам сменил Булганина на посту премьер-министра в 1958 г., соединив эту должность с той, которую он уже занимал, — первого секретаря партии. Подобным образом поступил в 1941 г. и Сталин. Маршал Жуков стал полноправным членом Президиума.
Последующее обращение Хрущёва со своими поверженными противниками стало своего рода новшеством. Вместо того чтобы арестовать их как «врагов народа» и «агентов империализма», он назначил их на относительно незначительные, но всё же и не унизительные должности: Молотов был отправлен послом в Монголию, а Маленков стал директором электростанции в Сибири. Все они сохранили большую часть привилегий, связанных с высоким положением, в том числе и право на почётную «персональную пенсию». Возможно, таким образом Хрущёв хотел обезопасить своё собственное будущее — ведь и его могло ожидать что-то подобное. Во всяком случае это изменило характер борьбы за власть в верхах — смертоубийство сменилось более или менее приличным, если угодно, даже джентльменским поведением. Это стало ключевым моментом превращения созданной Сталиным бесправной правящей элиты в правящий класс в полном смысле этого слова. С этого момента члены правящего класса могли быть уверены, что, даже впав в политическую немилость, они смогут сохранить привычный уровень жизни, а их дети получат существенные преимущества в борьбе за высокое социальное положение.
Последствия кризиса 1957 г. показали, что в той или иной форме политика десталинизации будет продолжена, несмотря на её рискованность. Она действительно была расширена и углублена на двадцать втором съезде партии в 1961 г., где состоялось уже публичное развенчание Сталина. В конце съезда тело Сталина было вынесено из Мавзолея, где оно покоилось рядом с Лениным с 1953 г. Волна народного недовольства показала, что новое партийное руководство остро нуждается в новом источнике легитимности, которым можно было бы заменить ту смесь террора и культа личности, которая её же и подрывала. Как заметил американский политолог Карл Линден,