Историография времен Возрождения. Переходя к XV в., мы вступаем как бы в новый мир, полный своеобразных красок, научных интересов, духовной жажды, благоговения к искусству, к пластичной форме, к чувственности. «Всему, что ни есть в мире, высшим убранством служит красота, — скажем мы словами друга Рафаэля, графа Кастильоне, — это победное знамя души, когда, причастная божественному, она небесной своей силой покоряет земную природу и пронизывает насквозь тьму телесного мира лучами своего света». Вместо аскетических церковных идеалов торжествует поклонение античной жизни, дошедшее до формализма с одной и до чувственной распущенности с другой стороны. Люди отринули всякие идеалы, кроме чувственных. С легкой руки Данте, Петрарки, Боккаччо — этих носителей высоких идей, выросших на почве Италии, — общество деятельно принялось за изучение классиков, за разборку древних рукописей; изобретение книгопечатания в 1455 г. быстро двинуло работу. С 1470 до 1500 г. в одной Италии напечатано 5400 сочинений. Это обновляющее движение заметно проявилось и в историографии. Великие произведения исторического искусства чарующе действовали на воображение современников XV в. В Италии не прерывалась связь с Древним Римом. Эта связь обусловливалась и историческими традициями, и языком, который царил на этой земле восемь столетий и который оставался там долго и впоследствии языком образованных людей. К нему легко было вернуться литературе, а историография и прежде велась большей частью на этом языке. Произведения XV в. в Италии отличаются от предшествовавших стремлением приблизиться к великим подлинникам, которые никогда не теряли обаяния.
В конце концов это не удалось, породив чопорную, дутую историческую литературу, чтение которой может быть делом лишь специалистов. Особый характер этих произведений проявляется и в направлении религиозных верований. В средние века памятники античной литературы не были в разладе с верой. В бенедиктинских монастырях (Монте-Кассино, Клюни, Сен-Галлен, Фульда), наряду со служебниками и молитвами, переписывались и классические сочинения. Это делалось по воле аббата или по благочестивому настроению монаха. Тогда те же античные произведения уживались мирно с искренним благочестием; они не Производили на веру разлагающего влияния. Теперь же они обусловили атеизм, потому что религиозный авторитет католицизма был уже подорван благодаря постыдному поведению пап. Потому с понятием о деятелях Возрождения обыкновенно соединяется протест против христианства.
Этот протест растет все сильнее; центр движения сосредоточивается во Флоренции. Чем были Рим для церкви, Венеция для торговли, тем стала Флоренция для литературной и художественной жизни. Феррари приводит в этом отношении интересные числовые данные касательно политических писателей в средние века до XVI столетия включительно. За этот период во всей Европе было 494 публициста, а в Италии 424, причем в одной Флоренции более 20, притом первоклассных публицистов, как, например, Данте и Петрарка. Во Флоренции деятели Возрождения в XV столетии выдавались энциклопедическим характером своих трудов, как: Леонардо Бруни (1369–1444), Поджио Браччиолини (1380–1459), Марсилио Фичино (1433–1499), Анджело Полизиано (1454–1495).
Леонардо Бруни (Аретино) (1369–1444). Первый и второй были историками по профессии. Бруни был родом из Ареццо и рассчитывал посвятить себя адвокатуре. Случай столкнул его с греком Хризоларосом, который тогда проповедовал во Флоренции классическую мудрость. Он увлек молодого аретинца, который так полюбил греческую науку, что занимался «днем, ночью и во сне». Через Поджио он получил место при римском дворе и был секретарем Бонифация IX, пап Иоанна XXIII и Мартина IV. Но сердце не участвовало в его служении римскому делу, хотя с Бонифацием IX он оставался в прекрасных отношениях, и, когда многие восстали против него, Бруни не покинул папу, как после не покидал Иоанна XXIII. В своих письмах он очень осторожен и, видимо, смягчает темные краски, которыми не любил злоупотреблять. Это ценно в гуманисте Возрождения. В 1427 г. он был приглашен на должность государственного секретаря во Флоренцию. Занимаясь государственными делами, он посвящал много времени историческим и юридическим трудам. Всегда скромный, ОН горделиво замечает, что был реформатором латинского языка и что в этом отношении никто не может стать рядом с ним. Говорят, что его «История Флоренции» дала ему такую славу, что иностранцы нарочно ездили во Флоренцию, чтобы хотя издали взглянуть на знаменитого человека. Его значение, как гуманиста и патриота, обрисовал Монетти в надгробной речи, возлагая на его останки золотую медаль и лавровый венок; он называет его звездой гуманизма, мудрецом и великолепным оратором. Его история ценна своим беспристрастием. По политическим стремлениям он был гвельф, но это не видно в его спокойном изложении, обнаруживающем опытного государственного человека. Он ищет причины событий; у него много философского исследования; он не довольствуется, подобно Виллани, одними письменными сообщениями источников. Для него история призвана оживить прошлое, т. е. представить людей со всеми чувствами и страстями. Переводчик довольно верно характеризует труд Бруни: «История весьма полезна для управления, ибо, рассматривая минувшие дела, можно лучше судить о настоящем и будущем и, таким образом, в делах города давать более мудрые советы. В истории можно видеть причины счастливых и несчастных дел, совершившихся в разное время, все великое и поучительное в жизни человека». Почти то же самое выражает Бруни в своем предисловии, обещая откинуть все баснословное, дабы изложенные факты сделались более ясными и очевидными. Он начинает с отдаленной поры, повторяя прежние сведения, сокращая легенды. В нем видим красивого стилиста-писателя, хорошо знакомого с классическими приемами. Тусков (этрусков) он выводит из Малой Азии; римляне заимствовали от них науки и искусство; они подчинились Риму из-за внутренних раздоров. В истории императорской эпохи говорит республиканец, изучавший Тацита. «Падение Римской империи началось с тех пор, как Рим, лишившись политической свободы, начал служить императорам. Если мы вспомним жестокости Тиберия, свирепость Калигулы, слабость Клавдия, зверства Нерона, Вителия, Каракаллы, Гелиогобала, Максимина и других подобных чудовищ, то невольно признаем, что величие римлян стало падать с тех пор, как имя цезарей, подобно чуме, появилось в городе; после уничтожения свободы исчезла добродетель. Все правление перешло в руки порочных, что и послужило причиной падения империи». Это дает возможность сделать переход к варварам. Столь же своеобразно объяснение борьбы пап с германскими императорами, которые, живя вдали от Рима, преследовали первосвященников за то, что те не давали им церковной юрисдикции; гвельфы считали унизительным подчинение итальянцев немцам; гибеллины мечтали восстановить древнюю могущественную империю. Первая книга доведена до 1260 г.; во второй много говорится о Манфреде и Карле Анжуйском и их борьбе, в которой решалась судьба Флоренции и Милана. Кроме истории Флоренции, Бруни писал трактат о ближайших событиях в Италии. Оба сочинения Бруни важны как мемуары государственного человека, без которых нельзя изучать современную ему эпоху. Бруни пытается разрешить общие проблемы, например о причинах возвышения Рима и Флоренции, как больших городов. «Как большое дерево мешает расти маленькому, так могущество Рима не только помешало возрасти другим городам, но даже и те, которые когда-либо были могущественны, стали падать».
Поджио (1380–1459). Поджио перевел Киропедию и написал «Историю Флоренции», доведенную до 1455 г. и переведенную на итальянский язык его племянником. Поджио был влиятельным лицом в римской курии на протяжении сорока лет. Он был, между прочим, на Констанцком соборе в качестве папского секретаря и там тщательно разыскивал рукописи, возбуждая беседы о них. Он совершил научную поездку в Сен-Галленский монастырь, Где в старой башне, среди всякого хлама, нашел богатую добычу, между прочим Квинтилиана, восемь речей Цицерона, а в 1415 г. в Монтекассинском монастыре открыл и Аммиана Марцеллина. Уже в старости, семьдесяти двух лет, он стал официальным историком Флоренции, унаследовав эту обязанность от Бруни, бывшего в то же время канцлером. Сам Поджио был избран членом сеньории. Таков был почет историографу в Италии тех времен.
Латинская историография не составляет исключительного и обязательного явления в XV в. По-латыни пишут преимущественно в Италии, где возрождение древности пустило наиболее крепкие корни. В других странах Запада вместе с латинской продолжала процветать национальная историография. Во Франции, например, Фруассар был настолько крупным литературным явлением, что проложил путь народному направлению в историографии не только в своем отечестве, но и в соседних странах. Мы в Пределах общего очерка познакомимся с любопытными образцами собственно национальной историографии в Испании и во Франции в XV в., чем и закончим наши заметки.
Фруассар ознаменовал собой целый этап развития историографии. То стремление к литературному изложению на народных языках, которое проявилось, было настолько велико, настолько целесообразно, что задержать его было нельзя, даже классицизму. В Арагоне, Кастилии, Португалии, имея то же содержание, историография подает руку эпическим сказаниям и сама принимает поэтический колорит и стиль в приемах изложения.
Раймонд Мунтанер. Раймонд Мунтанер был историком Хайме I Арагонского, прозванного Завоевателем (1213–1276), победителя мавров, современника Фридриха II, одного из лучших представителей второй половины XIII века[297]. Мунтанер смотрит на Хайме I, как на средневекового рыцаря, борца за христианскую идею, героя борьбы с маврами. Он передает события как участник, с фактической стороны. У него» как у художника, Хайме весь налицо: он храбр, суеверен, хитер, благочестив. В начале хроники Мунтанер говорит, что стал записывать деяния короля, потому что имел видение, которое повелевало ему составить книгу о великих происшествиях, случившихся в то время. «Восстань, — говорил ему какой-то старец, — и принимайся сочинять книгу о великих чудесах, свидетелями которых мы были