й. Феодосий всех тех, которые вздумали бы праздновать христианскую Пасху вместе с еврейской, объявлял еретиками и только тех, которые вполне следовали правилам Никейского собора, приказал называть католиками. Желая упрочить христианство, он другой рукой наносил жестокие удары свободе мысли. Благодаря такой решительной политике в деле распространения христианства последовала задержка в ходе человеческой мысли, поставившая на Западе религию во враждебные отношения с разумом и прогрессом. Чисто научные вопросы подвергались оценке богословов, суждение которых считалось окончательным, безапелляционным, следствием чего был застой в науке и философии.
Первые церковные писатели, породившие мистическое направление в обществе, при всех своих талантах, презирая внешний мир, игнорируя его изучение, в то же время всякую философию продолжали считать лишней, пустой и ложной. Они поставили ее в непосредственную зависимость от богословия. Начало этому направлению было положено при императоре Феодосии. Учение о шарообразности земли, которое господствовало в греческой науке, осмеивалось ими. Они говорили: «Все, что не было указано в Библии, для христиан не существует, а всякое другое знание бесполезно и даже греховно». Понятно, что богословы прикладывали все усилия, чтобы заставить христиан сосредоточиться только на однихдогматах и на церковной литературе. Гражданская власть искренне поддерживала это. Весь умственный капитал решено было собрать в одну богословскую систему и так передать последующему поколению. Трудно сказать, что стало предлогом и целью в деле преследования книг и вообще язычества.
Гонения на язычников. Примером того, каким беспощадным было гонение на язычников, может служить событие, случившееся в Александрии. Александрия была богатым и роскошным городом, сравнимым с Римом и Константинополем. Ее гавани были еще полны кораблей. Посреди города на площади возвышался роскошный мавзолей Александра Великого. То был город синагог, гимназий, музеев, храмов. Его населяли христиане, евреи, язычники, которые могли бы жить дружно между собою. Искоренение язычников в Александрии сопровождалось страшной катастрофой. Следует отметить, что Александрия имела богатое собрание древностей и великолепный музей. И то и другое со времен Клеопатры находилось при храме Сераписа. Это был красивейший храм на свете, ненавистный для христианского духовенства. Он был расположен на горе, на которую вело 100 ступеней, он блистал разноцветным мрамором и соблазнял богатством. Духовенство и епископ Феофил в 320 г. решились его уничтожить. В храме были инструменты, бронзовые круги, которыми Эратосфен когда-то измерял окружность Луны, а Тимохарис определял движение Венеры. Христианам внушали мысль, что это инструменты кудесников. Епископ, кроме того, распустил слух, что под сводами храма совершаются отвратительные вещи, что будто там жрецы соблазняют богатых и красивых женщин. Жрецы защищались от обвинения и, когда увидели, что на них нападают, стали ловили христиан и насильно заставлять их приносить жертвы. Когда же в дело вмешалась светская власть, они сами сдались. Феодосий в наказание велел разрушить храм, сравнять его с землей и жестоко наказать виновных, предоставив эту расправу епископу. Тот начал с библиотеки. Потом, разрушив храм, отобрал золото и серебро. На месте храма Сераписа была сооружена христианская церковь. У епископа были христианские вооруженные отряды, которыми он пользовался для избиения евреев. По указу императора число евреев в Александрии было ограничено шестьюстами душами. При таких беспорядках жизнь евреев была в опасности. Однажды, когда их стала защищать светская власть, епископ вызвал пятьсот отшельников, которые чуть не убили самого префекта.
То, что христиане в Александрии проявляли совершенную нетерпимость, доказывает следующий факт. В Александрии была ученая женщина Ипатия, которая, имея собственную школу, преподавала там философию, математику и другие науки. Христианское духовенство не могло выносить присутствия рядом с ними язычницы, в академию которой стремилась вся интеллигенция города. Раз, когда она подъехала к своей школе, христиане стащили ее с колесницы, отвели в церковь и там убили; потом обнажили, терзали тело раковинами, отодрали кожу от костей и, наконец, останки бросили в огонь. Подобные сцены, конечно, происходили и в других местах. Христианство начало действовать наступательно, когда получило силу и могущество и когда враждебные ему элементы не представляли серьезной опасности. Такого рода фактами знаменуется движение христианской идеи в четвертом столетии.
Состояние римского общества в конце IV в. Наряду с этим явлением мы наблюдаем полную дезорганизацию в общественном и нравственном строе римлян IV в. Христианство не могло улучшить экономическую жизнь и не было в состоянии повлиять на нравственность массы. О том, каково было римское общество того времени, сообщает достовернейший свидетель Лактанций, христианский писатель IV в. Его слова рисуют нам несостоятельность реформ Константина, с помощью которых тот хотел возродить Римское государство, смертельную борьбу между алчной казной и народом, тягостное положение, в котором находился тогда каждый гражданин империи. Сочинение Лактанция рассказывает о тех мелких мучениях и страданиях, которые делали жизнь ужасной и знаменовали близкую катастрофу «Я не знаю, — говорит Лактанций, — сколько должностных лиц и чиновников под именем magistri rationales [старших казначеев] обрушивалось на все города провинций. Эти помощники префектов пускают в ход насилия не только часто повторяющиеся, но и постоянные; конфискации же имуществ они соединяют всегда с невыносимыми оскорблениями». Число сборщиков стало так велико в сравнении с теми, кому приходилось платить, что у земледельцев не хватало сил выплачивать подати. Поля бросались необработанными, превращались в пустыни. Необработанная земля покрывалась лесами, страна разорялась и пустела. Особенно опустели провинции на рубеже IV и V веков, когда бич ценза проник в провинции и города. Цензоры явились наказанием неба в глазах народа; они описывали число деревьев, число виноградных кореньев, записывали число животных, поголовно переписывали людей. Для сличения показаний они употребляли палки и прибегали к пытке, вынуждали у раба показания против господина, у жены против мужа, у сына против отца; не было снисхождения ни к старости, ни к болезни, ни к полу, ни к возрасту. За недостатком свидетелей они заставляли свои жертвы показывать против самих себя, и все это делалось для того, чтобы взять больше податей. Для того же они прибавляли лета детям и уменьшали годы стариков. Казалось, происходило нашествие неприятелей на города. Цензоры действовали так, чтобы все разорить и разнести. Не довольствуясь этим, правительство посылало новых цензоров, которые, чтобы не показаться бездеятельными, требовали новых податей, между тем количество скота уменьшалось, люди умирали, а цензоры требовали податей и за мертвых. Таково было положение массы народа, громадного большинства из рабов и поселян. Иногда сельчане, выведенные из терпенья, восставали с оружием в руках; но восстания эти подавлялись военной силой. Так было с галльскими багаудами, земледельцами, восставшими под предводительством двоих христиан. Замечательно то, что христианские писатели того времени, например Сальвиан, сожалеют, что восстание это не удалось.
Вообще важно определить, какое влияние имело христианство на облегчение тягостного положения массы населения. Заключало ли оно в себе условия, облегчающие это положение, или христиане относились равнодушно к этой «злобе дня»?
Сочинение Сальвиана, марсельского священника, жившего в V в., «De gubematione Dei» дает в этом отношении богатый материал для истории душевной, так сказать, интимной жизни тогдашнего общества. Из сочинения этого видно, что язычники всю ответственность за несчастья возлагали на христиан. Сальвиан в своем сочинении предлагает современникам оглянуться на самих себя. Он не щадит и христианское духовенство, решительно предпочитая во всех отношениях быт варваров быту римскому. Этим он как бы произносит смертельный приговор умирающей империи. «У нас, — говорит Сальвиан, — только тот в безопасности, кто имеет силу подвергать опасности других: должностные лица гордятся прозванием тирана, ибо оно дает и силу и почести». На вопрос, что делает христианское духовенство, Сальвиан отвечает: «Одни из них хранят молчание, а другие лучше сделали бы, если бы действительно молчали. Они боятся открыто высказывать горькие истины потому, что бесчестные люди преследуют пастырей за их проповеди. Потому-то молчат те, которые могли бы говорить. Между тем бедствия растут, вдовы стонут, сироты угнетены до того, что многие из них, будучи из богатых и знатных фамилий, получив хорошее образование, бегут к врагам римлян, к германцам: они ищут у варваров гуманности, чтобы не переносить дома римской бесчеловечности. Хотя они чужды варварам и по нравам и по языку, но им легче свыкнуться с их бытом, чем жить у себя дома. Они предпочитают жить людьми свободными, считаясь рабами, чем быть рабами, считаясь свободными. Общее и единственное желание всех римлян состоит в том, чтобы не подпасть под римские законы, а жить с варварами: мы же еще удивлялись, что не можем победить варваров, когда сами римляне предпочитают быть с ними, а не с нами». Сальвиан замечает, что римляне все убежали бы, если бы могли захватить свои пожитки и хижины.
Итак, римляне сами желали вторжения варваров.
В таких условиях не могло быть речи о воздействии римлян на варваров. Сами современник? считают это дело немыслимым, неосуществимым, хотя несомненно, что отдельные попытки в этом направлении встречались. «Мы, римляне, — продолжает Сальвиан, — заботимся об обращении готов и вандалов; но сами мы не только не лучше их, но даже не можем и равняться с ними. У нас каждый гражданин ненавидит другого. Кто у нас искренне расположен к другому? А между тем почти все варвары составляют одно племя и связаны если не родством, не местом, то властью одного кунинга или княз