Компиляция из наивных хардешников и баллад вряд ли сумела бы заинтересовать хоть кого-то, но арховцы нашли верный путь к самому сердцу свердловской рок-тусовки. Слава с Димой смогли обаять Пантыкина, а тот оказался замечательным промоутером и познакомил с их дебютной записью всех-всех-всех. Отзывы были сдержанные. Но двух парней (одного с пронзительным голосом, а второго с усами) потихоньку стали считать своими.
Воодушевленные собственными студийными успехами, «Трек» и «Урфин Джюс» вновь принялись оттачивать сценические программы. Они всячески стремились наладить в Свердловске нормальную концертную жизнь, но безуспешно. Пара выступлений «Урфина Джюса» перед небольшими студенческими аудиториями положения дел не меняли. Постоянные обращения к комсомольцам всех уровней с просьбами прослушать их и указать на ошибки, которые следовало исправить для допуска на сцену, результата не давали. Высокие комиссии или вообще не являлись на репетиции, или в туманных выражениях говорили о низком идеологическом уровне программ. Но капля камень точит. Постоянное капанье на комсомольские мозги дало неожиданный результат в виде первого рок-семинара.
Идея такого мероприятия родилась в голове Евгения Димова. Музыкантам хотелось сыграть свои песни хотя бы в кругу коллег. Горкому комсомола нужна была галочка в графе «Работа с самодеятельными ансамблями». Интересы совпали. За общую организацию отвечал один из главных агитаторов и пропагандистов горкома Сергей Дубинкин, разработать программу семинара поручили Николаю Грахову. Обязательным условием горкома было проведение мероприятия за городской чертой, поэтому на комсомольские средства сняли базу отдыха Уральского научного центра. 10 декабря туда чинно выехали «Трек», «Урфин Джюс», «Р-клуб» и «Отражение» — ядро свердловской рок-формации.
В самом большом зале турбазы Грахов зачитал доклад о тенденциях современной музыки, а преподаватель филологического факультета университета Леонид Быков рассказал о секретах поэтического мастерства. После обеда перешли к неофициальной части — начались выступления. Все проходило «по гамбургскому счету»: музыканты играли друг перед другом и сами оценивали коллег, делая перерывы для обильного употребления поддерживающих творческую деятельность напитков. Закончилось все общим братанием и джем-сейшеном до утра. По утверждению Грахова, «это сильно повысило внутривидовую солидарность».
Повышение солидарности удачно проиллюстрировал конфликт между барабанщиками «Трека» и «Урфина Джюса» — Женей Димовым и Володей Назимовым. Эта потасовка была раздута слухмейкерами до небес и преподносилась как доказательство жесткого антагонизма двух свердловских хедлайнеров. Но спустя годы Владимир Назимов уверяет, что не было никакой драки: «Так, слегка потолкались по пьяному делу, даже вспомнить невозможно, из-за чего».
Леонид Быков описал происходящее в стихотворении-экспромте:
«Второй этаж. Чуть-чуть подсветки.
И будь ты молод или стар,
Не станешь тут сосать конфетки.
Удар. Удар. Еще удар.
И — опадают шишки с ветки.
И каждый третий — суперстар.
(Конечно, суперстар — советский!)»
Впечатлений и разговоров о рок-семинаре хватило на три предновогодние недели…
«На бобину смотаны нервы»(Звукозапись по-уральски)
Музыка сама по себе — искусство гораздо более хрупкое, чем, например, живопись или литература. Звук, вылетевший из-под скрипичного смычка или из-под пальцев гитариста, живет не более пары секунд. Чтобы продлить его очарование, необходимы технические средства, умелые руки и умные головы. Проще говоря, нужна звукозапись.
Первые попытки сохранить рок-н-ролльное звучание были предприняты почти сразу после того, как эта музыка зазвучала в Свердловске. В 1961 году музыканты «доисторической» группы «Физтехи» поставили перед своим звукорежиссером Борисом Васильевым задачу: записать их программу, включавшую в числе прочего и первые американские рок-н-роллы. Специально для этого был куплен магнитофон, и на одном из концертов Борис нажал клавишу «Запись». Все получилось замечательно, но магнитофонная пленка образца 1961 года — носитель очень хрупкий. Через несколько лет она просто рассыпалась.
Свердловские рокеры 1960—1970-х годов, естественно, старались сохранить свое творчество для потомков. Происходило это примитивно: на чьей-нибудь квартире музыканты садились перед бытовым микрофоном, воткнутым в бытовой же магнитофон, и начинали петь и играть. Потом слушали и, если что-то вышло не так, переписывали снова. Процесс продолжался до тех пор, пока полученная фонограмма не удовлетворяла всех. Обычно рекорд-сессия продолжалась не более часа и не требовала от участников больших усилий. Поэтому и не относились к ее результату как к чему-то ценному. Если дефицитная пленка требовалась для записи новой западной пластинки, первым делом затирались собственные опусы.
Иногда фиксировали звук и на концертах. Порой подключали магнитофон к пульту, а чаще просто писали звук «с воздуха», то есть поднимали микрофон вверх. Аппаратура на концертах тех лет была аховая, звук соответствующий. В результате на пленке оставались главным образом буханье и гул, хрип и скрежет. Переслушивать такое было трудно, и разочарованные меломаны не дорожили этими бесценными аудиодокументами эпохи.
Первые опыты того, что уже можно назвать звукозаписью в истинном смысле слова, относятся ко второй половине 70-х годов. В 1977-м основатели группы «Екатеринбург» Алексей Густов и Сергей Пучков решили увековечить свои песни. Причина этого понятна: у них перед глазами была масса УПИшных групп, от которых не осталось ничего, их музыка не была записана.
Сперва задача казалась простой, но аппетит, как известно, приходит во время еды. Густов, всегда любивший возиться с техникой, начал придумывать для своих произведений новые краски: «Сначала пробовали писаться просто на микрофон, воткнутый в магнитофон. Потом я начал паять простенькие микшерочки. Сделал ревер из приставки «Нота». Начали экспериментировать». Библиотека Уральского научного центра, где работал Алексей, выписывала журнал «Приборы и техника эксперимента». Найденные в нем схемы предварительного усилителя для научных датчиков Густов приспосабливал для изготовления всяких музыкальных штуковин. Преобразователь частоты преобразовывался в гитару с октавером. У него первым в городе появился микшер с параметрическим эквалайзером, показывавший и средние частоты, и широту пика. Это чудо техники было также произведением его собственных рук.
В результате этого научно-технического прогресса в рамках отдельно взятой группы были записаны не только песни «Екатеринбурга», но и первый свердловский хит — «Сонет» на музыку Г. Вильнянского и стихи В. Шекспира.
Алексей Густов так погрузился в тонкости звукозаписи, что через несколько лет полностью отошел от музицирования: «В начале 80-х мне стало интереснее не играть в группе, а «играть на группе» — заниматься звукорежиссурой, звукопродюсерством». Из-под его умелых пальцев, крутивших ручки самодельных устройств, вышли альбомы «С-34», «Метро» и «Чайфа». Но это было уже позднее…
В 1978 году студент физтеха УПИ Саша Гноевых активно занимался факультетским радио. По наследству от закончившего вуз Николая Грахова ему достался радиоузел в общежитии. Расширяя круг своих обязанностей, Саша решил фиксировать на пленку и транслировать по общажной радиосети лучшие выступления участников институтского конкурса художественной самодеятельности. Не только музыкантов, но и, например, студенческого театра эстрадных миниатюр. Всеми правдами и неправдами закупили аппаратуру, магнитофоны, микрофоны, и дело пошло. Одной из первых записей стал концерт «Сонанса» на тридцатилетии физтеха в 1979 году. Через несколько месяцев, во время подготовки к записи следующего выступления «Сонанса», на этот раз с программой «Пилигримы», на активного радиоинженера обратил внимание Женя Димов и предложил ему поработать вместе с группой. У «сонансов» тогда были проблемы со звуковиком, и им нужен был человек, разбирающийся в технике.
Как раз в это время «Сонанс» работал над новой программой, состоящей из рок-песен. Новичок с ходу предложил записать ее в студийных условиях. Для Александра зальная запись была уже пройденным этапом. Ему хотелось, чтобы музыка звучала так же, как на фирменных пластинках. А подобный результат могла дать только кропотливая работа в студийных условиях. «Сонансы» поначалу отнеслись к этому предложению с прохладцей. Никто не верил, что их музыку можно будет зафиксировать так же качественно, как альбомы их западных коллег. Гноевых настаивал на своем: «Я был уверен, что все может получиться. Я тогда учился на физтехе, занимался наукой, а наука — это всегда достижение чего-то непознанного. Пусть никакой теоретической литературы не было ни на русском, ни на английском языках, но были магнитофон, паяльник и руки — и вперед, экспериментируй».
Кроме технической стороны дела, скепсис музыкантов вызывали еще и туманные перспективы всей затеи. То, что это никогда не выйдет на фирме «Мелодия», было ясно. Но тогда зачем вообще возиться с пленкой? Именно поэтому, когда запись все-таки началась, многие Сашины порывы применить студийные эффекты вызывали у остальных непонимание: «Мы же не сможем сыграть так на концерте, зачем тогда думать, как нам сделать это в студии?!»
Но вскоре Пантыкин, Скрипкарь и Перов, слушая получившееся, стали понимать, что вырисовывается нечто очень интересное. Серьезный сдвиг произошел во время записи «Песни любви». Появились монстроидное звучание гитар, дилеи (повторы одних и тех же фраз). Как все творческие люди, которым в руки попал новый инструмент, «сонансы» быстро вошли во вкус. Записав очередной дубль и прослушивая его через пятнадцать минут, они уже не думали о том, можно ли это будет сыграть на сцене. Им хотелось сделать прямо сейчас нечто такое, чего до них никто никогда не делал.
Результат превзошел все ожидания. «Шагреневая кожа» оказалась столь впечатляющей, что Саше Гноевых было присвоено пожизненное звание «Полковник». С тех пор представить существование любой свердловской группы без магнитоальбомов стало невозможным. Постоянно работающий магнитофон внес свои коррективы и в репетиционный процесс. В любой момент можно было вернуться назад, прослушать все варианты поиска наилучшего звука и выбрать самый удачный. Работа сразу приобрела иную интенсивность.