Вот в чем заключается высокое значение и всемирно-историческая важность Констанцкого мира.
После этого ломбардцы приветствовали Фридриха не как врага, а как друга. Пройдя по Северной и Средней Италии как покровитель, он завязал связи с Неаполем, женив своего сына Генриха на Констанции, дочери и наследнице короля обеих Сицилий. Императору казалось, что он стеснил папу с двух сторон, но вышло нечто противоположное: неаполитанское наследство, как увидим впоследствии, было причиной гибели Гогенштауфенов.
Последние годы жизни Фридрих посвятил святому делу. Он принял участие в третьем крестовом походе. Здесь он нашел свою смерть. Он погиб в Малой Азии, в речке Каликадне, во время переправы во главе воинов Креста.
Торжество Рима. С блеском папство вступает в XIII столетие. Настало время его полного могущества, к которому оно стремилось и которого, наконец, оно достигло, хотя ненадолго.
Одному человеку суждено было олицетворить это могущество. Он соединял в себе богатые силы духа, твердую волю и широкие помыслы; натура этого итальянца отличалась замечательной всесторонностью. Подобно Гильдебранду, он готовился к политической и церковной деятельности живым примером и долгой практикой; он управлял политикой Европы в качестве архидиакона римской церкви, при слабых преемниках Александра III. При Лючии III (1181–1185), Урбане III (1185–1187), Григории VIII и Клименте III (1187–1191) он играет видную роль в делах курии. Когда он сам стал папой, ему сопутствовало удивительное счастье. Это был римский граф — Лотарио Конти, надевший на тридцать седьмом году своей жизни папскую тиару под именем Иннокентия III (1198–1216). В нем католическая идея достигает своего апогея, и им непосредственно открывается тринадцатый век.
3. Развитие монархической и коммунальной идеи во Франции в XII в.
Крестовое движение, порожденное известным настроением общества, само было источником многих событий. Походы на Восток, направляемые самыми разнообразными общественными элементами, как-то: рыцарями, горожанами, вилланами, невольно сближали в интересах национального патриотизма эти не сходившиеся доселе элементы. В далеких и опасных странствованиях по неизвестным землям, в пылу битв складывались национальное симпатии; словом, крестовые походы содействовали проведению в жизнь национального принципа.
Коммуны во Франции; их происхождение и организация. Прежде всего последствия этого исторического движения отразились во Франции. С этого же времени, т. е. с начале XII в., под влиянием крестовой идеи и по указанию прежних, древнеримских традиций, появляется городская организация, связывающая интересы многих членов общества. Раньше нами было замечено, что города в Италии при императоре Конраде II, а потом при Фридрихе II добыли себе самоуправление и что в них после Констанцкого мира утвердилась коммунальная система. Это же название «коммуна» перешло и на свободные города Лангедока, а оттуда распространилось дальше на север. Само латинское слово «коммуна» обозначает понятие, выражающее общность интересов. Первое время в памятниках как галльских, так и итальянских, для выражения идеи самостоятельности городов, встречаем термин conjuratio, communajurata — от jurats, клясться. Такое название общины показывает, что ее члены давали клятву защищать общие интересы и поддерживать друг друга. Отсюда горожане, соединившиеся между собой таким взаимным обязательством, назывались jurati (jurés), т. е. присяжные. Они выбирали над собой главных сановников, которые на юге Галлии носили громкое имя консулов, заимствованное из Италии; в других же частях Галлии они назывались мэрами (лат. major, франц, maire). Некоторые из jurati входили в состав городского управления — magistratus. Правда, эти должности мэра, консула существовали гораздо раньше, но они не имели такого значения, какое им присвоено было как сановникам городских общин. Вообще коммуна во Франции сложилась под влиянием франкского этнографического элемента; франкам, как всему германскому племени, был свойствен дух ассоциации. Эта идея еще раньше XII века проявлялась в Германии в так называемых цехах (нем. ghilde). Она же проявилась и на почве Галлии после водворения франков. Обыкновенно в городах ремесленники, занимавшиеся одним ремеслом, с целью взаимной помощи, для соблюдения своих интересов и поддержания своего производства составляли небольшие кружки-цехи; они давали клятву неуклонно заботиться об интересах всего цеха и не нарушать цеховых постановлений. Из своей среды каждый цех выбирал начальников, которые назывались мэрами (majores), а в иных городах «хранителями ремесла» (gardes de métier), «мудрыми людьми». В Южной Франции они иногда носили название «консулов». Таким образом, термины «мэр» и «консул» сами по себе существовали раньше их политического значения; также существовали и ассоциации под надзором этих выборных начальников, так что цеховые мэры и консулы были предшественниками коммунальных мэров и консулов, а сам цех был зародышем коммуны.
Три полосы самоуправления. Всю Францию относительно силы коммунального духа можно разделить на три части: северную, среднюю и южную. Некоторые историки две первые части соединяют вместе. Действительно, северная и средняя полосы, по силе и характеру коммуны, не похожи на южную (Лангедок, Прованс). В последней, сравнительно с остальными частями Франции, сильно было римское влияние; здесь было много старых римских городов, которые ревниво хранили свое муниципальное устройство, а в народе жили еще римские предания. Словом, здесь была почва для коммуны. Но, глубже анализируя вопрос, мы заметим существенное различие между городским устройством северной и средней Франции, которое заключалось в том, что в городах средней полосы самоуправление не носило политического характера в противоположность городам севера и юга. К средней полосе принадлежат провинции Орлеане, Гатине, Мэн, Лнжу, Турень, Берри, Ниверне и Бургундия. В городах этих провинций, правда, существовала самостоятельная магистратура, но общины в них пользовались ограниченными правами политической и гражданской свободы, да и те были добыты с большими усилиями и медленно. Города этой полосы назывались городами «простой буржуазии» (villes de simple bourgeoisie). Что касается северной полосы, то она называлась pays de coutumes (страна кутюмов, обычного права); южная Франция называлась страной римского права (pays du droit Romanian). Города центральной полосы были богато населены и развиты в промышленном и торговом отношении, но были лишены политического значения; потому политическая власть легко допускала в них коммуну. Впоследствии целью политики французских королей было уравнять в правах коммуну севера и консульские города юга со средней Францией, за которую они совершенно не опасались. По существу политика французских королей являлась революционной.
По мнению Огюстена Тьерри, коммунальное движение средних веков представляет поразительное сходство с новейшими конституционными революциями[212]. Стремлениям радикалов нашего времени в те века соответствовали порывы горожан, этих предков позднейшей буржуазии. Буржуазия шла прямо к республике, но реакция власти часто возвращала ее назад. Равновесие этих двух сил породило в городах род смешанного управления, как это было в особенности на севере. Новая организация, узаконенная грамотами, претерпевала все превратности новейших конституций: она последовательно изменялась, разрушалась и снова восстанавливалась; сеньоры и города нарушали содержание грамот.
Если принципом средневековой коммуны была свобода, то свобода, если можно так выразиться, материальная, — свобода уходить и приходить, продавать и покупать, быть господином себе, оставлять свое имущество детям.
Во имя этой свободы, — другой свободы тогда не знали, — и жертвует буржуазия своим имуществом и жизнью. В этом существенное отличие средневековых революций от новых. Кроме того, революции нового времени исходят из распри народов с королевской властью; революции же двенадцатого века— из борьбы с феодалами.
В то время было мало городов, принадлежавших непосредственно королю. Большая часть бургов была собственностью баронов или церквей, а церковные города были под властью своих епископов. Иногда светский сеньор, владетель древней крепости и соседнего квартала, оспаривал у прелата верховную власть и над остальной частью города. Иногда король имел башню, где его прево укреплялся по-военному, чтобы собирать с горожан известные поборы, кроме тех, которые они платили епископу и светскому феодалу.
К счастью для горожан, эти три власти не уживались вместе. Восстание одного из кварталов часто находило поддержку в сеньоре соседнего, и если все население города составляло одну политическую ассоциацию, то редко случалось, чтобы один из владельцев, за деньги, не утверждал ее. В современной Южной Франции, — значит, вне тогдашнего французского королевства, — епископы были вообще друзьями местной буржуазии и покровителями коммуны. Но непосредственно во Франции, особенно в Бургундии и Фландрии, они постоянно поддерживали против коммун войну, окончившуюся спустя три века одновременным уничтожением коммун и феодальных привилегий.
Эта разница происходила оттого, что на юге франкское влияние было не так глубоко и епископы мало уподоблялись баронам. Но по мере приближения к Рейну следы франкского вторжения становились более ощутимыми: господство силы было полным, власть феодалов — деспотической; кто не был там рыцарем — тот был рабом. Этим унизительным названием епископы с высоты своих зубчатых стен величали жителей городов, записанных за церковью. Но это название выражало скорее претензию, чем факт. Своими частыми волнениями, оборонительными и наступательными союзами буржуазия доказала, что рабство — не ее доля. Из временных эти ассоциации взаимной обороны (communions, communs)