Учитель, например, спрашивает: «Я видел мертвое, оно родило живое, а дыхание живого поглотило мертвое»; ученик отвечает: «От трения дерева родится огонь, который пожирает дерево» — «Что такое огонь, не гаснущий в воздухе?» — «Известь», — решает ученик. «Что такое существует и вместе не существует?» — «Ничто, потому что оно существует по имени, а на самом деле его нет». — «Что делает горькое сладким?» — «Голод», — отвечает ученик, очень основательно. «Что человека не утомляет?» — «Прибыль» и т. д. Иногда в вопросах видно желание приучить к риторическим фигурам. Сон — образ смерти; берег моря — стена земли; трава и вообще злаки — одежда земли. Иногда преследуются диалектическая и риторическая цель одновременно. Например, учитель спрашивает: «Что такое богатство без мудрости?» Ответ: «Богатство без мудрости то же, что тело без души: мудрость возвышает смертного; нищего извлекает из ничтожества, чтобы посадить его с царями; она же поддерживает престол славы». «Что такое вера?» — «Уверенность в том, чего не знаешь и что считаешь чудесным».
Наука и ее содержание. В этих беседах Алкуин высказал те основные начала знания, которые двигали его на протяжении средних веков. До самого возрождения классицизма средневековая наука питалась скудными остатками древней мысли, обломками древней науки, которая слабо мерцала среди риторических ухищрений и богословских тонкостей. Боэций, о котором мы упоминали, говоря о последних годах царствования Теодориха, был посредником между древним и средневековым умствованием. Где-то у Соломона сказано, что мудрость построила себе дом на семи столбах. Здесь имеются в виду дары Св. Духа. Атак как в грубое время люди готовы выводить из Священного Писания все жизненные истины, придавая ему грубо реальный смысл, то никто не додумался до настоящего значения этой метафоры. С легкой руки Алкуина тогдашние ученые заключили, что книжная мудрость (sapientla liberarium litterarum) точно также утверждается на семи столбах и что, только поднявшись на эти ступени, люди достигают совершенства. Эти ступени суть: 1) грамматика, 2) риторика, 3) диалектика, 4) арифметика, 5) геометрия, 6) астрономия и 7) музыка. «Над ними, — говорит Алкуин, — потрудились философы; ими они просветились и превзошли славой царей и прославились навеки». С того времени, как Боэций, а потом Алкуин распределили градации наук, с того самого времени считали невозможным прибавить к ним что-либо новое; другого знания не существует. Известно, что эти науки были знакомы древним.
Как же понималась наука в это время? В чем заключается цель знания вообще? — «Оно необходимо, как опора веры, для борьбы с ересями». Вот исключительная цель образования, тот заколдованный круг, в котором суждено было ему вращаться и из которого оно не выходит до самого Возрождения. «Этими науками защитники вашей католической веры одержали верх над всеми ересиархами», — говорит Алкуин. Выше всего находится Священное Писание. «Вооружившись этим знанием, вы, — обращается он к слушателям, — выступите после неодолимыми защитниками и утвердителями истин веры»[74].
Так вслед за Алкуином на Западе думали все средневековые люди. Поэтому мы остановились на Алкуине, знаменитом современнике и сподвижнике Карла, чтобы указать, с какого раннего момента средневековой цивилизации и образованности выработалось уже то убеждение, что «философия — служанка теологии».
В переходное время — в так называемые темные века — просвещение стояло выше на Востоке, чем на Западе. Надо помнить, что в это время духовная жизнь могла приютиться только в Византии. Если страдали провинции Востока, то не страдала сама столица, где было столько школ, насажденных еще императорами. Но уже был^замечено, что религия на Востоке получила особый характер; там презирали искусство; там сама наука как бы приноравливалась к потребностям религии. Только Марциан Капелла (в V в.) решился воспользоваться результатами древней науки. Он задумал энциклопедировать тогдашние знания, хотел дать изложение всех тогда известных наук, в прозе и стихах. Он в 470 г. конспектировал в девяти книгах науки того времени. В двух первых он говорит о «свадьбе Филологии с Меркурием», а в остальных семи книгах содержится изложение семи искусств. Эта так называемый Тривиум — грамматика, риторика и диалектика и Квадривиум — музыка, арифметика, геометрия и астрономия. Этим учебником пользовались во всех монастырских школах. Таким образом, Алкуин усвоил как бы готовую форму, из которой не хотел выходить; его нововведение состоит собственно в том, что он выше всего поставил Священное Писание и всякую науку сделал комментарием Библии.
Происхождение схоластики. Так как эти науки преподавались только в монастырских школах (schold) и вне этих школ нельзя было чему-нибудь научиться, то тогдашние ученые получили название «схоластиков» (scholastici), а сама наука, направляемая в смысле богословско-философском, была названа «схоластикой». В ней было два основных элемента: логика Аристотеля,‘заключавшаяся в «Органоне», и католицизм. Без «Органона» схоластика приняла бы иное направление, иные формы. Весь умственный кругозор расширялся или сужался смотря по тому, как и какая школа переводила Аристотеля, его «Логику», служившую основой знания. В средние века под словом philosophas понимали собственно Аристотеля; других философов не признавали. Величайшие умы средних веков, которые, пожалуй, по умственной мощи, по силе сообразительности и логики мало уступали греческим мыслителям, только потому, может быть, не сделали многого, что считали себя рабами, слугами и учениками Аристотеля.
Известно, что до арабов знали в отрывках одни логические сочинения Аристотеля по дурно сделанным переводам. Вся умственная деятельность должна была поддерживаться только посредством этого скудного материала. Первые источники сухого схоластического знания заключались, как Известно, в трудах Боэция и Капеллы.
Историческое значение философии Боэция заключается в том, что он пытался связать христианство с традициями древней мысли. В нем соединяется умирающее предание неоплатонизма и философия отцов церкви. Боэций же первый комментирует Порфирия, а именно его «Введение в категории Аристотеля». По одному поводу, может быть, совершенно случайно, он дал собственный комментарий, что послужило к разработке вопроса «о роде и видах», чем питалась вся средневековая философия до XIII в. и о чем мы будем говорить в свое время.
Второй элемент образования, католицизм, в свою очередь, еще более стеснял кругозор мысли. Образованность вследствие исторических, социальных и экономических причин не могла выйти за пределы духовного круга, который, следовательно, должен был носить специально-клерикальный характер. Так как христианство распространялось среди германских и среди романских на-подов единственно из Рима, то оно приняло на Западе одностороннее всегда воинствующее направление. Из церковной истории известно, почему это было так. Духовенство, хотя и не было замкнутой кастой, но по кругу своей деятельности имело притязание властвовать над миром. Эта власть, основывавшаяся на силе молодой веры, в те времена была действительно велика и могуча.
Одна церковь являлась для народа необходимой посредницей в сношениях с вечным, духовным, божественным. Священник был для человека лицом самым авторитетным в жизни. Он наполнял воображение народа содержанием религиозного материала, которое всегда имело столь сильное влияние на жизнь. При подавляющем возобладании церкви над всеми вопросами жизни, и притом церкви римской, которая приняла наступательный характер, понятно, что чувственный человек приносился в жертву высшим духовным целям. Как искусно старались возвысить обаяние церкви, к каким насилиям прибегали для этого, с самого начала водворения христианства среди германцев, можно видеть из приведенных нами мест Падерборнского капитулярия. В нем, между прочим, преследуется языческий обычай сжигания трупов, колдовство, даже вера в силу колдовства. Это показывает, как еще сильна была оппозиция введению христианства, особенно среди племен, живших на восточных окраинах Западной империи.
Люди всегда остаются верными окружающим их условиям и если, например, в средние века германцы и галлы не мыслили, как греки, то это проистекало из того, что жизнь складывалась из молитв и обетов, аскетических подвигов и странствований к святым местам, веры в чудеса и т. п. Среди всего этого проявлялись грубые порывы чувственности. Серьезной науке, позитивному знанию было мало места, зато открывался самый широкий простор фантазии.
Карл со своей стороны сделал для успеха науки все возможное. В этом отношении, как вообще по силе творчества и энергии, его можно сравнить с Петром Великим. Сам он, говорит Эйнгард, с большим прилежанием занимался науками и, высоко почитая ученых, оказывал им великие почести. Грамматику он слушал у Петра Падуанского, другие науки у Алкуина; прекрасно и с увлечением говорил по-латыни, так что его «можно было принять за учителя». Изучив основательно арифметику, он занимался астрономическими выкладками, следил за звездами. Но, владея языком, писать по-латыни не научился. До самой смерти, даже больной, он держал под подушкой табличку для письма, но цели не достиг.
Кончина Карла Великого. Сама смерть Карла была возвещаема народу особыми знамениями. Майнцский мост на Рейне, результат десятилетних работ, неизвестно отчего сгорел в течение трех часов; здания разрушались; с неба падали метеориты; молния ударила в Ахенский собор; императорский дворец дрожал в основании. Все это записано Эйнгардом со всей пунктуальностью. Карл Великий скончался 8 января 814 г. в Ахене от лихорадки, усложненной плевритом. Его оплакивали все, даже язычники, как отца отечества (quasi pater orbis)[75].
Его похоронили в тот же день, как он умер и, по преданиям, оригинально, как не хоронили ни одного государя. Вечный воитель должен был изображать собой вечное бодрствование. Его забальзамированное тело усадили в золоченое кресло, надели корону, в которую был вделан кусок Св. Креста, облекли в императорское одеяние, вложили в руки меч, золотой скипетр и золотой щит, на колени возложили Евангелие и так поставили в склепах Ахенского кафедрала, сооруженного им при жизни. Над могильной плитой была сделана золоченая арка с его изображением и надписью, совершенно