Выход в свет произведений, ранее запрещенных цензурой, увеличился в 1987–1989 гг.: «Реквием» ААхматовой, «Софья Петровна» Л.Чуковской, «Доктор Живаго» Б.Пастернака и т. д.
Наряду с этими, изданными во многих странах и ставшими классическими произведениями было издано множество неравных по качеству книг, написанных главным образом в 60 – 70-е гг., и иногда писателями вполне лояльными к режиму. Чаще всего эти произведения попадали под запрет из-за того, что затрагивали сталинскую тему. Ограничимся здесь наиболее заметными из них: «Дети Арбата» А.Рыбакова, «Белые одежды» В.Дудинцева, «Зубр» Д.Гранина, «Исчезновение» Ю.Трифонова, «Жизнь и судьба» В.Гроссмана, «Ночевала тучка золотая» А.Приставкина и т. д.
Кульминационной точкой процесса освобождения слова можно считать снятие запрета с творчества представителей «третьей волны» эмиграции, покинувших или изгнанных из СССР в 70-е гг., и вообще с диссидентства. В этом отношении заметным событием стало издание стихов И.Бродского, произведений А.Галича, В.Некрасова и особенно А.Солженицына.
Помимо художественной литературы в процесс переосмысления прошлого и в идейные дискуссии 1987–1990 гг. большой вклад внесли литературная критика и публицистика, представители которых выступили с острополемическими статьями-размышлениями на политические, социальные и экономические темы. Среди наиболее ярких можно привести экономические и политологические эссе Н.Шмелева, Г.Попова, В.Селюнина и особенно многочисленные очерки о путях социализма, о корнях сталинизма, о значении и смысле происходящих преобразований И.Клямкина, Ю.Карякина, А.Ципко и др.
Начав с «толстых» ежемесячных журналов, тираж которых вырос в несколько раз (во всяком случае, у самых «либеральных»), гласность быстро распространилась и на другие источники формирования общественного мнения, менее элитарные и более доступные: на еженедельники, чьи паруса наполнял «ветер перемен», прежде всего «Московские новости» и «Огонек», на кино (с выходом антисталинских фильмов «Покаяние», «Завтра была война», «Холодное лето пятьдесят третьего…», «Власть соловецкая» или просто реалистических картин, без прикрас изображавших возвращение в обычную жизнь отвоевавших в Афганистане «воинов-интернационалистов», убогость будней или привилегии номенклатуры) и особенно на телевидение, некоторые передачи которого стали очень популярными благодаря их откровенности и свободному тону («Двенадцатый этаж», «Взгляд», «До и после полуночи», «Пятое колесо»).
Эти передачи осмелились обратиться к самым жгучим и самым трагическим темам: потерянность молодежи, приведшая к росту наркомании, алкоголизма и преступности, экологические катастрофы Чернобыля, Арала и Волги, произвол бюрократии и т. п.
Ворвавшаяся в общество свобода слова должна была неминуемо привести к дискуссиям, сопротивлению и многочисленным непредвиденным последствиям. Вопрос о сталинизме повлек за собой и вопрос о его истоках.
Не соответствовало ли возникновение такого феномена, как сталинизм, духу «русской традиции» (термин Т.Самуэли), на протяжении веков неизменно пренебрегавшей демократией (И.Клямкин, В.Се- люнин)? Какова в действительности роль личности Сталина, который отверг правильный по существу проект Ленина и в 30-е гг. возродил «военный коммунизм», узаконенный мифом об осажденной крепости (М.Шатров, Р.Медведев)?
В какой мере связано утверждение тоталитаризма с «международными силами» (под которыми подразумевалось «всемирное еврейство»), виновными в разрушении старой Москвы при Кагановиче, в коллективизации деревни, приписываемой Яковлеву-Эпштейну, в терроре, организованном преемниками Ягоды и Ежова в НКВД, такими, как Розаль, Паукер, Берман, Рапопорт, Коган и т. д. (В.Кожинов)?
В связи с вопросом о сталинизме встал вопрос о природе общества, которое из него возникло: социалистическое ли это общество? Есть ли разница между социализмом и сталинизмом? Если и был социализм, то какой? Казарменный, первоначальный, но все же социализм, несмотря на все его недостатки?
Третий сюжет дебатов: какие ценности надо теперь поставить во главу угла, чтобы осуществить необходимое моральное возрождение общества? Национальные, то есть прежде всего русские, коренившиеся в исконной традиции взаимопомощи крестьянских общин, в христианской морали, или «общечеловеческие ценности», которые препятствовали бы торжеству «русской идеи», способной вскормить шовинизм и антисемитизм, скрытые в народе.
Гласность, безусловно, оживила старые споры между либеральными «западниками» и «славянофилами», теперь именуемыми «русофилами». Когда же настало время кардинального пересмотра всей совокупности отношений между бывшими союзными республиками, то есть прежде всего между Россией и «прочими», прежние идейные расхождения не замедлили превратиться в политическую конфронтацию.
«Сведение счетов» между различными группировками: «либералами», участвовавшими в прошлом в официальных структурах и расколовшимися на «осторожных реформаторов» и открытых противников реформ; «русофилами», также разделившимися на «сталинистов» и «антисталинистов», – было еще наименьшим злом гласности, которая гораздо больше ощущалась в крупных интеллектуальных центрах, чем в маленьких провинциальных городах. Как не без юмора писал один читатель «Огонька» в июле 1988 г., «существует «гласность 1» в Москве, «гласность 2» в Киеве, «гласность 3» в Черкассах и «гласность 4» в Миргороде или в Конотопе. Такая многоступенчатая гласность может ли считаться гласностью?».
Распространение гласности усилило растерянность и разобщенность умов: что могли думать о социальной справедливости трудящиеся, зарабатывавшие 150 руб. в месяц, посмотрев фильм «Запретная зона», в мельчайших подробностях показавший привилегии номенклатуры, или думать о прошлом своей страны студенты, ставшие свидетелями неожиданного исчезновения экзамена по истории КПСС, в течение десятилетий бывшего важнейшим предметом, под тем предлогом, что все учебники должны быть «осовременены»?
Гласность подняла на новый уровень недовольство существующим порядком и поощрила самые разнообразные формы протеста против него и в итоге политизацию и идеологическую поляризацию все более широких слоев общества, происходившие на фоне резкого ухудшения условий жизни и экономического кризиса.
Именно этот процесс определял социально-политическую динамику пяти последних лет. Все большее недовольство стало возникать в самых различных социальных слоях: и в интеллигенции, и среди рабочих.
С 1986–1987 гг. гласность, выражавшаяся в подробных описаниях сразу привилегий элиты и граничащих с абсолютной нищетой условий жизни «класса-гегемона», растила чувство злости человека-труженика против номенклатуры.
Гласность и пропаганда реформ освободили социальные процессы, которые начали трансформировать растворенное в рабочей среде недовольство в настоящее, организованное и структурированное движение общественного протеста – к вящему изумлению как правительства, так и интеллигенции, долгое время считавшей себя единственным социальным слоем, способным инспирировать общественное сопротивление власти. И все же наиболее потрясающие – ив конечном счете наиболее опасные для горбачевского проекта перестройки – выражения недовольства возникли в националистических движениях и в огне межнациональных конфликтов.
В этих условиях новое руководство должно было расплатиться по долгам своих предшественников: за извращения, связанные с «построением социализма в одной стране» и дискредитацией подлинного интернационализма; за сталинскую национальную политику, предельно бюрократическую и репрессивную; за брежневскую «кадровую политику», которая пыталась обезвредить бомбу замедленного действия национального вопроса, систематически опираясь на бюрократические региональные «мафии» и не желая решать ни одной серьезной проблемы, связанной с отношениями между различными республиками внутри Союза.
С началом демократизации и восстановления исторической правды накопившееся за долгое время напряжение разрядилось в стремительно нараставших центробежных силах. Так, годовщина подписания советско-германского пакта 1939 г. (впервые за многие годы оказавшегося в центре внимания печати) стала поводом для массовых манифестаций 23 августа 1987 г. в столицах трех Прибалтийских республик. Эти выступления положили начало процессу, завершившемуся позднее провозглашением независимости этих республик.
Связанная с национальными отношениями напряженность возникла почти во всех республиках. Она затронула самые разные вопросы, от требований признания государственного статуса национального языка (сформулированных сначала в Прибалтийских республиках, затем на Украине, в Грузии, Молдавии, Армении, а в конечном счете, по мере расширения и углубления движения, выдвинутых и в остальных республиках: РСФСР, Белоруссии, Азербайджане и мусульманских республиках Средней Азии) до возвращения на историческую родину депортированных народов.
Вставшие в центр внимания национальные проблемы привели к обострению конфликтов между русскими «колонизаторами» и представителями «коренных» национальностей (прежде всего в Казахстане и в Прибалтике) или между соседними национальностями (грузины и абхазы, грузины и осетины, узбеки и таджики, армяне и азербайджанцы и т. д.), сожительствовавшими и мирно, и враждуя по обе стороны искусственно проведенных центральной властью границ.
Наиболее трагические формы принял конфликт между армянами и азербайджанцами по поводу Нагорного Карабаха, в 1923 г. присоединенного к Азербайджану, несмотря на армянское большинство его населения. В феврале 1988 г. армяне этой автономной области в составе Азербайджана официально потребовали воссоединения с Арменией. Из-за двусмысленной позиции союзного правительства и сопротивления руководства
Азербайджана конфликт обострился, а погром армян, учиненный азербайджанцами в Сумгаите, стал прологом к настоящей войне между Арменией и Азербайджаном.