В целом было восстановлено поголовье скота, за исключением лошадей, численность которых уменьшилась на 15 % по сравнению с 1913 г. Массовый сев промышленных культур явился в известной степени причиной того, что общий объем сельскохозяйственного производства вырос на 10 % по сравнению с 1909–1913 гг.
Но, несмотря на эти цифры общего характера, ленинская программа была еще далека от реализации. Тот факт, что в 1927 г. сельское хозяйство и промышленное производство приблизились к уровню 1913 г., не мог скрыть целого ряда экономических и социальных проблем, ставящих под угрозу будущее новой экономической политики.
Приведем только одну ключевую цифру, по которой можно судить о масштабах аграрных трудностей. В 1926 г. количество зерна для продажи на внутреннем рынке было в два раза меньше, чем в 1913 г. Мало того, что страна, в 1905–1914 гг. экспортировавшая в среднем 11 млн. т зерна в год, больше его не продавала, но теперь каждый год вставал вопрос о снабжении городов, поскольку крестьяне упорно не хотели торговать с государством и тем самым сильно тормозили развитие всей экономики.
«Методы марксизма – не методы искусства… Область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна оказывать условный кредит своего доверия разным художественным группировкам, искренне стремящимся ближе подойти к революции, чтобы помочь ее художественному оформлению», – писал Троцкий.
В 20-е годы партия не имела четкой позиции по отношению к «лефовцам» («Левый фронт»), авангардистам, футуристам, пролеткультовцам (которые отбрасывали «буржуазное» искусство и проповедовали самостоятельную пролетарскую культуру, отвергавшую как связь с прошлым, так и партийную опеку) и попутчикам (не причисляющим себя ни к какому направлению). В этом смысле нэп был периодом исключительного расцвета всех областей духовной жизни.
Резко контрастируя с блестящей интеллектуальной жизнью интеллигенции, культурный уровень масс поднимался крайне медленно. В марте 1922 г. Ленин писал: «У нас была полоса, когда декреты служили формой пропаганды. Это было время, это была полоса… Но эта полоса прошла, а мы этого не хотим понять».
Как и в других статьях последних лет (1922–1923 гг.), Ленин отмежевывался от той концепции «просвещения масс», которая превалировала во время гражданской войны. Тогда «просвещение» чаще всего сводилось к поверхностное идеологической обработке и к поспешному и неглубокому схватыванию начатков культуры, в основном в армии.
Ленин считал необходимым взять от культурного наследия России все самое «прогрессивное» и заняться обучением масс на более широкой основе. Только поднятие общего культурного уровня могло покончить с отсталостью страны и довести до сознания людей политические задачи.
С введением нэпа выбор книг стал разнообразнее, ослаб политический контроль. Госиздат уже не обладал монополией на книгоиздательское дело. Вновь возникли частные издательства, выпускающие произведения русских, советских и зарубежных авторов.
Однако обучение грамоте не двигалось с места, несмотря на усилия, предпринимаемые в армии и обществом «Долой неграмотность». С самого начала эта организация добровольцев оказалась несостоятельной из-за отсутствия средств. Цель была настолько грандиозна, что обучение приходилось вести выборочно. По переписи 1926 г. выяснилось, что 55 % сельского населения старше 9 лет (сельские жители составляли более 4/5 населения) не умели читать.
Понятно, что в таких условиях идеологическое влияние затруднялось. Об этом красноречиво свидетельствовало распространение газет на селе: в зависимости от района одна газета приходилась на 200 либо 1000 взрослых. За исключением крупных городов, печатное слово занимало ничтожное место в сознании огромного большинства советских людей.
Политическая неграмотность как следствие всеобщей неграмотности, особенно среди тех, кто должен был посредничать между властью и народом, затрудняла распространение политического влияния: более чем 90 % членов партии в конце 20-х годов имели только начальное образование; 70 % из них вообще не читали газет.
В годы нэпа перед молодежью на долгое время встала проблема ее реальных перспектив и социального продвижения. Несмотря на борьбу с неграмотностью, которая охватила более 5 млн. человек, 40 % деревенских детей от 8 до 12 лет оказались вне школы. Росло новое поколение неграмотных (400 тыс. в год). Ассигнования на культуру были мизерными: реальная зарплата преподавателей была вдвое меньше, чем до революции. На XV съезде партии нарком просвещения Луначарский говорил, что советская власть выделяет школам средств меньше, чем царское правительство.
Возможность продвинуться по службе, получить образование по-прежнему была очень мала и в городе, несмотря на рабочие университеты (рабфаки) – 50 тыс. мест и фабрично-заводские училища (ФЗУ) – 90 тыс. мест. В институтах (120 тыс. студентов) четверть мест выделялось для «рекомендованных» от партии или профсоюзов.
Сложившееся положение не могло погасить растущее недовольство городской молодежи, разочаровавшейся в нэпе. Чувство неудовлетворенности особенно выражалось через «распущенность» в личной жизни: законодательно проводилась линия на разрушение семейного уклада (разрешение абортов, брак «de facto» был приравнен к законному браку, развод стал возможен по устной просьбе одного из супругов, без решения суда).
Начиная с 1921 г. в Москве и Ленинграде средняя продолжительность браков не превышала восьми месяцев, число разводов в период с 1922 по 1928 г. возросло в шесть раз. На одно рождение ребенка приходилось три официально зарегистрированных аборта. В 20-е годы количество дел об установлении отцовства и выплате алиментов увеличилось одновременно с количеством разводов и достигли в 1929 г. 200 тыс.
Еще одним свидетельством болезни общества стала коррупция, порожденная существованием целого слоя посредников, мелких спекулянтов и частных торговцев (описанных Ильфом и Петровым), заключающих сделки с продажными чиновниками.
В обществе существовали две иерархии и два пути для карьеры: один (уже отмирающий) основывался на богатстве (в общем, весьма относительном) – путь нэпманов, предпринимателей и торговцев, другой (на взлете) определялся местом в государственном или партийном аппарате.
В обществе, где экономический рост не обеспечивал занятости населения, огромный бюрократический аппарат – более 3,5 млн. государственных служащих, – бездеятельный, коррумпированный и малоквалифицированный (в 1928 г. на всю страну насчитывалось только 233 тыс. специалистов с высшим образованием и 228 тыс. с законченным средним специальным), привлекал к себе всех, кто мечтал о малоутомительной работе или о частичке власти.
Существование паразитической бюрократии, культурный застой, коррупция, «распущенность», невозможность продвинуться по службе, безработица угрожали советской власти. В стране, отсталой почти во всех отраслях народного хозяйства, общество, о котором мечтали большевики, приобретало вид социума, где заправляли тунеядцы, паразиты, спекулянты и продажные чиновники. Ежедневно увеличивалась пропасть между идеей и несбывшейся реальностью.
Общее «разгильдяйство» и «социальная деградация» при снисходительном потворстве властей привели к тому, что в конце 20-х годов подавляющее большинство коммунистов высказалось за необходимость «большого скачка» вперед, который означал бы, как во времена «военного коммунизма», возврат к источникам и чистоте революционного учения, «извращенного» новой экономической политикой.
25 мая 1922 г. Ленин перенес первый приступ с последующим правосторонним параличом и афазией. К работе он смог приступить, хотя и не в полной мере, только в конце сентября. До того как 16 декабря его поразил второй приступ, а затем 10 марта 1923 г. – третий, после которого он окончательно был отстранен от всякой политической деятельности, Ленин написал несколько важных статей, где по многим пунктам выражал несогласие со своими коллегами, особенно со Сталиным, и где он высказывал беспокойство относительно будущего партии.
Первый спор между Лениным и Сталиным возник в связи с тем, что Сталин предложил отказаться от монополии на внешнюю торговлю. Второй, гораздо более серьезный, касался национального вопроса. Во время болезни Ленин продиктовал многие заметки и статьи о возможных преемниках, о необходимой, по его мнению, реорганизации партийного аппарата и о перспективах нэпа.
В письме к съезду и других заметках (от 23–31 декабря 1922 г. и 4 января 1923 г.), ошибочно названных «завещанием», Ленин дал оценку близким своим соратникам. Он считал главной опасностью для стабильности и единства партийного руководства соперничество Сталина и Троцкого. Первый «сосредоточил в своих руках необъятную власть», и Ленин не был уверен, что Сталин «сумеет… всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». Второй – «пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК», но «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
Ленин считал, что Каменева и Зиновьева нельзя упрекать в их ошибках во время революции, но тем не менее это, «конечно, не являлось случайностью».
Несколько слов было посвящено Бухарину и Пятакову: Ленин называл их самыми выдающимися силами (из самых молодых сил). «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским».
Что касается Пятакова, то он был человеком «несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся… администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».
Спустя десять дней Ленин добавил несколько критических строк о Сталине: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами… становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места…»