Серьезность армянского кризиса заключалась не только в конституционных вопросах, которые он затрагивал, но и в исключительном потенциале самоорганизации масс. Его последствия были многообразны: волна общих забастовок, прокатившаяся в течение нескольких месяцев сначала по Степанакерту, административному центру Нагорного Карабаха, потом по всей Армении; создание комитетов содействия и координации, которые на равных стали вести переговоры с местными и центральными властями; грандиозные демонстрации, собиравшие сотни тысяч людей.
Впечатляющие результаты подтвердили уроки массовых взрывов в различных странах Восточной Европы: большая часть местных властей встала на сторону масс, разделив и поддержав их требования. В начале 1990 г., после того как Литва провозгласила свою независимость, а переговоры о Нагорном Карабахе зашли в тупик, стало очевидным, что центральная власть не в состоянии использовать экономические связи в процессе радикального пересмотра федеративных отношений, что было единственным способом предупредить – или хотя бы приостановить – распад Советского Союза.
Всего лишь через несколько лет после первых скромных шагов: изменения в руководстве Союза кинематографистов и публикации стихов «контрреволюционера» Гумилева – гласность, выражаясь в китайском стиле, «свернула горы». Ее последствия, которые одни называют «достижениями», а другие «гримасами», уже очевидные и которым еще предстоит проявиться, неисчислимы. Как в 1905 или в 1917 г., освобожденное слово породило настоящую «революцию умов». Однако при этом в той диалектике, которая определяла характер взаимосвязи между углублением гласности и ростом общественной активности, «издержки» гласности имели тенденцию перевесить ее «достижения». В интеллигенции, больше всех получившей от освобождения слова, быстро проявился феномен привыкания; в 1990–1991 гг. журналы нашли гораздо меньше подписчиков, чем в 1986 – 1987-м.
С другой стороны, среди «простого народа» не переставало нарастать раздражение против «болтунов», к которым причислялись как представители интеллигенции, так и политические деятели. Гласность не улучшила условия жизни, которые продолжали ухудшаться. Рассказывая о происходящем (за границей или в кругах преуспевающей номенклатуры), гласность сделала лишения еще более невыносимыми.
«Мы прошли путь, – пояснял весной 1991 г. один из руководителей рабочего движения Донбасса, – от чувств, вызываемых тремястами рублями месячной зарплаты, до понимания «выгоды» заработать за месяц десять долларов».
Наконец, рожденный гласностью плюрализм мнений поставил фундаментальную проблему своего политического выражения, то есть политического плюрализма – неизбежного завершения политических реформ, начатых новым руководством.
В экономическом плане итоги семи последних лет существования СССР представляются катастрофическими. Ситуация в народном хозяйстве не переставала ухудшаться. Уровень жизни советских людей стремительно упал, с каждым днем делая в глазах населения рассуждения об экономической реформе все менее заслуживающими доверия.
Начиная с 1988–1989 гг. стало заметно сокращаться сельскохозяйственное производство, что немедленно сказалось на продовольственном снабжении. Показатели прироста промышленного производства не переставали снижаться, достигнув нулевого уровня в 1989 г. и отметив десятипроцентное (по официальным данным) сокращение в первом полугодии 1991 г.
К лету 1991 г. усилились инфляционные тенденции в связи с очень большим бюджетным дефицитом, превысившим уже в 1988–1989 гг. 100 млрд. руб. (11 % ВНП); официально оцениваемая в 1990 г. примерно в 10 %, инфляция резко подскочила в течение 1991 г., достигнув к его концу 25 % в неделю. Одновременно происходило падение курса рубля: с 10 руб. за доллар в начале 1991 г. до 110 – 120в конце.
Тем не менее, в этих условиях была предпринята серия реформ и проведена огромная законотворческая работа. Придя к власти, Горбачев окружил себя группой экономистов, социологов, политологов, в первых рядах которых фигурировали такие известные ученые, как академики ЛАбалкин, А.Аганбегян, Т.Заславская, профессор Ф.Бурлацкий.
Очень скоро было достигнуто единое мнение относительно необходимости расширения самостоятельности предприятий, которые, как предполагалось, должны были управляться, исходя из принципов самоокупаемости и самофинансирования. Значительно возрастали права трудовых коллективов предприятий и организаций.
Наконец, предусматривалось поощрять развертывание частной инициативы в тех сферах, где это представлялось «социально оправданным», то есть в первую очередь в сельском хозяйстве, в возрождаемой сфере индивидуально-трудовой деятельности, в сфере услуг, объемы которых совершенно не соответствовали спросу.
Постепенное возрождение внутреннего частного сектора повлекло бы за собой отказ от монополии внешней торговли (поскольку предприятия могли бы налаживать прямые контакты с иностранными партнерами) и дало бы возможность, пусть ограниченную, открыть советский рынок иностранным инвестициям и содействовать созданию совместных предприятий.
Частный сектор, иностранные капиталовложения и, если брать шире, более глубокая интеграция в мировой рынок должны были стать – в идеале – стимулом к развитию и повышению конкурентоспособности советских предприятий, что способствовало бы осуществлению долгожданной реформы экономической системы.
В условиях оживления рыночных отношений от предприятий требовалось бы улучшать свое финансовое положение, не забывая при этом об общих интересах как в экономическом плане, так и в социальном.
Наиболее сложной проблемой, обусловливавшей переход к подлинной самостоятельности предприятий и рыночной экономике, оказалась проблема ценообразования. При установлении цен на основе себестоимости продукции пришлось бы, сохранив дотации более чем на 70 млрд, руб., увеличить розничные цены на товары на 60 млрд. руб. В этой области давно назревшие и необходимые для продолжения начатых реформ шаги заставили себя ждать вплоть до весны 1991 г.
За этой задержкой скрывались многочисленные причины: оппозиция как региональной, так и отраслевой бюрократии, опасавшейся, что реформа ценообразования поставит под вопрос всю десятилетиями складывавшуюся систему доходов и привилегий, созданных игрой на субсидиях, гарантированным сбытом, манипуляцией ценовыми соотношениями, тысячью и одной перепродажей, связанной с дефицитом и теневой экономикой; боязнь руководителей страны принять социальную цену, которую каждый полагал слишком высокой, за последовательное освобождение цен и переход к рыночной экономике в обстановке всеобщего дефицита и отсутствия пользующихся доверием властных и правовых структур, определяющих лицо правового государства.
Одним из основных направлений экономической реформы было расширение сферы деятельности для частной инициативы. Принятым 19 ноября 1986 г. и дополненным 26 мая 1988 г. законом частная деятельность была легализована более чем в 30 видах производства товаров и услуг. Желавшие открыть свое дело должны были зарегистрироваться, а их доходы подлежали обложению налогом (достигавшим 65 %, пока этот слишком высокий уровень не был снижен 26 мая 1988 г.).
По данным весны 1991 г., более 7 млн. граждан (5 % активного населения) были заняты в бурно развивавшемся кооперативном секторе. Кроме того, около 1 млн. человек получили патенты или регистрационные разрешения на занятие индивидуальной трудовой деятельностью.
Установление очень высоких цен (обед в кооперативном ресторане в Москве стоил приблизительно в 10 раз дороже, чем в государственном ресторане первой категории) и развитие побочных видов деятельности (ориентированных отнюдь не на среднего – и чувствовавшего себя обманутым – потребителя, постоянно сталкивавшегося с дефицитом) привели к тому, что возникший в течение нескольких месяцев без обращения, как правило, к банковским кредитам частный сектор стал «отмывать» капиталы теневой экономики – по средним оценкам, до 70–90 млрд. руб. в год. При этом частный сектор охватил лишь часть из примерно 15 млн. человек, которые, по советским источникам, были более или менее постоянно заняты в сфере теневой экономики.
Несмотря на заявления руководства страны о поддержке, в годы перестройки развитие частной инициативы сталкивалось с самыми разнообразными трудностями: официальными, когда местные власти употребляли весь свой талант, чтобы ограничить деятельность кооперативов; производственными, обусловленными всеобщим дефицитом материальных ресурсов, вынуждавшим прибегать к нелегальным источникам.
Наконец, самую существенную роль играли идеологические установки и умонастроения в обществе. Как показывали опросы общественного мнения, большое число опрошенных не скрывали своей враждебности в отношении развития кооперации. Если большинство советских людей приветствовали расширение свобод в сфере политики и идеологии, то они же проявляли недоверие, когда речь заходила о свободе предпринимательства (за исключением права обрабатывать свой участок земли, связанного скорее с неким мистическим образом, чем с ущемлением прав потребителя). Для большинства граждан, столкнувшихся с четырьмя сетями распределения и уровнями цен (государственные, договорные, кооперативные и черного рынка), экономическая свобода предстала в образе падения жизненного уровня.
Десятилетия пропаганды, направленной на искоренение духа предпринимательства и частной собственности, а также трудности, характерные для общества, испытывающего постоянную нехватку необходимого, в котором нормирование потребления соседствовало с гарантированными государством ценами, способствовали развитию у советских людей страха перед рынком, свойственного людям, экономически опекаемым; формированию мышления доиндустриального типа, когда потребитель возлагает на государство обязанность защищать его от «спекулянтов», «хапуг» и «толстосумов» (и вообще от всех тех, кто «выделяется», – сколько народных поговорок поучают: «сиди и не высовывайся») и гарантировать ему «справедливые» цены.