«в своём иконоборчестве Хрущёв столкнулся с необходимостью замены поверженных идолов чем-то иным. Сотрясая фундамент, на котором Сталин возвёл здание своей власти, он пытался создать основу собственного сооружения».
Отчасти это было проблемой стиля руководства, и с самого начала хрущёвский стиль совершенно отличался от сталинского. По сути дела, оно и руководством-то не было: многие искушённые наблюдатели в то время полагали, что он слишком много говорит, пьёт и вообще похож на клоуна. Но это было следствием склонности Хрущёва к широким жестам и его общительности. Александр Верт, опытный британский журналист, пишет о нём: «Это был человек совершенно фантастической энергии и жизнелюбия. Он любил разъезжать по стране, до бесконечности выступать на крестьянских митингах и при этом вникать в мельчайшие детали животноводства и растениеводства». Это очень сильно отличало Хрущёва от Сталина, который с начала тридцатых годов не подходил к простому народу ближе, чем на расстояние, отделяющее трибуну Мавзолея от колонн демонстрантов. Хрущёв действительно любил общаться с крестьянами и рабочими и был внимателен к их словам, даже если опровергал с горячностью то, что они говорили. Тот же «популизм» заметен в его подходе ко всем политическим проблемам вообще: он старался заменить террор вовлечением масс в политические процессы. Новые подходы получили законченную форму в новой программе партии, вынесенной Хрущёвым в 1961 г. на двадцать второй съезд партии. Её основным признаком стало то, что Хрущёв называл «возвращением к ленинским нормам». Совершенно естественно, что развенчавший Сталина его преемник должен создать нечто вроде культа Ленина. Но не только в этом было дело: в политическом стиле самого Хрущёва были черты, действительно сильно напоминавшие Ленина. Прежде всего это относится к тенденции смешивать понятия «партия» и «народ», а равно и к стремлению навязывать собственные мнения, оставаясь при этом по видимости демократом. Более того, Хрущёв был первым советским лидером, который возродил — правда, вполне молчаливо — самый дух утопической и даже полуанархистской работы Ленина «Государство и революция».
Новая программа партии исходила из предположения, что Советский Союз уже построил социализм и теперь создаёт «материальную базу коммунизма». При коммунизме же каждый человек, вне зависимости от своего трудового вклада, мог бы получить от общества всё, что ему было нужно. Весьма неразумно — поскольку вообще неосмотрительно указывать точную дату осуществления утопии — программа предполагала достижение этой фазы общественного развития к 1980 г. Соответственно, поскольку социализм уже был построен, не было больше и «диктатуры пролетариата», а рабочий класс из «правящего» превратился в «ведущий». По мере продвижения к коммунизму должно исчезнуть и это различие, ибо предполагалось, что все классы сольются воедино.
По этой теории антагонистических классов больше не существовало. Поэтому государство отныне не служило интересам какого-либо определённого класса общества, но стало «общенародным государством, выражающим интересы и волю всего народа в целом». В полном соответствии с этим положением программа призывала граждан к «активному участию в управлении государством, в руководстве экономическим и культурным развитием, совершенствовании органов государственного управления и в народном контроле над его деятельностью». В конце концов, как предсказывалось в программе партии, по мере продвижения к коммунизму, «органы государственной власти постепенно превратятся в органы общественного самоуправления». Совершенно недвусмысленно Хрущёв и его последователи давали понять, что движителем этого развития должна быть партия, поскольку программа гласила, что следует способствовать «дальнейшему усилению роли партии как руководящей и ведущей силы советского общества». Таким образом, отмирание государства в этом смысле означало, что партия заменит его собой и сама станет выразителем воли народа и властителем его судеб.
Это, конечно, далеко не исчерпывающая характеристика деятельности Хрущёва. Следует учитывать, что он пытался уйти от сталинского манипулирования идеологией, что делалось не только с целью укрепления власти. Хрущёв старался вернуть идеологии кое-что из её первоначального значения. Он пытался добиться от партийного организма большей чувствительности к мнению по крайней мере своих рядовых членов и в большей мере задействовать партию в управление государством, особенно экономикой.
Знаменательные изменения внёс двадцатый съезд и во внутреннюю структуру партии. Прежде всего это касается регулярной ротации партийных работников, то есть члены Центрального комитета не могли занимать свои должности более четырёхкратного срока (т.е. шестнадцати лет, в соответствии с принятыми тогда правилами), если только их общепризнанный авторитет не позволял им набрать двух третей голосов при тайном голосовании. Члены Президиума не могли оставаться на своих должностях более трёх сроков — в любом случае. На более низких уровнях партийной иерархии сроки были даже ещё короче: три срока на республиканском и областном уровне (для областного комитета, избираемого на два года, это означало шесть лет) и два срока на районном и городском уровне (четыре года). Эти сроки были достаточно продолжительны, особенно на высшем уровне, но стали настоящим потрясением для пожизненных партийных деятелей, почувствовавших себя в относительной безопасности после смерти Сталина и уже считавших свои посты пожизненными. Так или иначе, двадцать второй съезд положил начало реформам.
Для того чтобы в большей степени вовлечь партию в процесс производства, Хрущёв преобразовал партийные комитеты областного и районного уровня в соответствии с «производственным принципом», т.е. разделив их на «промышленные» и «сельскохозяйственные». В результате разделённые промышленные и сельскохозяйственные иерархические структуры повышали роль самого Центрального комитета. Но многие партийные секретари почувствовали себя оскорблёнными: одни — потому, что их перевели из городов в провинцию, другие же считали себя специалистами по идеологической работе и вовсе не были в восторге от того, что стали частью экономического управленческого аппарата. Но для всех — почти без исключения — реформа означала интенсификацию труда и ограничение служебных полномочий.
Можно было бы подумать, что реформа повлекла за собой назначение многих новых партийных работников, но на самом деле Хрущёв собирался, напротив, сократить их число. Он рассчитывал заменить многих получавших постоянную заработную плату партийных аппаратчиков на добровольцев, которые работали бы безвозмездно. Целью, которую он преследовал при этом, было вовлечение в высшую партийную политику как можно большего числа простых членов партии. И опять это стало оскорблением для большинства постоянных партийных работников, которые рассматривали свою деятельность как в высшей степени специальную — чуть ли не окутанную покровом мистики и ни в коем случае для посторонних недоступную.
Новая концепция взаимоотношений между партией, государством и народом требовала также и переосмысления отношений между законом и обществом. Прежде всего реформы законодательства, начиная с 1950 г.[24], преследовали две цели: сделать закон более постоянным и предсказуемым, т.е. исключить произвольность его толкования и террор, и вовлечь простой народ в большей степени, чем это было раньше, в законодательный процесс. Разумеется, две эти цели вовсе не всегда и отнюдь не легко было совместить: само собой разумеется, что часто они вступали в прямой конфликт между собой. Более того, поскольку партийное руководство рассчитывало предотвратить возврат к террористическим методам управления, оно вовсе не собиралось лишать себя возможности применения законных методов, необходимых для сохранения монополии на власть. По этим причинам имела место некоторая напряжённость и двусмысленность реформы законодательства.
Наиболее важным было новое уголовное законодательство, обнародованное в декабре 1958 г. Его основным принципом стало то, что гражданин мог быть осуждён только законным судом и только на основании определённой статьи уголовного кодекса. Таким образом, военные и чрезвычайные трибуналы отныне не рассматривали обычные гражданские и уголовные дела. Приговор теперь не мог быть вынесен на основании таких смутных понятий, как «враг народа» и «контрреволюционная деятельность». Никто не мог быть осуждён на основании принадлежности к какой-либо социальной группе или как родственник осуждённого. Преступные «намерения», «аналогичные» тем, что предусматривались статьями уголовного кодекса, также не могли быть основанием для вынесения приговора. Человека теперь нельзя было осудить исключительно за его убеждения (что сплошь и рядом происходило в сталинских судах), но требовались доказательства преступных действий, это устанавливалось судом. Сроки наказания были резко сокращены — максимальный составлял теперь десять лет (вместо двадцати пяти). Смертная казнь предусматривалась только за государственную измену.
Для того чтобы нормы законности охватили как можно больше простых людей, был восстановлен институт 1920-х гг. — «товарищеские суды». Такие суды могли созываться местными советами, профсоюзными организациями и домовыми комитетами (они управляли большими жилыми комплексами) для разбора дел о мелких правонарушениях. Такие суды состояли из трёх членов, которые в каждом случае набирались из пятидесяти заседателей товарищеских судов, переизбиравшихся ежегодно. Товарищеские суды не имели полномочий выносить приговоры о тюремном заключении, но могли назначать штрафы до пятидесяти рублей и выносить приговоры об исправительных работах по месту службы. Они также могли рекомендовать понижение в должности и увольнение с работы или выселение с занимаемой жилплощади.
В газетной кампании, которая сопровождала введение товарищеских судов, подчёркивалось, что со временем они должны будут заменить собой обычные суды, что происходило бы в рамках общего движения к «самоуправлению». В прессе того времени можно было встретить утверждения и рассуждения в подобном роде: