“Подлежат призыву, — продолжал Красильников, — Лебук, Гретхен и Орлик; последний для этого едет в Россию, оставляя семью за границею. Мартэн имеет отсрочку по образованию до 1916 года, Пьер — отставной офицер, Россини и Ней — ратники ополчения второго разряда. Ниэль и Сименс — дезертиры. Скосе имеет льготу первого разряда по семейному положению. Остальные сотрудники подлежат наказанию по суду как бежавшие из ссылки. Отъезд или поступление во французские войска Лебука, Гретхена и Скосса, особенно двух последних, крайне нежелательны, ибо прекратится освещение эсеровских националистических групп. Заменить их некем. Ходатайствую об освобождении их от призыва. Прошу телеграфного распоряжения”.
На предложение зачислить сотрудников в нестроевые части Красильников телеграфировал: “Зачисление в нестроевые признанных медицинским осмотром годными к строю невыполнимо. Ходатайство о том, не имея данных на успех, несомненно, сопряжено с риском провала. Русские, принятые в войска, отсылаются на фронт или в Марокко. С отъездом Скосса и Гретхена Париж останется без серьезной агентуры. Остальные находятся в других государствах, не могут быть переведены без ущерба делу. Прошу распоряжения”.
Так как Лебук в Швейцарии, Россини в Италии, Ней Ниэль и Сименс — в Англии, то вопрос шел лишь о Скоссе и Гретхен. Поэтому генералу Аверьянову от имени министра внутренних дел было послано отношение, что “в числе лиц, обязанных в силу последовавшего распоряжения военного ведомства прибыть из-за границы в Россию для отбытия воинской повинности — Кокоцинский и Деметрашвили”.
Это были сотрудники Гретхен и Скосе. “Означенные лица, — писал министр внутренних дел, — в настоящее время состоят при исполнении возложенных на них министерством внутренних дел весьма важных поручений совершенно секретного характера и без ущерба для дела не могут явиться к исполнению воинской повинности из-за границы, где ныне находятся”. Начальник мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба удовлетворил ходатайство Департамента полиции за Скос-са и Гретхена.
Секретные сотрудники Орлик и Лебук уехали в Россию для отбывания воинской повинности. 12 марта Красильников телеграфировал о них: “Как сотрудники, оба преданы делу, заслуживают доверия, оба намерены продолжать сотрудничать, если позволят условия службы и получат на то соответствующие указания”.
Таким образом, “охранка преграждала путь эмигрантам в армию и одновременно, выгораживая одних своих сотрудников от военной службы, других посылала в русскую и французскую армии для внутреннего освещения сослуживцев.
Из числа разоблаченных Бурцевым в 1913 году сотрудников можно отметить Житомирского, который в 1913 году был вынужден из-за возникших подозрений отойти временно от работы, но был расскрыт окончательно лишь следствием в 1917 году.
Яков Абрамович Житомирский, врач (был волонтером на французском фронте), партийная кличка Отцов, социал-демократ (большевик), в 1907, 1911 годах был близок к большевистскому центру, исполняя различные поручения последнего по части транспорта, заграничных сношений и т. п. Состоял секретным сотрудником русской политической полиции лет 15 под кличкой Andre, а затем Daudet. Получал до войны две тысячи франков в месяц. Освещал деятельность ЦК социал-демократической партии, давая подробные отчеты о его пленарных заседаниях, о партийных конференциях, в организации которых принимал участие, о технических поручениях, дававшихся отдельным членам партии, в том числе и ему самому. Во время войны следил за революционной пропагандой в русском экспедиционном корпусе, к которому был прикомандирован как врач. Отчислился в мае 1917 года, когда уже произошла революция и угрожало расконспирирование.
Жандармский подполковник Люстих, последний ближайший начальник секретного сотрудника Житомирского, на допросе показал: “Сотрудник, известный мне под кличкой Додэ, есть, действительно, доктор Житомирский, получавший большое вознаграждение, потому что он старый сотрудник, находящийся на службе не менее 8 лет, вероятно, даже больше. Первоначально же оклады были выше теперешних. Он начал давать сведения, еще будучи студентом Берлинского университета. Последнее время состоит на военной службе, регулярного жалованья не получал; время от времени ему выдавались различные суммы, от 700 до двух тысяч франков. Этим объясняются скачки в денежных отчетах”.
При следствии на вопрос, что побудило его, Житомирского, поступить секретным сотрудником охранного отделения, Житомирский отвечал, что никаких объяснений он дать не желает и самый вопрос считает излишним. Впрочем, уличаемый показаниями начальства, Житомирский не отрицал факта своей службы в полиции. Доктор Житомирский, подобно Азефу, мещанин Ростова-на-Дону, завербован, по-видимому, Гартингом в Берлине, в 1902 году.
Почти несомненно, что донесения Гартинга из Парижа в 1903 году о донском комитете РСДРП основаны на сообщениях Житомирского. Ему же принадлежат подробные отчеты о социал-демократических съездах, так, например, о брюссельском съезде социал-демократов 1903 года, изложенные в донесении Гартинга от 4 января 1904 года, и о последующих. Он же, очевидно, был тем сотрудником, который пытался устроить съезд социал-демократов в Копенгагене, а не в Лондоне.
При этом Житомирский доносил и на самого себя. Так, в списке 36 кандидатов в члены Лиги социал-демократов со стороны ленинцев (в 1903 г.) имеется имя и Якова Житомирского. Это делалось на случай, если бы документ попал в руки революционеров.
Очень своеобразным провокатором-авантюристом был фон Стааль. Алексей Стааль учился в Киевском и Ярославском кадетских корпусах, состоял вольнослушателем в Киевском политехническом институте. В 1912 году предложил свои услуги начальнику Одесского жандармского управления для освещения инициативной группы черноморских моряков. Его приняли в число секретных сотрудников под кличкой Зверев и назначили содержание 100 рублей в месяц. В октябре того же года Стааль был передан заведующему агентурой в Константинополе. Прекратив сообщение сведений по союзу черноморских моряков, Зверев стал освещать пан-исламистское движение, перешел в магометанство и поступил в турецкую армию летчиком. Затем он переехал в Александрию, прекратил сношения с “охранкой”, но в мае 1913 года, находясь в Марселе, потребовал вознаграждения в 300 рублей, которые ему, однако, уплачены не были.
При производстве дознания в Одессе было установлено, что Стааль, состоя сотрудником, передал обвиняемому лицу преступную литературу на пароходе “Иерусалим”, которая была обнаружена при таможенном осмотре в Одессе. Стааль за это был привлечен в качестве обвиняемого, но за неимением достаточных данных дело было направлено к прекращению. В феврале 1914 года Стааль находился в Париже. Посылая его как секретного сотрудника, Департамент полиции предупредил Красильникова, что Зверев производит впечатление человека опасного: “в партийных кругах не считается лицом, заслуживающим доверия благодаря разгульному образу жизни”. Во время деятельности комиссии Раппа в Париже Стааль, не зная, что комиссией найдено отношение Департамента полиции, прямо уличающее его в секретном сотрудничестве, обратился к Раппу 27 июня 1917 года с заявлением, где он писал: “По дошедшим до меня слухам от Михаила Бростена и м-м Крестовской я узнал, что в ваших руках находятся документы, приписываемые мне и адресованные в бывшее русское охранное отделение”.
Стааль просил предъявить ему таковые “для обозрения, так как документы такого рода и назначения никогда мною не выдавались и вообще в охранном отделении от меня быть не могут”. Допрошенный того же числа Стааль показал, между прочим, что он уроженец Херсона, в политехникуме был вольнослушателем, в Кисловодске в 1910 — 1912 годах работал в качестве архитектора. Сидел в доме предварительного заключения в Петербурге в 1907 — 1910 годах, освобожден без предъявления обвинения. В 1912 году жил в Константинополе и служил в турецкой армии летчиком и принимал активное участие в боях, имея чин полковника. С 1913 года живет во Франции. “Службу в Одесском охранном отделении отрицаю. С моряками Черноморского флота соприкасался и был знаком с Адамовичем. Уехал из России с паспортом, выданным одесским градоначальником в апреле-мае 1912 года. Живя в Константинополе, перешел в мусульманство. В политической жизни Турции участия не принимал. Из Турции уехал в Триполи с турецкой военной миссией, куда проехал через Александрию, здесь и был арестован английскими властями по требованию итальянского консульства. Из Александрии был отправлен в Лондон, но по дороге остался в Париже, где живу до сих пор. В Александрии имел сношения с английским полковником Алеком Гордон, помощником начальника александрийской полиции, который меня держал под домашним арестом и своим личным наблюдением.
Письмо от 26 сентября 1914 года, предъявленное мне, писано было мною с целью получить свидание с представителем Министерства внутренних дел для перевода моего из иностранного легиона в русскую армию. Имел свидание с полковником Ознобишиным, который меня направил к Красильникову, но этот последний мне свидание не дал, несмотря на неоднократные мои письменные заявления. В заявлениях я, сообщая о всей моей прошлой деятельности так же, как и о переходе в мусульманство, спрашивал, насколько мне возможен возврат в Россию без риска быть арестованным. Эти заявления были адресованы непосредственно в консульство для передачи представителю Министерства внутренних дел. Пароход “Иерусалим” на Черном море мне известен, и я имел с ним сношения, так как командир этого парохода, капитан Долгарев, является моим родственником”.
Турецкий полковник Стааль показался во время войны подозрительным для сотрудничества даже Красильникову, несмотря на рекомендацию Департамента полиции.
Из числа лиц, предлагавших свои услуги, можно отметить некоего Клосса, Землянского и Брута. Относительно первого подполковник Люстих на допросе сообщил:
“В январе 1916 года лицо, скрывшееся под псевдонимом Клосс, уверявшее, что знает хорошо Швейцарию, предложило свои услуги по агентуре. Судя по расспросам, это был левый эсер или анархист, хорошо осведомленный. Ему была выд