История Спарты (период архаики и классики) — страница 63 из 71

Кризисные явления внутри спартанского полиса (РУБЕЖ V–IV ВВ.)

1. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В СПАРТЕ(ЗАКОН ЭПИТАДЕЯ)

Плутарх в пятой главе биографии Агиса рассказывает о деградации Спарты в III в. и объясняет ее тем, что после Пелопоннесской войны спартанцы «наводнили собственный город золотом и серебром». Однако и это, по его мнению, было бы не так страшно, если бы сохранилось старое, идущее от Ликурга «правило наследования», при котором отец не мог передать свое имущество никому, кроме сына. Плутарх считает, что этот порядок наследования обеспечивал имущественное равенство и «каким-то образом избавлял Спарту от всяких прочих бед». Положение изменилось, продолжает далее Плутарх, «когда эфором стал некий Эпитадей, человек влиятельный, но своенравный и тяжелый. Он, повздоривши с сыном, предложил новую ретру (rJhvtran e[grayen) — чтобы впредь каждый мог подарить или оставить по завещанию свой дом и надел кому угодно». Согласно версии Плутарха, Эпитадей предложил этот закон из личных побуждений: «только ради того, чтобы утолить собственный гнев[923], а остальные приняли его из алчности и, утвердив, уничтожили замечательное и мудрое установление (oiJ de; a[lloi pleonexiva» e{neka dexavmenoi kai; kurwvsante» ajpwvlesan th;n ajrivsthn katavstasin)» (Agis 5).

Вступив в силу, этот закон повлек за собой неисчислимые последствия. Земля как любой прочий товар была пущена в оборот, «и скоро богатство, — сообщает Плутарх, — собралось в руках немногих, а государством завладела бедность». Концентрацию земли в руках немногих Плутарх напрямую связывает с резким уменьшением числа граждан: спартиатов к моменту реформы Агиса осталось не более 700, причем из них только 100 владело землей. Вся остальная масса бывших граждан, по свидетельству Плутарха, являла собой полностью деклассированную чернь, представлявшую для государства большую угрозу как чрезвычайно взрывоопасный элемент. Уничтожение равенства и сокращение числа граждан, согласно Плутарху, было прямым следствием закона Эпитадея. Таков рассказ Плутарха. Постараемся теперь его прокомментировать.

Эфор Эпитадей упоминается только у Плутарха, хотя само имя Эпитадей, или Эпитад, встречается в спартанской истории еще один раз. Так звали спартанского командующего, погибшего в 425 г. под Сфактерией (Thuc. IV, 38, 1). Если учесть обычай передавать имя в семье через поколение, то вполне возможно, что наш Эпитадей был внуком Эпитадея, упомянутого Фукидидом[924], и правнуком Молобра. По-видимому, Молобр, названный у Фукидида отцом Эпитадея, и Молобр из одной лаконской надписи, датируемой первыми годами Пелопоннесской войны, — одно и то же лицо. Так, во всяком случае, полагает Г. Колбе в своем комментарии к данной надписи. Молобр в ней назван в числе тех общин и частных граждан, кто в начале Пелопоннесской войны внес деньги на ее ведение (IG, V, 1, 1 B vs. 8, 9).

Косвенным доказательством их родства может служить то, что все они, безусловно, были людьми одного круга: первый — Молобр — имел достаточно средств, чтобы оказывать финансовую помощь собственному государству, второй — Эпитадей — командовал спартанской армией и был, по-видимому, достаточно видной фигурой, а третьего — эфора Эпитадея — Плутарх характеризует как «человека влиятельного» (ajnh;r dunatov»), который, воспользовавшись званием эфора, выступил с законопроектом, касающимся основы основ всей социально-экономической жизни Спарты (Agis 5, 3). То, что важный социальный закон был предложен именно эфором, объясняется особым положением эфората в системе властных структур спартанского государства.

В Спарте только звание эфора давало реальную возможность его носителям выступать с законотворческой инициативой. Эфоры обладали особым качеством, отсутствующим у всех прочих республиканских магистратов в Спарте: они были неподотчетны другим должностным лицам, абсолютно независимы от них и практически безнаказанны[925]. В классический период эфорат в силу целого ряда присущих ему изначально потенциальных возможностей проявлял четко выраженную тенденцию к усилению своих властных функций. Это выражалось, с одной стороны, в расширении его юрисдикции, а с другой — в распространении власти эфоров не только на рядовых граждан, но и на высших «чиновников», в том числе и царей (Arist. Pol. II, 6, 18, 1271 a)[926].

В компетенцию эфоров как рабочего комитета народного собрания, председателями которого они к тому же являлись (Thuc. I, 87, 1–2; Plut. Agis 9; cp.: Xen. Hell. II, 2, 19; 4, 38; III, 2, 23; IV, 6, 3), входили вопросы, затрагивающие почти все стороны жизни спартанского полиса. Им же принадлежало право вносить законопроекты в апеллу и ставить их на голосование. Этим правом не обладало больше ни одно должностное лицо в Спарте, включая царей и геронтов[927]. Конечно, в качестве руководителей спартанской апеллы эфоры имели возможность манипулировать «волей» большинства и «протаскивать» необходимые им решения. А если учесть, что среди эфоров попадались «люди случайные» и бедные, которых, по словам Аристотеля, легко можно было подкупить, то легко себе представить, чьи интересы в народном собрании подчас они защищали (Pol. II, 6, 16, 1270 b). В предании нет ясного ответа на вопрос, кто и как избирал эфоров. По словам В. Г. Васильевского, «каков бы ни был способ избрания в эфоры… нет никакого сомнения в том, что избрание их попадало тем или другим путем в руки господствующей олигархии; эфоры избирались из среды всех, но не всеми»[928].

В качестве председателей апеллы и инициаторов важных решений эфоры неоднократно фигурировали в спартанской истории. Так было в 432 г. перед началом Пелопоннесской войны, когда эфором Сфенелаидом был поставлен на голосование вопрос о войне и мире (Thuc. I, 87, 1). Так случилось и сразу же по окончании войны, когда именно эфоры вопреки желанию партии Лисандра настояли на том, чтобы закон о свободном хождении в Спарте золотой и серебряной монеты был принят с существенной поправкой, резко уменьшившей сферу его действия: «постановлено было… ввозить эти деньги только для государственных надобностей; если же они оказывались во владении частного лица, за это была определена смерть» (Plut. Lys. 17). Принятое с подачи эфоров компромиссное решение повлекло за собой целый ряд последствий большой социальной значимости. Закон, запретивший свободное хождение в Спарте иностранной валюты, оказал непосредственное воздействие на характер экономических отношений и в конечном счете только ускорил процесс социального расслоения граждан. Если верна общепризнанная датировка закона Эпитадея (рубеж V–IV вв.), то перед нами два акта, которые были приняты примерно в одно и то же время и затронули всю совокупность имущественных отношений в Спарте.

Последний известный нам случай, связанный с законотворческой инициативой эфоров, произошел в 242 г., когда царь Агис задумал отменить долги. Согласно спартанской конституции, он был вынужден действовать через одного из эфоров — Лисандра, поскольку только эфоры, по-видимому, имели право вносить в спартанскую апеллу новые законопроекты (Plut. Agis 8–9).

Возвращаясь к преданию о законе Эпитадея, еще раз отметим тот факт, что никто из древних авторов кроме Плутарха об Эпитадее вообще не упоминает. Но тем не менее в «Политике» Аристотеля есть одно место, которое можно рассматривать как дополнение к рассказу Плутарха о ретре Эпитадея. Возможно, Аристотель имел в виду именно эту реформу, когда говорил о каком-то законодательном акте, позволившем гражданам продавать свои клеры под видом дарения или завещания. Так, в «Политике» мы читаем: «Законодатель поступил правильно, заклеймив как нечто некрасивое покупку и продажу имеющейся собственности, но он предоставил право желающим дарить эту собственность и завещать ее в наследство, а ведь последствия в этом случае получились неизбежно такие же, как и при продаже» (II, 6, 10, 1270 a). В сущности, здесь Аристотель излагает содержание закона Эпитадея. Как правило, исследователи идентифицируют безымянного законодателя Аристотеля именно с Эпитадеем[929]. Надо заметить, что в тех местах «Политики», где Аристотель обращается к спартанскому законодательству, он оперирует абстрактным понятием «законодатель», не уточняя, как правило, кого конкретно он имеет в виду. Но само содержание законопроектов дает возможность утверждать, что спартанский законодатель у Аристотеля — не всегда Ликург[930].

Однако отсутствие имени законодателя в процитированном выше отрывке (Arist. Pol. II, 6, 10, 1270 a) позволяет некоторым исследователям предполагать, что Аристотель имел в виду Ликурга, а отнюдь не Эпитадея. Так, комментатор Аристотеля В. Ньюмен считает, что Аристотель, скорее всего, вообще ничего не знал об Эпитадее[931]. М. Арнхейм, не отрицая историчности Эпитадея, однако полагает, что Эпитадей не внес ничего принципиально нового в спартанское законодательство. «Он только узаконил право наследования без усыновления, поскольку этот казус в законах Ликурга вообще не рассматривался». Таким образом, по мнению М. Арнхейма, ретра Эпитадея — это лишь расширительное толкование земельного кодекса Ликурга[932]. Но версия М. Арнхейма не находит себе подтверждения в древнем предании, и думать, что ретра Эпитадея была принята только ради подтверждения уже давно принятого закона, у нас нет никаких оснований.

Из сличения двух сообщений о законе Эпитадея — у Аристотеля и Плутарха — видно, что эти тексты не происходят один от другого. Плутарх явно пользовался не Аристотелем, а каким-то иным источником, и, судя по приведенному им историческому анекдоту о ссоре Эпитадея с сыном, этим источнико