Нигде противоречивость отношения государства к социальным проблемам не проявилась так ярко, как в политике по отношению к алкоголю. Между 1970 г. и 1980 г. продажа спиртных напитков возросла на 77%. По оценке эксперта Министерства внутренних дел, 37% работающих «злоупотребляли» алкоголем в той или иной степени. Хоть никакие официальные данные и не были опубликованы, складывается впечатление, что по потреблению крепких спиртных напитков на душу населения СССР занимал первое место в мире. Официальная политика была даже направлена на развитие производства и торговли спиртными напитками, поскольку они давали колоссальные прибыли. Люди, измученные поиском продуктов питания и потребительских товаров, могли с негодованием видеть, что при полном отсутствии других товаров полки магазинов ломятся от водочных бутылок, ожидавших своего покупателя. Видимо, это был единственный сектор промышленности товаров народного потребления, который действительно хорошо работал в условиях плановой экономики.
Разумеется, в РСФСР пьянство было самым сильным, ненамного отставали от неё Украина и Белоруссия. Меньше всех пили евреи и — что совершенно естественно, — мусульманские народы Средней Азии.
Советская пресса связывала с пьянством множество социальных болезней. Алкоголизм как причина смерти был на третьем месте. Из-за него экономика несла огромные потери, поскольку злоупотребление спиртным приводило к прогулам и некачественной работе. Как мы уже видели, пьяниц нередко увольняли с работы. Алкоголизм был тесно связан и с ростом количества самоубийств — по слухам, это было серьёзнейшей проблемой, хоть официальные данные не публиковались до 1988 г. Конечно, под влиянием спиртного совершалось большое количество преступлений: почти все хулиганские действия и 80% грабежей совершались в состоянии алкогольного опьянения. Было также известно, что проблема пьянства существует и в армии.
В конце концов только горбачёвское руководство оказалось способным всерьёз взяться за проблему пьянства. Горбачёв резко сократил производство и продажу спиртных напитков. Как и предсказывалось, этой мерой новый советский лидер много поспособствовал расцвету выгоднейшей отрасли «теневой экономики» — самогоноварения — и привёл к кризису в государственных доходах. Пьянство было всего лишь одной из многих с трудом поддающихся лечению социальных проблем — коррупции, воровства, слабой трудовой дисциплины, непрочных семей. К середине 1980-х гг. они подорвали экономическую мощь Советского Союза. Страна нуждалась в срочной помощи. Она пришла вместе с Горбачёвым и его «новым мышлением».
Религия, национальный вопрос и движение диссидентов
В последние десятилетия своего существования Советский Союз стал страной высокообразованных людей. После войны наблюдался постепенный, но совершенно замечательный рост числа лиц с высшим образованием. Полное среднее образование получали теперь практически все представители младших поколений. За это время пропорции образовательных групп среди занятого населения распределились следующим образом:
| Высшее образование | Среднее образование | |
|---|---|---|
| 1939 | 1,3% | 11,0% |
| 1959 | 3,3% | 40,0% |
| 1970 | 6,5% | 58,8% |
| 1979 | 10,0% | 70,5% |
Этот приток образованных людей полностью изменил саму природу социальной стратификации[26] советского общества. Высшее образование в 1930-х гг. было редкостью, и те, у кого оно было, могли рассчитывать на быстрое продвижение по социальной лестнице. В известном смысле такое же положение сохранялось и приблизительно через двадцать лет после окончания войны из-за потерь рабочей силы и недостатка образованных людей. Но к началу 1970-х гг. стало ясно, что высшее образование уже не является тем золотым ключиком, каким оно было раньше, — хоть и небесполезно в борьбе за успех. Люди с высшим образованием начали сталкиваться с трудностями в поисках работы, соответствовавшей их квалификации. Они вынуждены были удовлетворяться менее необходимыми специальностями либо вообще заниматься физической работой. С другой стороны, претенденты на высокие партийные должности, которые раньше могли ссылаться на службу в Красной Армии, добросовестную работу в профсоюзах и неослабевающий комсомольский задор, теперь должны были предъявить диплом о высшем образовании, если хотели, чтобы к ним относились серьёзно. С 1970-х гг. диплом о высшем образовании стал обязательным условием для поступления в Центральную высшую партийную школу.
Стало также гораздо сложнее поступить в высшие учебные заведения. К концу 1970-х гг., по сравнению с концом 1960-х, университеты могли принять лишь две трети желающих. На практике это означало, что продвижение вверх по социальной лестнице было закрыто для рабочих и крестьян, поскольку все преимущества имели дети из образованных семей. Социальная иерархия становилась всё жёстче.
В предшествующую эпоху образованные люди называли себя «интеллигенцией», и этот термин по-прежнему применялся к ним советскими социологами. Это было неточно, поскольку термин подразумевал особый, культурный образ жизни и независимые, даже оппозиционные политические взгляды. Всё это не имело никакого отношения к подавляющему большинству выпускников советских институтов в 1970-х гг. Солженицын назвал их «образованщиной». Этот термин показывает, что они соответствовали критериям образованности, но ни в малейшей степени не усвоили соответствующие этические ценности. Советские студенты были одними из самых усидчивых в мире и не в последнюю очередь потому, что их будущее зависело во многом от тех решений, которые принимались органами системы высшего образования под надзором партии. Получив высшее образование, человек имел предпочтительные по сравнению с необразованным шансы занять официальный пост. Именно поэтому обучение осуществлялось по программе, включавшей обязательные курсы с последующими экзаменами по политическим дисциплинам — истории КПСС, диалектическому материализму и научному атеизму. Действительно, «Краткий курс» Сталина больше не был в числе обязательной литературы, но те учебники, которые его заменили, были почти столь же топорными, и к тому же более пространными. Политические лекции славились своим занудством, и потому студентки открыто занимались вязанием, а многие просто спали. Но экзамены тем не менее надо было сдавать, и потому студенты в известной степени усваивали идеологические догмы, и прежде всего те, что изо дня вдень повторялись на страницах газет, на плакатах и митингах. Александр Зиновьев, образованный диссидент, так описал результаты подобной обработки:
«Не имеет значения, как человек относится ко всему этому сам или в разговорах с друзьями. Важно то, что люди постоянно находятся под влиянием мощного магнитного поля идеологического воздействия… волей-неволей они являются частицами этого поля и получают от него определённый электрический заряд, точку зрения, ориентацию и т.д. Нет физической возможности избежать этого».
Как заметил Владимир Буковский, «хочет он того или нет, но советский гражданин постоянно находится в состоянии внутреннего диалога с официальной пропагандой».
Образованные люди составляли наиболее «идеологизированный» слой советского общества. Их образование, а в большинстве случаев и карьера имели прямое отношение к идеологии, даже если они относились к ней как к внешнему ритуалу, чьё внутреннее содержание они отвергали или были к нему равнодушны. Как показывают опросы, большинство советских рабочих и крестьян отождествляли «интеллектуалов» с начальством, относясь и к тем, и к другим с подозрительностью.
Тем не менее несколько интеллектуалов — так называемые «диссиденты» — были самыми недовольными и «деидеологизированными» гражданами Советского Союза. Для этого имелись достаточно веские причины: по своему мировоззрению, устремлениям и образу жизни многие из них были тем, что на западе называют представителями «свободных профессий». Они зависели от номенклатуры, поскольку эта система определяла занимаемые ими должности, но всё же партия не вмешивалась прямо в их повседневную деятельность. Открыто диссидентские взгляды исповедовали либо учёные, либо писатели.
У обеих групп была одна общая черта: высокое общественное положение. Это позволяло им развивать самостоятельную точку зрения и независимое мышление. Они могли на самых верхах изложить свои требования об улучшении жизни всего общества. В то же время они редко были способны преодолеть определённую ограниченность своих взглядов, порождённую, как правило, политическими и идеологическими причинами. Это мешало им использовать свой потенциал полностью. Если они хотели продвинуться по службе, то также должны были принимать участие в политических манёврах. По меньшей мере некоторые понимали, что это противоречит морали и чистьте их призывов.
Примером таких тенденций может быть карьера Андрея Сахарова. Как физик-ядерщик, в конце 1940-х гг. он стал одним из тех специалистов, в которых государство нуждалось тогда больше всего. Будучи чрезвычайно встревожен после того, как американцы в 1945 г. взорвали в Хиросиме атомную бомбу, Сталин призвал Курчатова, тот собрал коллектив физиков-ядерщиков и создал специальный институт за пределами Москвы. Финансировался институт неограниченно; не было и недостатка в рабской рабочей силе, которой располагало МВД. Сахаров начал работать в этом институте в 1948 г. Вместе с Игорем Таммом он сделал чрезвычайно важную работу, которая привела в 1953 г. к взрыву советской водородной бомбы. В том же году его избрали действительным членом Академии наук. В свои тридцать два года он стал самым молодым человеком из всех, кто когда-либо был удостоен такой чести. Позднее, вспоминая об этих годах, он писал:
«Ежедневно я видел, как огромные материальные, интеллектуальные и нервные силы тысяч людей вливаются в создание средств тотального разрушения, потенциально способного уничтожить всю человеческую цивилизацию. Я наблюдал, что рычаги управления находятся в руках циничных, хотя по-своему и талантливых людей… С конца пятидесятых годов все более отчётливым образом вырисовывалось коллективное могущество военно-промышленного комплекса, его энергичных, беспринципных руководителей, слепых ко всему, кроме своего «дела»».