– Вот если бы я так называл всех подряд, то был бы хамом. А сына можно. Он зато слышит, что папа – свой в доску дружбан.
– Папа должен быть папой, авторитетом, а не дружбаном, – произносила мама менторским тоном, свойственным педагогам с многолетним стажем.
– А по-вашему, мой многоуважаемый учитель высшей категории, друг не может быть авторитетом?
– Тебя не переспоришь.
Мама поджимала губы, но глаза ее смеялись, и Боренька оставался Борькой.
Прозвища с годами исчезли, Боря превратился в Бориса, а в некоторых случаях – и в Бориса Антоновича. Сам себя он давно воспринимал серьезным, состоявшимся мужчиной, которому не особо нужны все эти уменьшительно-ласкательные сюси-пуси. Даже Машино «Борюня», которое поначалу нравилось, позже стало раздражать. А в последнее время это обращение его и вовсе бесило, хотя он никогда не признавался в этом жене. А вот «Боренька», которое мама и Вика произносили одинаково ласково и просто (как бы подчеркивая свое нежное к нему отношение и нисколько не умаляя статуса того, кого так называли), ему нравилось. Очень нравилось. Нравилось настолько, что сейчас при одной мысли о том, что, скорее всего, он никогда не услышит этого обращения из Викиных уст, ему стало так грустно, что он отступил, снова опустился на стул и сказал все еще стоящей в дверях матери:
– Мам, жизнь – сложная штука, тебе ли не знать?
– Сынок, – Людмила Яковлевна отошла от двери и присела рядом с Борисом, взяла его за руку, – она гораздо проще, чем кажется. Мы сами все усложняем. Постоянно думаем о будущем, гадаем, как будет, что будет, если мы поступим вот так или наоборот – чего-то не сделаем. Конечно, человеку дан разум именно для того, чтобы им пользоваться, чтобы отвечать за свои поступки. Но иногда, поверь, не стоит углубляться в размышления. Надо следовать велению сердца. Просто делать то, что оно говорит, и не думать ни о каких последствиях.
– Почему ты так в этом уверена?
– Потому что я не знакома ни с одним человеком, который бы не сожалел о том, что когда-то не послушался своего сердца. И ты, Боря, первый в этом списке. А собираешься наступить на эти же грабли еще раз…
Борис смотрел на мать с изумлением:
– Тебе же никогда не нравилась Вика.
– Она нравилась тебе, а мое дело – сторона. К тому же мне так и не довелось близко с ней познакомиться. Но, знаешь, я часто думала о том, что, когда вы расстались, она повела себя гораздо порядочнее, чем от нее ожидали мы с папой. Значит, она гораздо лучше, чем мы предполагали. Я скажу тебе, что она даже лучше нас. Она была чиста в своих помыслах, а мы – злы и циничны.
– Но ты же все равно не скрывала радости от того, что мы разошлись.
– Да глупая я была тогда, Боренька, не понимала ничего! Я же видела, что ты любишь эту девочку, а любила ли она тебя, просто не знала. Каждая нормальная мать желает своему ребенку счастья. И если ребенок приходит и говорит: «Мне плохо, меня предали, со мной не считаются, меня обидели», – то разве станет мать жалеть обидчика, разве не будет думать о том, что жизнь длинная, и ребенок еще найдет, еще встретит ту, что станет единственной и будет достойной его любви…
– Ведь ты же так любила Манюню.
– Я думала, ты с ней счастлив.
– Я был, наверное.
– Тебе казалось.
– Да, возможно.
Людмила Яковлевна тяжело поднялась со стула, вздохнула, дотронулась до жестких темных волос сына, уже слегка подернутых сединой.
– Послушай, что я тебе скажу, Боренька. Жизнь, конечно, вещь непростая и, бывает, довольно длинная. В твои годы еще можно позволить себе остановиться и подождать у моря погоды. Но я бы не стала рисковать. Ты можешь и не дождаться. Сколько лет прошло с тех пор, как вы расстались?
– Семнадцать.
– Протопчешься на месте еще семнадцать, что тогда?
Борис высвободился из ласковых материнских рук:
– А если ничего не сложится?
– Тогда каждый останется при своих.
– Не понимаю.
– Она же предложила тебе совместный бизнес, или я что-то путаю? – Людмила Яковлевна лукаво подмигнула сыну.
– Мам! – возмутился Борис сквозь смех.
Ишь ты, как ловко маман раскрутила его на откровения, а теперь все свела к тому, что речь, мол, шла исключительно о деловом партнерстве. И не придерешься! Вот ведь мастер дипломатии, знаток психологии. Учитель, что тут скажешь.
– Я уже больше сорока лет мама. Давай, не тяни, соглашайся на авантюру, куда-нибудь да приплывешь.
– Но я не хочу «куда-нибудь».
– Все лучше, чем толочься на месте, – отрубила Людмила Яковлевна, вытащила из кармана халата телефон, положила его перед Борисом на стол и походкой победителя (голова высоко поднята, спина прямая) удалилась из кухни.
Борис взглянул на часы – девять утра – и вздохнул.
Ну кому он может позвонить в такой час?
Эх, была не была! Он набрал мобильный номер Солоницына. Услышав сонное «алло», пустился с места в карьер, даже не извинившись:
– Привет, помнишь ту женщину, что приходила в ресторан неделю назад и искала встречи со мной.
– Еще бы не помнить! – Солоницын хохотнул.
– Ее зовут Виктория Струнова, она – директор компании «La Perla». Они регулярно заказывают у нас десерты. Найди мне телефон офиса.
– Она же оставляла вам визитку.
Еще не хватало признаваться Солоницыну в том, что визитку такой женщины он безвозвратно профукал.
– Я же сказал: найди мне телефон офиса.
– А что, на визитке он не указан?
– А что, ты так пристально изучал ее визитку?
– Я перезвоню, – коротко отозвался Солоницын.
Борис положил трубку перед собой и застыл в ожидании. Он не сводил взгляда с телефона, смотрел на него, как на свою последнюю надежду. Через пятнадцать минут рабочий телефон Вики был ему продиктован.
Борис набрал номер.
12
День не задался с самого утра. Поговорку о том, что понедельник – день тяжелый, Вика, конечно, знала, но не понимала. Понедельники она как раз любила, всегда давала себе обещания начать что-то (новый проект, бег по утрам, интересную книгу) именно в этот день недели и с нетерпением ждала его наступления. По понедельникам она всегда просыпалась полной сил и в отличном настроении. Душа пела, а тело чувствовало себя способным свернуть горы. Вика казалась себе молодой, обновленной и даже счастливой. В понедельник ей, как никогда, верилось в то, что все еще впереди. А может ли быть иначе в жизни почти юной, удачливой и отнюдь не глупой особы? Так она считала по понедельникам, но шли неделя за неделей, и ее мысли и настроение кардинально менялись.
Для Вики самым напряженным, выматывающим и грустным днем уже давно была пятница. Во-первых, она не могла не замечать, что с течением времени у ее все еще нестарого и спортивного организма сил с каждым рабочим днем становилось все меньше. По вечерам уже гудели ноги и голова, по утрам с трудом открывались глаза. Слова «остеохондроз, «давление», «тахикардия», «гормоны» и «холестерин» из просто медицинских терминов перешли в обиходный словарь. Вика уставала и чувствовала себя всем известным цитрусовым, из которого выжали последнюю каплю сока. Во-вторых, пятница была днем чрезвычайно суматошным. Несмотря на то, что в бизнесе было негласное правило – не назначать на вечер этого дня ни важных встреч, ни переговоров, чтобы не было лишней спешки и невнимания (всем хочется побыстрее отделаться от работы и начать отдыхать), дел все равно оказывалось невпроворот. Никто не собирался откладывать решение важных проблем на следующую неделю, и если во второй половине пятницы действительно наступало относительное затишье, то до обеда у Вики постоянно звонили телефоны, приходили люди, проводились совещания и планерки. Мозг вскипал, тело разваливалось, душа плавилась…
Тяжело.
Но было еще и третье. Несмотря на физическую и моральную усталость от беспрерывной работы, в пятницу Вике становилось грустно потому, что приближалась неумолимая передышка от всей этой такой нелегкой, но такой милой ее сердцу суеты. И приходилось вспоминать о том, что впереди выходные – два совершенно ненужных, пустых дня.
Конечно, так было не всегда.
Когда Лялька была маленькой, Вика любила проводить с ней время, с удовольствием брала ребенка и тащила в цирк, в театр, в парк. Они катались на лошадях и роликах, вместе уплетали мороженое и гоняли на велосипедах. А потом как-то все изменилось. Конечно, не в один день. Но Вика упустила момент и теперь не знала, как повернуть время вспять.
Она слишком увлеклась работой, но жалела ли она об этом?
Скорее нет. Ей было интересно.
А Лялька… Она стала вполне самодостаточной личностью. Да, она с удовольствием тратила свое время на Сережу с его новой пассией, но не потому что ей было скучно без них. Во всяком случае, когда Вика теперь предлагала дочери куда-то сходить, та почти всегда отказывалась, ссылаясь на договоренность с друзьями или на количество уроков. А бывало, и просто говорила:
– Неохота. Я лучше дома побуду.
И быть дома Лялька тоже предпочитала одна.
– Давай посмотрим кино, – говорила Вика. – Я купила отличный фильм, получил «Нику».
– Наш, что ли? – Лялька кривилась, как большинство подростков.
– Какая разница?!
– Большая, мамочка, большая.
И поклонница американского кинематографа закрывала дверь в свою комнату.
– Сыграем в «чепуху» или в слова? – предпринимала Вика очередную попытку сблизиться с дочерью.
Лялька делала большие глаза:
– Мам, ты ничего не перепутала? Мне пятнадцать, а не пять.
– А мне почти сорок, и мне интересно играть в эти игры.
– Ясно, – задумчиво кивала дочь. – Значит, правду говорят, что к старости все снова впадают в детство.
Вика не знала, смеяться ей или плакать.
Так или иначе, установить потерянный контакт не удавалось. И складывалось ощущение, что это не Вика делала неправильные шаги, а уже Лялька не хотела идти навстречу.
А тут еще этот жилец, который ее бесил, а мать не желала ни выгонять его, ни объяснять его присутствие в доме. А как объяснить, если у Вики самой не было однозначного понимания происходящего? Она просто интуитивно чувствовала, что Матвей должен находиться там, где находится, и не собиралась ничего менять, хотя зачастую его общество было ей самой неудобно. Все-таки чу