е не учился. Одновременно с переездом 3 марта 1977 года в коллективном дневнике появляется новый заголовок: «Сонанс». Несуществующее в русском языке слово, образованное от латинских корней музыкальных терминов «консонанс» и «диссонанс», с самого начала обозначало не просто группу, но студию.
Смена вывески не повлияла на плотность творческого графика. В работе над «Мимолетностями» наметились явные сдвиги. Запись в «ломбардной книге» от 21 марта 1977 года: «Лед тронулся… Сегодня собрали всю композицию (композицией называют то, что не знают чем назвать, ибо это не соната, не фуга, не мадригал — у нас нет даже имени собственного, то есть названия)… А мы с ума сошли! Взяли, да и сыграли всю композицию до самого конца со всеми барабанами! Вот это да!»
То, во что превратился фортепьянный цикл Прокофьева, назвали композицией «Блики». Под них столица Латвии должна была вздрогнуть опять. Количество участников коллектива, заявившегося на очередной фестиваль в Риге, не должно было превышать 10 человек. Но заявка «Сонанса» на бланке Уральского университета значительно превосходила это число: пятеро музыкантов + мим Санатин + чтец Андрей Перминов + техперсонал + хор (хорал), без которого скромный замысел ну никак не мог быть осуществлен. Подготовка к рижскому фестивалю кипела и в архитектурном институте.
После ухода Пантыкина главный сочинительский груз лег на плечи Евгения Никитина и Александра Сычёва. Никитин в своих воспоминаниях «Белый человек из Индии» писал: «Мы с Сашей сочиняли под светом свечей, обставившись древними иконами. Через год мы повезли на фестиваль музыкальное действо для колокольни, ударных, фисгармонии, рояля, баса, гитары, скрипки, вокала, трех слайд-экранов и двух софитов. Стихи были уже свободного от идеологии Арсения Тарковского. Композиция называлась «Русь». По моим зрелым размышлениям, музыка ее намного опередила семидесятые годы. Это был блестящий образец концептуального творчества с придуманной музыкой шестнадцатого века, с элементами акустического арт-рока, скрипом уключин, криками болотных выпей, полетом ангелов»…
Свердловская делегация в Ригу была более чем представительная. Помимо архитекторов и «Сонанса» в фестивале участвовали ансамбль политической песни «Баллада» из пединститута, «Континент» из УПИ и студент-юрист Володя Петровец, выступавший соло. Основная интрига была намечена на 10 апреля, когда выступали прошлогодние лауреаты, ныне представлявшие два разных вуза. Рижская аудитория приняла и «Русь», и «Блики» одинаково восторженно. Жюри раздало всем сестрам по серьгам. Архитекторы получили несколько призов, в том числе за создание оригинальной программы, а «Сонанс» — приз жюри. Без наград не остались и «Баллада» с «Континентом».
Уже в поезде по дороге домой Пантыкин начал фонтанировать новыми идеями. То он предлагал организовать в Свердловске целый театр политического искусства, то задумывался, а не добавить ли к многофигурным выступлениям «Сонанса» еще и балет. Соратники, утомленные фестивалем, от Шуриных затей вяло отмахивались.
Дома рижские триумфаторы несколько раз выступили на региональных смотрах-конкурсах студенческих коллективов. Характерно, что «Студия САИ» на родине заняла какое-то дальнее место из-за «идеологически невыверенного направления». В опорном крае державы фольклорный мистицизм Тарковского не жаловали — тут вам не Прибалтика! Из-за этого в 1978 году не состоялась поездка студентов-архитекторов на очередной рижский фестиваль. Композиция для него уже была написана, снова на слова Тарковского. Однако на этот раз даже ее замысел не понравился какому-то начальству…
«Сонансу» с идеологическим контролем было чуть проще — их творчество было в основном инструментальным. По-русски тогда почти никто не пел, а английским музыканты владели слабо, поэтому почти полностью отказались от вокала.
Рок-жизнь в Свердловске чуть теплилась. Всплески активности случались редко. В октябре 1977 года «Студия САИ» поставила рок-оперу «Полкан-богатырь», написанную Александром Сычёвым еще в школе. Представление по мотивам русских народных сказок напоминало веселый капустник с героями-музыкантами в ярких шутовских костюмах. Спектакль удалось сыграть всего три раза: в Театре кукол, в консерватории и в институте Гипромез. 3 декабря 1977 года отметился и университет, где «Сонанс» показал свою новую программу, построенную на собственных темах. Подзаскучавшая публика успевала и повеселиться с архитекторами, и попризадуматься с «Сонансами».
В мае 1978 года в одиннадцатый раз проходил традиционный студенческий фестиваль «Весна УПИ», посвященный 60-летию ВЛКСМ. Программа его была отработана годами: вечер-встреча ветеранов партии с комсомольским активом, митинг солидарности с народами, борющимися против империализма, и прочие военизированные эстафеты. Широкие круги свердловских любителей музыки были привлечены двумя мероприятиями. 7 мая намечался смотр художественной самодеятельности, а после него — трехдневный конкурс дискотек.
На самом деле скучное слово «самодеятельность» публику волновало мало. По городу ходили упорные слухи, что «Весну УПИ» посетит московская группа «Машина времени». Слышали о ней сотни, слышали ее десятки, видеть ее довелось лишь отдельным счастливцам. Пленки с песнями «Машины» только-только начали поступать на Урал. Ажиотаж вокруг грядущего концерта был грандиозный.
Конкурс самодеятельности проходил во Дворце молодежи вполне обыденно. Из программы запомнились студенческая группа из Астрахани, игравшая нечто арт-роковое на виолончелях, да эстрадный ансамбль юридического института. Его солистка бодро пела «Погоня, погоня в горячей крови», находясь при этом на восьмом месяце беременности. Вне конкурса выступали «Сонанс» и «Машина времени».
Свердловчане отыграли свою обычную инструментальную программу, которую переполненный зал встретил довольно тепло. Все ждали «Машину». И она не подкачала. Игорь Скрипкарь почти ничего не знал о «Машине времени»: «Мы спокойно сели в зал, чтобы послушать этих москвичей. Услышали мощный ритм-н-блюз с нормальным, энергичным и понятным русским текстом. Диссонанса никакого не было». Зал визжал и вытаскивал «Машину» на бис 3–4 раза. Общим восторгом заразился и студент физтеха Александр Гноевых: «Такое мы слышали только на пленках разных «Битлов» и «Пёплов», а тут люди стоят живьем перед тобой и делают тот самый настоящий рок, да еще на русском языке. Впечатление было таким ярким, что просто стерло из памяти выступавший перед ними «Сонанс»».
В своей книге «Все очень просто» Андрей Макаревич описывает свое выступление так: «К началу концерта зал был заполнен минимум дважды — люди стояли у cтен, толпились в проходах, сидели на шеях у тех, кто стоял у стен и в походах. К тому же вcе музыканты шеcтидеcяти гpупп-учаcтников потpебовали меcт в зале, а когда им попыталиcь объяcнить, что меcт нет, они заявили, что пpиехали cюда не комcомольцев тешить, а поcмотpеть «Машину», и еcли их не пуcтят, они cейчаc запpоcто двинут домой. Соглаcитеcь, это было пpиятно. Музыкантов запуcтили в боковые карманы cцены и за задник. Концеpт задеpжали почти на два чаcа. Поcледней запpещающей инcтанцией оказалcя обезумевший пожаpник, котоpый, навеpно, никогда во ввеpенном зале не видел такой пожаpоопаcной обcтановки. Я не помню, как мы играли. Видимо, хорошо».
Очумевшая публика покидала Дворец молодежи в состоянии аффекта. Алексей Густов не смог тогда достать билет на концерт: «Я как раз ехал на трамвае мимо Дворца, когда оттуда вывалилась возбужденная толпа и заполнила вагон. Глаза у всех ошалелые, и слышно только «Машина времени… Машина времени». Все находились в состоянии шока от этого шоу». Перепугавшееся начальство, не ожидавшее такого кипиша, от греха подальше отменило второй концерт «Машины времени».
Среди свердловских рокеров началось брожение. После выступления «Машины» большинство музыкантов словно обнаружили, что говорят на русском языке, и заново открывали возможности великого и могучего, правдивого и свободного. По словам Скрипкаря, их «просто взяли этим выступлением и переубедили: «Ребята! Рок можно петь на русском языке»».
Впрочем, высокоинтеллектуальный инструментал так просто не сдавал свои позиции. В октябре 1978 года «Сонанс» отправился на фестиваль в подмосковную Черноголовку со своей обкатанной в родных пенатах программой. Но реакция московской публики, на ура воспринимавшей русскоязычные песни столичных рок-команд и оставшейся в легком недоумении от сложных композиций свердловчан, стала еще одним аргументом в пользу упрощения материала.
Однако упрощение — дело совсем не простое. В Свердловске тут и там стали появляться группки, играть почти не умевшие, но зато горланившие русские рифмованные тексты с туманными образами а-ля Макаревич. Уподобляться им «Сонансам» категорически не хотелось, и они пошли другим путем. Весной 1979 года на 30-летие физтеха УПИ была представлена новая программа. Да, инструментальная. Да, скрипка, флейта и прочие контрабасы. Но это был уже настоящий рок, тяжелый арт-рок, в котором почти ничего не осталось от прежних «Мимолетностей». Кстати, студенческая аудитория приняла «Выход силой», «Нарост» и другие композиции этой программы с гораздо большим энтузиазмом, чем позапрошлогодние интерпретации Прокофьева. Для тогдашнего студента Александра Гноевых эта программа стала потрясением: «Мы как будто побывали на концерте западной группы. Каких-нибудь «Emerson Lake and Palmer»».
В это время частым соседом «Сонанса» на сценических площадках стал джаз-роковый ансамбль «Перекрёсток», руководимый Александром Костарёвым. Группа к этому времени существовала уже два года, большинство музыкантов учились на разных факультетах университета. Сам гитарист-виртуоз Костарёв, по прозвищу Фузз, был, по словам Александра Коротича, «единственным из настоящих хиппи-рокеров, какими их уродили 60-е». «Перекрёсток» ориентировался на Майлза Дэвиса, «King Crimson», «Mahavishnu Orchestra» и играл сложную музыку с многочисленными импровизациями. Меломаны относилис