Поход на Иерусалим в 1192 г. Даже и такие сравнительно выгодные условия были отвергнуты. В августе 1191 г. Ричард повел крестоносцев вперед; зимой этого года его силы возросли, так что он считал возможным двинуться на Иерусалим. Хотя война велась с переменным успехом, но Ричард лично проявил чудеса геройства. Его подвиги, постоянно сопряженные с победой, занимали собой молву. Его имя стало популярно на Востоке. Матери пугали им своих детей. «Не видишь литы Ричарда?» — говорил арабский всадник пугливому и упиравшемуся коню. В конце июня 1192 г. Ричард подошел к Иерусалиму Его появление, хотя и с незначительным воинством, произвело панику среди мусульман, по признанию их отечественного историка. Ждали штурма, которому теперь все условия благоприятствовали более, чем сто лет тому назад. Надежды на помощь не было. Но в лагере христиан произошло нечто неожиданное. Может быть, Ричард чувствовал себя недостаточно сильным, может быть, он не хотел делить славу с французами, ревнуя свою военную репутацию, но известно только то, что он почему-то в виду Святого Гроба проявил излишнюю осторожность и неуверенность в своих силах. Воины просились идти на штурм Святого города; они не хотели оставить эти стены, не поклонившись святыне; они были уверены в победе. Саладин же, по словам Бохаэддина, не надеялся на успех; он со слезами молился в мечети, не ожидая спасения. Вдруг ему сообщили во время молитвы, что крестоносцы отступают. Ричард боялся, что источники отравлены и что христиане погибнут от жажды, прежде чем выроют колодцы в этой каменистой окрестной пустыне. Войско было недовольно, изумляясь осторожности вождя, славившегося отвагой и геройством. Чтобы отступить под благовидным предлогом, Ричард предложил решить вопрос рыцарям-посредникам. Это было нечто подобное военному совету, составленному на избирательном начале. С этой целью триста воинов выбрали двенадцать посредников, а те избрали трех для произнесения окончательного слова. Воинство, не сходя с коней, ожидало решения. Оно услышало приказ об отступлении. Теперь уже никто не спорил.
Оставление Палестины. Отступая от стен Иерусалима, Ричард уносил с собой полное разочарование в успехе крестового дела. Он услышал тогда же тревожные вести из Англии и Франции. Его брат Иоанн, лишенный удела (Безземельный), не сдержал обещания не приезжать на остров ранее трех лет. Поддерживаемый общим недовольством баронов, он лишил власти канцлера Вильгельма Лонгшана, назначенного королем в качестве наместника. Впрочем, это могло послужить только к благу населения. По общему отзыву, этот епископ-канцлер грабил страну хуже всякого неприятеля. Знаменитый Матвей Парижский, вспоминая про него, говорит, что благодаря ему рыцари не могли сберечь серебряных перевязей, дворяне — своих колец, женщины ожерелий, евреи — своих товаров[224]. Он ездил окруженный тысячью всадников и где, по несчастию, останавливался ночевать, то в одни сутки истреблялось то, что после приходилось наживать в три года. Он был известен еще тем, что за большие деньги выписывал труверов и жонглеров из Франции, которые обязаны были воспевать его славу и говорить, что в мире нет человека, ему равного (quod non erat tails in orbe).
В тоже время Ричардузнал, что король французский, ненавидевший его в глубине души, также не сдержал данной клятвы не поднимать против него оружия и не поддерживать мятежа в Англии. Чтобы облегчить свою душу, Филипп II на обратном пути из Палестины заехал в Рим и испросил у папы освобождения от клятвы, которое было дано без затруднений.
Волей-неволей приходилось возвращаться домой. Ричард заключил с Саладином перемирие на три года, три месяца и три дня в надежде вернуться снова и не без горького чувства покинул места своих героических подвигов.
Плен Ричарда. В Европе его ожидали весьма неприятные приключения. Он сознавал общее к себе нерасположение на Западе в государях, князьях, духовенстве. Он никогда не щадил чужого самолюбия и не вел счета обидам, которые наносил многочисленным врагам. Он знал, что его не любят в Аквитании, где история несчастного маркиза Монфератского была у всех на памяти. Потому Ричард решился не плыть к берегам Южной Италии или Галлии, ему враждебной; он предпочел, проплыв Адриатическое море, высадиться где-нибудь в Истрии и оттуда пробраться к Северному морю. Но здесь-то и ждала его наибольшая опасность. Избегнув одного недруга, он сам шел в сети другого. Судьба привела его во владения того самого Леопольда Австрийского, встречи с которым он так тщательно избегал. Крадучись, пробирался герой Палестины из Истрии по незнакомым землям в сопровождении трех лиц, не подозревая, что идет навстречу своему врагу. Он был узнан и, окруженный в доме, где остановился, целым строем латников, сдался герцогу, который заключил Львиное Сердце в крепкую башню в Вене под надежную стражу. Император не позволил герцогу держать короля и потребовал его выдачи, обещая уплатить герцогу долю выкупа. Филипп II, поздравляя императора с пленением Ричарда, умолял его сторожить английского короля, наделавшего столько бед, крепче, ибо «свет никогда не будет иметь покоя, если подобный крамольник успеет убежать». Французский король готов был бы заплатить сам весь выкуп за Ричарда, если бы мог получить его живым. Но имперский сейм, которому было передано дело Ричарда, отказал в выдаче королю французскому знаменитого пленника.
В конце концов английские общины рассчитались за своего короля. Они заплатили за него сто тысяч серебряных марок, чтобы после он взял с них столько же. Ричард перед освобождением обязывался принести императору ленную присягу в силу тех бумажных претензий, которые предъявляла всемирная Священная Империя на Британию. Летописец Рожер записал фдкт, как при торжественной обстановке король Ричард отказался от королевства и отдал его императору, этому всеобщему верховному владетелю, сюзерену (sicut universorum domino), и в ознаменование передачи возложил на него свою шапку. Тогда император поспешил возвратить обратно королю в ленное владение его королевство, но под условием уплаты ежегодной дани в пять тысяч фунтов[225]. Такая церемония не имела по существу значения, но в идеологическом смысле она имела большой смысл. Империя стремилась гласно и торжественно заявить свои претензии. Ричарду же эта церемония давала свободу. Заключение казалось ему тяжелым. Медленно собирали деньги в Англии с городов и вилланов; вследствие грабительства правительственных сборщиков в суммах постоянно оказывался недочет. Эта операция понравилась сборщикам настолько, что они желали тянуть сборы как можно долее. Тем временем Ричард сочинял провансальские стансы, горько печалясь о холодности своих подданных и вассалов. «Много у меня друзей, но скудно они платят, — пел он. — Пусть знают мои английские, нормандские, нуатийские и гасконские люди и бароны, что из-за денег я не оставил бы ни одного из своих бедных спутников в темнице»[226].
Впрочем, прошло еще два года, прежде чем королю можно было отправиться на родину. Немецкие власти не отличались великодушием. Они не отпустили короля, пока не получили все условленное до последней монеты. Возбужден был даже вопрос о том, не выгоднее ли перепродать пленника французскому королю, который не только обещал платить тысячу серебряных ливров за каждый лишний месяц плена и давал вперед семьдесят тысяч за лишний год заключения, но предлагал сто пятьдесят тысяч серебряных марок за выдачу Ричарда. Император уже колебался, но члены сейма воспротивились такому предательству и освободили Ричарда в январе 1194 г.
Финансовые меры. Несчастье ничему не научило короля. Он вернулся таким же равнодушным к своему народу государем, каким был раньше, назначив еще новые поборы на выкуп заложников. Он прежде всего постарался отплатить за непохвальную медлительность сборов для его выкупа. В этом он усматривал недостаточную преданность подданных к его особе. Невзирая на общее истощение страны, он создал новый экономический кризис. Он объявил недействительными все сделки и акты по продаже крестоносцами их земель и замков перед отправлением в поход.
Надо заметить, что король, отправляясь на Восток, продал более других недвижимой собственности из коронных имений. Теперь, заботясь о собственной выгоде, он объявил все продажи погашенными займами. Этот борец без страха и упрека проявил внезапно финансовые способности. Его финансовое ухищрение первое время привело всех в недоумение; потом средневековые короли, не любившие стесняться, находили пример Ричарда для себя весьма назидательным. Король, руководимый советниками, кроме того, обнаружил не только знакомство с терминологией, но талант тонкого казуиста. «На каком основании, — возражал он новым собственникам, — вы хотите присвоить себе то, что принадлежит нам? Разве вы не вернули полностью данных вами денег с доходов наших имений (de fructibus rerum nostrarum)? А если так, то вы должны знать, что грех брать излишние проценты с короля и что мы имеем от папы буллу, запрещающую вам это под опасением отлучения от церкви»[227]. Впрочем, Ричард мог быть великодушным. Он обещал добавить по счетам то, что не выручено покупщиками из имений. Однако охотников предъявлять счеты не оказалось, а между тем то и дело требовались новые поборы.
Вильям Длинная Борода (1196). Памятники сохранили нам по этому поводу подробности о социальном движении, которое, под влиянием экономического расстройства Англии и вражды двух элементов, местного саксонского и пришлого нормандского, вырвалось наружу. Обложение налогами для уплаты назначенных сборов было предоставлено городским властям. Злоупотребления привели население Лондона к восстанию, во главе которого встал энергичный демагог, по происхождению сакс, Вильям, прозванный Длинная Борода. Он не раз приглашался в состав городского совета, так как пользовался огромной популярн