ть ему хороший прием, как своему освободителю и одному из полководцев Римской империи. «Иначе трава не будет расти там, где пройдет конь Аттилы», — заключал он свое воззвание. Было забавно и одновременно ужасно видеть этого самозванного римского полководца, как он принимал городских куриалов, сидя на лавке, убеждая их на ломаном латинском языке открыть ему городские ворота. Некоторые города повиновались, другие сделали попытку сопротивляться; но и те и другие были одинаково разграблены. Перед Аттилой шли пожары, а за ним голод. Все бежало или готовилось к бегству; жители селений сбегались в города, жители равнин перебирались в горы; леса населялись людьми, отбиравшими логова у диких зверей; жившие по берегам морей и рек спускали на воду свои суда и были наготове переправить семьи и имущество в те места, которые считались менее опасными. Так поступили жители небольшого города Лютеции, нынешнего Парижа.
Будущая столица Франции была тогда торговым рыбным складом и населена большей частью рыбаками. Этот город (нынешний Cite[23]) находился на одном из островов Сены, был окружен ее глубокими рукавами и стенами, укрепленными башнями, а потому мог выдержать продолжительную осаду. Но на жителей Лютеции напала паника, та самая паника, которая распространилась тогда по другим большим городам Галлии. Все население Лютеции было готово к бегству, и суда спущены на воду; но в это время одно решительное слово молодой монахини спасло Лютецию.
Эта монахиня звалась Геневефа или, по французскому произношению, Женевьева. Она издавна славилась своей аскетической жизнью, своими видениями и чудесами; в ней видны черты будущей Жанны Д’Арк. Она довела свой организм до крайнего истощения и расстройства, так что у нее начались галлюцинации. Она приходила в восторженное состояние, слышала голоса; ее руками Бог совершал чудеса; расслабленные исцелялись; слепым возвращалось зрение; злые духи изгонялись; она узнавала будущее; читала самые сокровенные мысли людей; повелевала стихиями. Уверяли, что буря поднималась и затихала по ее голосу. Слава о ней распространялась далеко по христианскому миру.
Когда стали носиться слухи о скором приходе Аттилы, Женевьева дни и ночи молилась в храме, со слезами взывая к Богу о помиловании своей страны. В видениях ей было свыше открыто, что Париж будет пощажен, если все покаятся. Она стала убеждать своих соотечественников молиться и отложить все приготовления к переселению. Мужчины над ней смеялись; женщины поверили и решились не выходить из города. Они заперлись с Женевьевой в церкви Св. Стефана (на том месте, где теперь находится собор Парижской Богоматери). Толпа мужчин хотела убить Женевьеву, но в это время явился один диакон, который памятью Св. Германа заклинал народ повиноваться ей. Парижане послушались его и остались в городе. Предсказание Женевьевы сбылось. Аттила не подошел к Парижу, а направился на Орлеан. Он думал взять его с помощью таранов, но не успел, ибо накануне штурма показались войска Аэция и Теодориха.
Аттила счел невыгодным начинать сражение под Орлеаном и пошел назад, допуская грабеж лишь настолько, насколько то было необходимо для снабжения войска продовольствием. Когда он подошел к городу Труа, епископ Луп явился к нему и просил пощадить город и сельское население. «Святой человек мне нужен на пути», — сказал Аттила и оставил его у себя, но города не тронул, потому что искал места, более выгодного и удобного для сражения.
Каталаунское побоище. Наконец он остановился на Катала-унских полях, окружающих Шалон-на-Марне, в Шампани (лат. Campania, по обилию пашен). Этот город назывался прежде Duro Catalaunum, отсюда название битвы — Каталаунская. До сих пор еще показывают следы римского лагеря, в котором укрепился Аттила. Вокруг лагеря он поставил свои кибитки в виде круга; в центре была раскинута палатка вождя[24].
По преданию, Аттила очень беспокоился за исход битвы; но и римляне не были уверены в победе. Христианский отшельник, которого захватили сторожевые Аттилы, предсказал ему неудачу. «Ты бич Божий, — сказал он, — и палица, которой Провидение поражает мир; но Бог, по воле своей, ломает орудие кары и передает меч из одних рук в другие. Знай, что ты будешь побежден в битве с римлянами, и через то поймешь, что твоя сила не от мира сего». Такой смелый ответ нисколько не раздражил царя гуннов.
Аттила потребовал гадателей. Одни гадали по внутренностям животных, другие по расположению прутиков на скатерти, третьи вызывали тени умерших, четвертые предсказывали будущее по бараньим лопаткам. Все решили, что гунны потерпят поражение, но предводитель неприятелей падет в битве. Аттила подумал об Аэции, и на лице его блеснула радость. Аэций был большим препятствием для всех его намерений. По мнению вождя гуннов, стоило рискнуть битвой, можно было даже проиграть ее, если только Аэций будет убит. Эти колебания, эта неуверенность повлияли на исход сражения. Аттила занял центр со степной конницей; на левом крыле расположился Валамир с остготами; на правом Ардарик с гепидами и другими Народами, может быть, славянами. Аэций лично руководил римскими легионами, стоявшими на его левом крыле. На правом расположились вестготы, как раз против остготов, а в центре были размещены бургунды, франки, арморики и аланы. Между двумя армиями находилось небольшое возвышение, овладеть которым, как наблюдательным пунктом, значило сейчас же получить перевес. Гунны послали туда несколько сот конных из авангарда, а Аэций, стоявший ближе, послал туда же Торисмунда с вестготской конницей. Прибыв первым на возвышение, он спустился на них со всей стремительностью и опрокинул их без труда. «Затем, — говорит Иордан, — началась битва свирепая, повсеместная, ужасная, отчаянная. Древность не повествует нам ни о таких подвигах, ни о такой резне». Полуиссякшие ручейки, протекавшие по долине, внезапно раздулись от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненые, утоляя жажду таким ужасным питьем, умирали мгновенно. Более ста пятидесяти тысяч погибло в этой битве. Теодорих Вестготский был убит, но Аэций одержал верх. Аттила постепенно и в беспорядке отступил, замкнулся в лагере и приготовился погибнуть.
Его спасли только случайные обстоятельства. Торисмонда, сына Теодориха, вестготы подняли на щиты, т. е. провозгласили королем вместо убитого отца. Но он боялся, согласятся ли на это избрание его братья и не воспользуются ли его отсутствием, чтобы составить себе партию. Поэтому он оставил римский лагерь; то же сделали и франки. Тогда Аттила снялся с места. Аэций с войском, наполовину уменьшенным, счел благоразумным не беспокоить отступавшего льва и отошел к нижнему Рейну.
Поход Аттилы на Италию и его кончина. В 452 г. Аттила предпринял второе нападение. Он пошел на Рим. Аэций, опустошив Ломбардию, шел туда же. Он выслал к Аттиле римского первосвященника Льва I, который будто бы напугал гунна, указывая на судьбу Алариха. Но вероятнее всего, Аттила повернул назад, потому что в его войске свирепствовала страшная эпидемия. Он вернулся в Паннонию, где в своем стане в 453 г. умер в первую ночь после свадьбы, может быть, от удара, может быть, от яда, данного ему молодой женой, бургундской принцессой, отца которой он убил и которую насильно сделал своей женой. Известно только то, что приближенные царя, войдя в спальню, увидели Аттилу мертвым на брачной постели, а его супругу, покрытую фатою, застали около его трупа.
Тело своего вождя гунны поставили на равнине для общего народного поклонения. Тогда все, которые его любили и чтили, обрезали себе волосы и надрезали лицо в знак скорби. Затем пели погребальные песни в честь непобедимого в самой смерти, «отца народа, бича врагов, ужаса вселенной». Труп Аттилы вместе с сокровищами положили в золотой гроб, который поставили в серебряный, а потом в железный. Похоронный обряд был совершен ночью, при свете факелов. Страшного для всего мира царя зарыли в лугах Тиссы, тщательно скрыв сам след могилы. Рабы, которые зарывали его, были убиты. Затем гунны и славяне по обычаю предков совершили веселую тризну над прахом своего «великого царя».
3. Распад Западной Римской империи
Одно народное предание приписывало удаление Аттилы от стен Рима чуду, которое обессмертила ватиканская фреска Рафаэля. Оно не могло не соединить представления о нашествии Аттилы на Италию в 452 г. с ужасной битвой перед столицей. Все сражавшиеся с обеих сторон, по этой легенде, погибли, исключая предводителей. Когда все воины пали, то души их поднялись к небу и там сражались три дня и три ночи. Эти мертвые борцы бились с таким же жаром, с каким они бились при жизни.
Легенда хочет выразить непримиримую вражду варварства и цивилизации.
На самом деле между римлянами и варварами не было такого взаимного ожесточения. Мы указывали на уход римлян к варварам, обусловленный экономическими причинами.
Теперь взглянем, как относилось к варварству христианство.
Блаженный Августин. «О граде Божием». Это мы можем показать на книге, которая имеет мировое историческое значение. Христианские писатели считают прогрессом для истории торжество варваров. Они становятся на их сторону уже тогда, когда беспрестанные разорения поселили горькое сожаление о прошлом. Язычники, которых было еще много, видели в этих грозных нашествиях варваров на цивилизацию наказание за отказ от древнего культа и винили в этом христиан. В свою очередь, набожные христиане пытались объяснить ниспосланием Божиим эти бесчисленные бедствия, которые принес не только Аларих, но и от мелкие варварские вожди, губившие империю.
Этот скорбный вопрос был неразрешимой загадкой для того времени. Один из церковных писателей V в. Августин, за сорок лет до нашествия Аттилы, взялся разрешить эту роковую дилемму. Важно, собственно, то, что Августин в своем сочинении «De civitate Dei» становится на сторону варваров; он старается убедить, что история пойдет от них. По своему происхождению Августин был кровным римлянином из Карфагена; он долго вел порочную и разгульную жизнь. Сперва он увлекся манихейством, потом занимался астрологией; но в его духе было много аскетизма, и путем долгой борьбы он пришел к христианству. Встреча с епископом Амвросием сделала его христианином; он стал ревностным неофитом,