*
Границы отрезка времени, который рассматривается в этом эссе, далеки от привычного членения политической и культурной истории на Средние века, Возрождение, Реформацию и Просвещение. Основанием для выбора служит тот факт, что реабилитация человеческого тела и повышение роли брака, характерные для XV столетия, соответствуют началу длительного периода заботы о демографии, а также совершенно нового внимания к телу и сексуальности. Эти последние изменения были мотивированы как Реформацией (моральной и религиозной), так и реакциями, которые она вызвала. С начала XV до середины XVII столетия Западная Европа стремилась развивать такое видение тела и сексуальности, которое было бы совместимо с общественным порядком, уважением к религии и ростом населения. К концу XVII века стали сказываться культурные убеждения в значимости привязанности в брачных отношениях, а также медицинская легитимация физического удовольствия как естественного проявления телесности и эмоциональной привязанности. Косвенно они создавали более благоприятные условия для существования альтернативных социальных практик и гомосексуальной субкультуры. В публикациях по истории сексуальности, вышедших за тридцать лет, синтез этих тенденций завершается вместе с окончанием эпохи Старого порядка — в тот момент, когда демографические страхи, волновавшие Европу с середины XIV столетия, наконец были преодолены. К концу XVIII века чувственная любовь и репродуктивный брак стали по большей части взаимосвязанными — хотя бы в теории, — но в то же время общество, становившееся все более и более буржуазным, с обостренной стыдливостью стремилось отодвинуть тело и сексуальные желания на периферию приличий. Таким образом, поле исследования в этой главе начинается с довольно позитивного, но всегда условного признания тела и его сексуальности в Европе конца Средних веков и эпохи Возрождения — и завершается с появлением взаимного отчуждения морального существа и существа физического; благодаря этому Фрейд будет убежден, что сексуальное благополучие несовместимо с цивилизованным обществом[316].
История тела и сексуальности при Старом порядке широко использует вклад культурной антропологии, который способствовал пониманию ритуалов и символических телесных практик в этот период (например, сознательная нелепость шаривари[317] или язык жестов во время любовного общения и брачной церемонии). История материальной культуры освещает эти вопросы не менее существенным для нас образом, фокусируя внимание на режиме питания, гигиене и материальном окружении, частном и публичном пространстве, одежде и формировании внешнего облика. Другие подходы в изучении истории тела и сексуальности многим обязаны социальной истории — в особенности тем ее отраслям, которые сосредоточены на ритмах формирования семьи и домашнего хозяйства, и тем, что рассматривают влияние социального положения и финансовых возможностей на жизненные стратегии. Функционалистское направление в социологии также существенно влияет на исследования, определяя «сексуальное тело» через понятия нормы или девиации[318]. Культура Возрождения и Старого порядка разграничивала «дозволенные» и «недозволенные» социальные и сексуальные идентичности людей согласно критериям, которые варьировались в зависимости от социальной группы, возраста, пола, медицинских и брачных норм. Женщина, забеременевшая в результате добрачных отношений, подвергнется незначительной общественной критике (или вовсе не подвергнется), если выйдет замуж до рождения ребенка, тогда как ждущую ребенка женщину, чей жених скрылся или умер до родов, сообщество тут же соотнесет с миром недозволенного. Однако люди регулярно ставят под сомнение подобные нормативные идентичности, смешивая различные категории или ища альтернативные культурные пути в отношении своего субъективного физического и сексуального опыта. К тому же границы «дозволенного» (нормативного, приемлемого) и «недозволенного» (девиантного или нетерпимого) постоянно изменяются в зависимости от социокультурного контекста и ценностей окружающего сообщества. Например, в Италии XV и XVI столетий к сексуальным отношениям между юными мужчинами относились вполне терпимо, но они сурово пресекались, если речь шла о взрослых.
Задача историка в том, чтобы показать, как воспринимаются сексуальные идентичности, как формируются границы допустимого и недопустимого в разное время и в различных социальных группах. Ему следует определить, какие пространства были определены в обществе и культуре того времени для каждой из категорий, и по мере возможности реконструировать то, каким образом индивид и общество воспринимали тело, категоризированное подобным образом. Так, женщины, предающиеся удовольствиям друг с дружкой, в зависимости от времени и контекста могли восприниматься как несчастные самки, лишенные мужчин, или же как преступницы, узурпирующие неотъемлемые социальные привилегии маскулинной идентичности.
В течение этого периода власть и контроль индивида над собственным телом и сексуальностью оспаривались медиками, магистратами, духовенством, соседями, членами прихода и общины, наконец супругом, супругой и их детьми. То, что мы сегодня знаем о сексуальном опыте прошлого, почерпнуто главным образом из документов и рапортов, которые исходили от официальных властей и, следовательно, отражали официальные ценности и установления. Подобные источники редко позволяют добраться до субъективного опыта авторов. И даже если сохраняются какие–то свидетельства «из первых рук» (свидетельские показания, интимные письма и дневники), они, что вполне ожидаемо, подчинены тому контексту, в котором были зафиксированы или написаны, равно как и культурной обусловленности и социальным представлениям их переписчиков. Тело — как и его сексуальность — также не может быть отделено от культурных представлений, которые определяют способы взаимодействия людей и субъективную оценку собственных поступков. Кроме того, восприятие тела и сексуальности неотделимо от того, как сообщество оценивает поведение индивидов. Одобряя, порицая или дисциплинируя социальных деятелей, Европа Старого порядка вела долгую борьбу против любого нарушения или отклонения по отношению к местным границам терпимости. При этом использовались гибкие стратегии, цель которых состояла не столько в том, чтобы осудить и наказать нарушения, связанные с сексуальным распутством, сколько восстановить и по мере возможности исправить отклонения.
I. Взросление и юность: приобщение к сексуальному и ритуалы общения
Сексуальная культура Западной Европы между концом Средних веков и последними годами Старого порядка характеризуется сравнительно длительным периодом между половым созреванием и браком, а также долгим взрослением (для мальчиков обычно более продолжительным, чем для девочек), которое в эпоху Старого порядка все сильнее растягивалось[319]. Хотя «легитимная» сексуальность теоретически была ограничена браком, юношеский возраст вовсе не обязательно был периодом сексуального воздержания для юношей и девушек. Как мы не раз убедимся в этой главе, молодые люди имели в своем распоряжении разнообразные сексуальные практики — более или менее допустимые, в зависимости от того, как относилась к сексуальным экспериментам в их возрасте соответствующая социальная группа, сельское или городское окружение. Существовавшие в Западной Европе между XV и XVIII столетиями ритуалы обольщения и юношеские обряды, связанные с сексуальностью, демонстрируют медленную интериоризацию социального и эмоционального контроля. Это соотносится со столь же медленным увеличением продолжительности периода взросления — в течение этого периода молодые люди были биологически способны к размножению и, соответственно, активны с сексуальной точки зрения. В то же время сохранялись многочисленные практики, которые, несмотря на подавление со стороны властей или осуждение сообществом, явно пользовались популярностью у молодежи.
1. Социализация молодежи: братства и шаривари
Социальные и нравственные беспорядки в среде юношества объяснялись главным образом распутным характером молодежи, враждебностью юношества по отношению к любой власти и неукротимыми сексуальными порывами тела, уже способного к размножению. Для сдерживания подобных проявлений в эпоху Возрождения создается все больше юношеских групп или сообществ. Они были особенно распространены во Франции и Италии: там они представляли собой одно из наиболее эффективных средств социализации юношей за пределами семьи. На основе общих ценностей в этих коллективах молодой человек формировал представления о самом себе, о социальных обязанностях, а также физическую и моральную идентичность.
В течение беспокойных лет отрочества и юношества, когда юноши помладше получают профессиональную подготовку вдали от дома, а старшие стремятся утвердиться через занятия, которые позволяют им в конце концов рассчитывать на профессиональную и социальную зрелость (а именно — на право заниматься своей профессией и право жениться), эти холостяцкие объединения направляют потенциально разрушительную энергию своих членов в русло дозволенной деятельности. Цель таких молодежных групп — превратить неотесанных подростков в блюстителей публичных и частных нравов; молодежные группы воплощали и укрепляли — причем зачастую при участии взрослых и наставников — социальные ценности, приписываемые зрелости. Итак, в XV и XVI веках в сельских и городских районах молодых людей собирали в религиозные и светские братства: badie, fraterne, compagnie, монастырские юношеские объединения и сообщества молодых аристократов. Регулярные встречи подростков, юных холостяков и даже женатых мужчин устраивались там не только для того, чтобы помешать молодым сеять хаос на улицах, но также чтобы направить их энергию в организованную деятельность (процессии во время религиозных обрядов, театральные постановки, игры и маскарады во время карнавала и других календарных праздников). В то же время в задачу руководителей братств или монастырских юношеских объединений входила организация в группе внутренней деятельности: нужно было направить в нужное русло кипучую энергию молодых, внушив им религиозные и моральные ценности, которые должны были сделать из них ответственных людей.
Новые ритуализированные организации в первую очередь обеспечивали общественный порядок, передавая молодым ценности старшего поколения (в наиболее привилегированных группах даже закладывались основы гуманистической культуры и телесной дисциплины), а также не давали лентяям и скандалистам собираться в публичных местах и на просторе улиц[320]. Считалось, что слоняющихся без дела по городу подростков легко могут соблазнить содомиты или проститутки. Бродячие проповедники вроде доминиканца Бернардина Сиенского порицали родителей, не способных контролировать своих детей, и обвиняли их даже в том, что они играют роль сводников для своих сыновей, наряжая их в элегантные одежды, чтобы привлекать взгляды более взрослых мужчин, чье покровительство могло облагодетельствовать целую семью[321]. Таким образом, на братства и ритуализированные организации возлагалась еще одна задача: сохранять невинность подростков, или по меньшей мере правильность сексуальной ориентации.
Италия эпохи Возрождения даже пыталась с помощью коллективного ритуала подрывать соседскую солидарность, чтобы способствовать развитию религиозных и светских братств, а вот к северу от Альп ассоциации стремились поставить на первое место профессиональные отличия, объединяя суконщиков, лучников, ремесленников–компаньонов. Параллельно с этим феноменом другой способ социализации молодых обеспечивали более спонтанные союзы. Возрастные группы собирались вместе с соседями и членами местного сообщества для популярного обычая шаривари, шумной сатирической процессии, которая обычно приурочивалась к свадебным празднествам или демонстрировала выявленные нарушения брачной морали. Эта веселая церемония (matinatta в Тоскане и центральной Италии, zambramari в Пьемонте, rough music или skimmington ride в Англии) привлекала на свадебный пир добрую часть молодежи; соседские молодые люди выпрашивали у молодоженов деньги, чтобы выпить за их здоровье, и отвечали какофоническими серенадами, если сумма казалась им смехотворной.
Народный суд в ходе брачной церемонии был, однако, лишь одной из традиционных прерогатив групп молодежи в Европе Старого порядка. Подросткам также поручались игры, связанные с любовными свиданиями и майскими празднествами. Даже отношения между супругами, если они нарушали нормы сообщества, могли попасть под «юрисдикцию» юношества, которое поддерживали все соседи. Так, лондонская не в меру бойкая супруга и ее слишком услужливый муж в 1563 году были осмеяны мужчиной, изображавшим мужа в юбке, которого несли четверо других мужчин в сопровождении веселой толпы под звуки волынки и барабана. Кортеж освещали двадцать факелов, он двигался под песнопения (за выступление певцам платила пара)[322].
Так тех, кто нарушал гендерную иерархию, роли, предписанные полам, и нормы, регулирующие сексуальные практики, клеймили и наказывали группы мужчин, юношей и мальчиков, которые подобным образом учились подражать взрослым. Периодические всплески подобных коллективных действ объясняются возрастающей неуверенностью мужчин перед относительной независимостью, которой могли располагать женщины во времена увеличения рынка труда[323]. Каковы бы ни были обстоятельства, инициирующие шаривари, смешное и постыдное в этих театрализованных ритуалах используется для укрепления нравственных устоев сообщества. Эти шумные обряды, распространившиеся по всей Западной Европе, использовали общий язык символов, смысл которых сохранился до начала XX столетия.
2. Ритуалы соблазнения и добрачные практики
Свидетельства, описывающие ритуалы соблазнения, предоставляют обширную информацию об обстоятельствах, в которых подросткам и молодым людям позволялось проявлять сексуальную активность до того, как она будет узаконена в браке. Подобные истории содержатся в делах о разрыве брачного обязательства, которые рассматривались светским или церковным судом, в фанатичных разоблачениях, составленных церковниками или реформаторами- моралистами, а также в хрониках наблюдателей, которых забавляли местные обычаи. Демографические записи о добрачных беременностях и незаконнорожденных детях также содержат статистические данные, по которым можно судить о сексуальных практиках молодых людей. Согласно этим источникам, значительная часть гетеросексуальной внебрачной активности между достигшими половой зрелости партнерами одной социальной группы, по–видимому, происходила еще до брака. Об этом говорят частота беременностей на момент заключения брака и количество незаконнорожденных — вне всяких сомнений, это результат отношений, не закончившихся браком. На протяжении эпохи Старого порядка сохранялось процентное соотношение браков и внебрачных детей. Возраст матерей, родивших первенца, одинаков у замужних и незамужних матерей, следовательно, относительно большое число незаконнорожденных детей было результатом случайных или недолгих отношений[324].
Каковы же были характерные для Западной Европы Старого порядка формы общения? До середины XVII века в Англии, до начала XVII века во Франции и до конца XVIII столетия в Италии ухаживания молодых людей из зажиточных классов были обычно делом формальным, достаточно непродолжительным, мало способствующим сближению и развитию интимности. Существовали две возможности. В первом случае после внимательного изучения статуса семьи и финансовых перспектив кандидата супруга выбирали родные и друзья молодого человека или молодой женщины, зачастую прибегая к помощи профессиональных посредников. Если результаты этого первичного выбора были удовлетворительны, следовал предварительный сговор между семьями двух кандидатов и поддерживающих их «друзей» — с целью урегулировать финансовые дела обеих сторон. Мужчина и женщина, образующие будущую семью, могли теперь встречаться, чтобы, до того как дело продвинется дальше, понять, нравятся ли они друг другу. Если ни у кого не возникнет сильных возражений, они дают общее согласие на союз, доверяя здравому смыслу своих родных или беспрекословно подчиняясь отцовскому авторитету. Составляется и подписывается брачный контракт, и совершаются приготовления к брачной церемонии. Вторая возможность, которой располагали привилегированные классы, предоставляла инициативу мужчине. Если на встречах в публичных местах, в церкви, на балу или на празднестве, его заинтересовывала женщина, он мог сблизиться с ее семьей и друзьями, чтобы получить разрешение на ухаживание. Это разрешение предоставлялось после того, как семья женщины изучала претендента, чтобы убедиться в личных и финансовых достоинствах будущего мужа. С этого момента могли начинаться официальные ухаживания, со всеми дополнительными ритуалами, развивающимися в течение эпохи Старого порядка: подарками, визитами, интимными беседами, любовными записками и выражениями любви и преданности. Разумеется, пары этой социально–экономической группы могли без надзора встречаться при дворе, на курортах, на охоте или на балу и проживать первые этапы своих отношений в тайне. Но для достижения цели они должны были добиться согласия своих семей и друзей. В этом случае обсуждение финансовых вопросов и основные переговоры составляли заключительную, а не начальную, как в первом случае, фазу любовного общения[325].
В высших слоях общества молодым всегда было тяжело противостоять пожеланиям родных и друзей в деле выбора супруга или супруги. Недовольный отец легко мог лишить сына или дочь средств, необходимых, чтобы вести образ жизни, достойный своего положения. Тем не менее в XVIII веке сначала в Англии, немного позже во Франции и Италии представление об эмоциональном индивидуализме проникает во все слои общества. Нет никаких сомнений, что романтическое движение нанесло последний удар по родительскому контролю за матримониальным выбором даже в семьях, владевших крупной собственностью или престижными титулами. Пожелания молодых все чаще принимались во внимание наряду с расчетами родителей или нотариусов — конечно, при условии, что социальное и финансовое положение будущих супругов расценивалось как более–менее равное.
В Англии в «средних» социальных слоях и кругах мелкого сельского дворянства к ухаживаниям относились проще, чем в других европейских странах, где только слуги, ремесленники, городские рабочие и крестьяне имели относительную независимость. Во Франции и Италии на протяжении периода Старого порядка важную роль в рождении новой семьи играли посредники, а незамужние мужчины и женщины почти не имели свободы выбора. Но в большинстве случаев ритуалы любовного общения в среде простых людей и ремесленников допускали практику, именуемую в Англии night courtship (ночное ухаживание) или bundling (случка). Французский эквивалент этого обычая известен под названием maraichinage[326] (долгий поцелуй) или albergement (постой)[327] и присущ только сельским кругам. Он заключался в том, что молодой человек оставался на ночь в доме девушки с согласия ее родных или же без их ведома. Юная пара могла провести время за разговорами у камина, в комнате девушки или даже в ее постели. Этот обычай подчинялся очень жестким правилам, поэтому случаи добрачной беременности или рождения внебрачных детей были крайне редки. Похожие практики можно обнаружить в большинстве европейских стран от Италии до Швеции и России. Однако почти во всех случаях эта стадия любовного общения могла быть пройдена только после обмена брачными обязательствами в присутствии родителей, друзей и представителя церкви, то есть после того, как пара была «обручена в глазах церкви», хотя брак еще не освящен. В Италии помолвленные могли таким образом пить, есть и даже спать вместе, поскольку их уже рассматривали как sposi (супругов)[328]. Эти ночные отношения, которые осуждались как пробный брак, позволяли молодым людям изучить физическую и эмоциональную совместимость, а иногда и плодовитость партнера до того, как связать себя неразрывными узами брака. В 1601 году магистрат из Бордо Жан д’Аррерак описал эти практики как «самый странный обычай в мире»: «они женятся на своих женах на пробу. Они подписывают брачные контракты и получают брачное благословение лишь после того, как долгое время проживут с ними, проверят их нрав и узнают, плодородна ли эта почва. Этот обычай против Святых установлений; и тем не менее он столь укоренен в этом народе, что вы скорее отторгнете их от веры, чем от этого обычая»[329].
Но даже и до ночных свиданий многочисленные игры и другие способы контакта под надзором старших позволяли молодым встречаться и выбирать потенциального партнера. Во время праздника святого Валентина, карнавала, майских празднеств, торжеств в честь святого Иоанна (Ивана Купалы) или сбора урожая эти ритуализованные развлечения помогали молодым познакомиться и позаигрывать друг с другом, прежде чем перейти к более серьезным ухаживаниям. Майские игры и танцы, например, проводились во всей Европе. Первого мая мальчики угождали девочкам, кладя букеты цветов перед их дверью рано утром, до того как они проснутся. Девушка, обладавшая дурной репутацией или отвергнувшая ухаживания поклонника, могла быть наказана букетом крапивы или колючек[330]. Язык тела, столь же красноречивый, как и растительная символика, играл важную роль на встречах, предваряющих любовное ухаживание. Когда не хватает слов, достаточно жестов: щипки и рукопожатия, поцелуи украдкой и притворная борьба, игра в снежки и прочие проявления привязанности, простые и понятные способы выражения чувств могли обозначать особый интерес со стороны молодого человека. Вечерние посиделки (veillées в Бретани, eschraignes в Дижоне, veglie в Тоскане) устраивались во всей сельской Европе. Под взглядами собравшихся родных и соседей молодые люди работали, болтали, смеялись и танцевали.
Жених мог «похитить» кстати упавшее веретено, за возвращение которого следовало заплатить поцелуем. Ноэль дю Фай описал один из таких сельских вечеров в XVI веке, отметив, что «[там] дозволяется множество невинных вольностей»[331].
Язык «похищенных» и возвращенных вещей, которые дарили и принимали как подарок или же отвергали и возвращали, в любовном общении был более–менее универсален и даже мог использоваться в качестве доказательства на процессах о нарушении брачного обязательства. Подаренные платок, ленты, перчатки или монетка могли сопровождать любовные признания и служить ощутимым подтверждением намерений поклонника. Конец отношений обозначался возвращением подарков, а тайная или официальная помолвка сопровождалась обычно обменом традиционными символическими предметами, такими как кольцо, локон, медальон или некоторая денежная сумма.
Практики любовного общения, конечно же, были основаны на взаимном согласии и предполагали некую игру возможностей между двумя основными участниками. На кону была честь женщины: она должна была тщательно просчитывать, какие знаки внимания она может оказать на каждом этапе, не рискуя показаться недотрогой или, наоборот, слишком щедрой на чувства. И конечно, она не могла поступаться своей добродетелью, не располагая публично признанным обещанием жениться. К тому же игры и ритуалы любовных ухаживаний имели для женщин особое значение: ухаживания были среди немногочисленных моментов в жизни женщины, когда она могла обладать определенной властью, принимать решения и располагать некоторой автономией[332]. Разрешенные встречи к тому же придавали женщине такие роль и статус, которые ставили ее выше поклонника; располагая временным превосходством, она принимала знаки внимания от мужчин, отвечала на их лестные просьбы и смиренные предложения. В ходе судебных процессов, на которых женщины обвинялись в нарушении брачных обязательств, они прибегали к многочисленным намекам и утаиваниям. Это доказывает, что они знали об основанных на традиции и законе условиях, на которых проходили ухаживание и помолвка. Наряду с интригами, оружием слабых и беспомощных, они ловко использовали эти знания, чтобы навязать свои матримониальные предпочтения или отсрочить выбор, сделанный другими.
Однако период развития близости, привязанности и знаков внимания не всегда был временем счастливого ожидания и не всегда проходил без помех. Ухаживания могли омрачаться тревогой и даже отчаянием, если девушка должна была выйти за нелюбимого человека или тосковала по жениху, за которого ей запретили выходить замуж. К тому же период помолвки мог быть увеличен, чтобы позволить молодым людям устроить свои финансовые дела, или укорочен, чтобы избежать опасных сомнений. Все это может ввергнуть в тоску даже самых крепких молодых людей. Медицинские симптомы любовного расстройства были хорошо известны врачам: melancholia erotica (любовной или эротической меланхолии) посвящались специальные медицинские труды. В «Трактате о сущности и излечении от любви или эротической меланхолии» (Тулуза, 1610) Жак Ферран пишет, что любовь есть болезнь и душевная и физическая, она поражает одновременно печень, рассудок и сердце, и к ней следует относиться очень серьезно, поскольку сама жизнь больного оказывается под угрозой[333]. В XVII веке медик Ричард Напьер лечил мужчин и женщин от симптомов любовной болезни. Его пациенты особенно часто жаловались на любовное разочарование: они были покинуты или преданы или чувствовали фрустрацию из–за родительского противодействия желанному браку[334].
3. Первый опыт и сексуальное обучение
Какой сексуальный опыт, связанный с ухаживаниями или иной возможностью для общения, могли иметь молодой человек или девушка до свадьбы? В домах того времени, где комнаты и даже кровати делились с родными, детьми и слугами, а в пространстве, ограниченном одной или двумя комнатами, работали, ели и спали целые семьи, сексуальная активность взрослых неизбежно была выставлена на всеобщее обозрение. Со Средних веков и до XIX века большая часть населения жила и спала в постоянной тесноте, несмотря на церковные запреты делить ложе между братьями и сестрами, родителями и детьми старше 7 лет. В 1681 году монсеньер Лё Камю, епископ Гренобля, утверждал: «Одно из средств, которым демон пользуется чаще всего для того, чтобы дети теряли невинность души, отнимая у них невинность тела, — это обычай, по которому многие отцы и матери кладут детей спать в ту же кровать, что ложатся сами… когда те уже становятся разумными»[335]. История развития жилой архитектуры и внутреннего пространства показывает, что в богатых и знатных семьях постепенно появлялись отдельные комнаты для сна. Продолжалось дистанцирование между слугами и их хозяевами, появлялись индивидуальные кровати. Однако подобные привилегии были доступны лишь тем социальным классам, чьи доходы и нравы позволяли подобную роскошь. Для низов общества, таких как прислуга, ночная теснота оставалась нормой. Слуги и дети делили кровати с людьми своего же пола — несмотря на возраставшее беспокойство религиозных властей и медиков, вызванное случаями гомосексуализма или преждевременной сексуальной инициации. Для родителей и для молодоженов, живущих под одной крышей, сексуальная интимность в таких условиях была практически невозможна. Детям приходилось слышать и даже видеть акты соития. Контакты, укрытые от нескромных взглядов, по–видимому, были возможны лишь при тайных или даже недозволенных отношениях, которые развивались как в публичных местах (в деревнях на гумне, в тавернах, домах свиданий или снятых комнатах), так и на природе (в полях и лугах, городских парках и на ночных улицах). Что касается установленных отношений между женихом и невестой, то предполагалось, что они должны быть до какой–то степени открытыми для остального сообщества, чтобы к ним сохранялось уважение.
Дети также могли наблюдать тайные отношения слуг и своих братьев и сестер. Сексуальные отношения между служанками и детьми мужского пола были нередки, в особенности потому, что считалось, что от подростка нельзя забеременеть, поскольку его сперма еще незрела. Мемуары аристократов полны историй об их первом сексуальном опыте со служанкой в отцовском доме; эти случаи даже стали литературным топосом. Мальчики теряли невинность достаточно рано, в тринадцать–четырнадцать или даже девять–десять лет. Результаты зачастую были губительны, поскольку дети могли сохранить вкус к близости со служанками и после брака или подхватить в возрасте десяти лет венерическое заболевание[336].
По мере взросления мальчиков смещался центр власти, и служанка из агрессора превращалась в жертву. По традиции хозяин дома был pater familias для всех, кто жил под его крышей, но продолжалось считаться, что наниматель имеет право эксплуатировать тело своего работника, идет ли речь о физических работах или о сексуальных удовольствиях. Это «право» распространялось и на мужское потомство и близких хозяина. В заявлениях о беременности, сделанных в Провансе в XVIII веке, в среднем в 50 % связей между хозяином и служанкой состояли молодые люди (сыновья, племянники или кузены нанимателя)[337]. Поскольку эти заявления касались только незамужних женщин, не получивших никакой компенсации со стороны соблазнителя, можно предположить с определенной долей уверенности, что они отражают лишь очень небольшую часть случаев. Тем более что за служанку, забеременевшую вследствие «внимания» хозяина или его близких родственников мужского пола, последние несли полную моральную ответственность: ей должны были оказывать помощь до родов, выплатить определенную сумму на расходы в период младенчества и даже подыскать снисходительного мужа, восстановив тем самым репутацию молодой матери. Поскольку брак между молодым человеком из хорошей семьи и служанкой был невозможен, к любовным похождениям юношей относились терпимо до тех пор, пока они оставались тайными. Впрочем, когда беременные служанки или девушки с фермы попадали под защиту прихода или представали перед местным магистратом, они часто отказывались назвать имя обольстителя, опасаясь спровоцировать скандал, который стоил бы им материальной благодарности от соблазнителя или его семьи.
«Гран тур», путешествие с целью культурного образования, предоставлял другую возможность приобщения к сексуальному опыту для детей элиты, от которых ждали обогащения знаний и нравов. Отцы и матери могли рассчитывать, что их взрослеющий сын встретит рафинированную аристократку, которая порезвится с их неотесанным отпрыском и заодно поспособствует развитию у него утонченности. Но и такой опыт был связан с определенным риском. В 1776 году, когда семнадцатилетний лорд Герберт посещал континент, наставник юноши писал его матери, графине Пемброк, предлагая отложить отъезд в Италию на некоторое время, покуда его протеже немного не повзрослеет: «Я бы совсем не хотел, чтобы его страсти проявились в Италии, ибо там обходят всякие представления о благопристойности и морали, и это может его испортить»[338]. Для юных английских и французских аристократов Италия представлялась вершиной культурного и художественного совершенства, хотя изысканные салоны иногда считались источником тысячи опасностей. Париж казался английским дворянам гораздо более респектабельным местом, где можно совершенствоваться во всяких умениях, от танца до письма, от знания архитектуры до изящных искусств. Как бы то ни было, во всех городах путешественники много пили, играли и общались с проститутками. Историки часто отмечают, что стыдливые потомки тщательно вымарывали из дневников «большого путешествия» подробные рассказы о сексуальных подвигах своих предков.
Для всех социальных слоев адюльтер между молодым человеком и замужней дамой оставался еще одной возможностью получения сексуального опыта до свадьбы. Он расценивался как относительно «безопасный» вариант, поскольку дети, которые могли появиться в результате такой связи, выдавались за детей мужа, даже если рождение имело место десять месяцев спустя после отъезда или смерти последнего[339]. Но нужно было еще найти уступчивую партнершу и соблюдать чрезвычайную осмотрительность. Обычно молодым людям буйного нрава было проще прибегнуть к насилию, часто к групповому изнасилованию. В качестве жертвы они выбирали женщину, уязвимую из–за ее низкого социального статуса или предосудительного образа жизни, достаточно неосмотрительную, чтобы оказаться одной в уединенном месте.
Что касается девушек и молодых женщин, их добрачный сексуальный опыт не ограничивался подтруниванием над сыновьями своих нанимателей или кокетством во время официальных ухаживаний. Служанки, сексуально эксплуатируемые своими хозяевами, легковерные молодые девушки, которым обещали женитьбу с тем, чтобы соблазнить, а затем бросить, — все незамужние женщины в сексуальных отношениях подвергались взаимосвязанным опасностям: забеременеть и впасть в нищету, толкающую на проституцию со всеми ее последствиями.
Благодаря статистике внебрачных беременностей можно оценить влияние добрачной половой жизни, включающей и полноценные сексуальные отношения, независимо от того, имели ли они место в контексте традиционной толерантности или были узаконены вынужденным браком. Беременность считается добрачной, если ребенок был зачат до публичных свадебных гуляний и регистрации брака в приходе. По принятым у демографов нормам, это означает, что ребенок появился в приходской книге записи крещений меньше, чем через восемь месяцев спустя свадьбы. Добрачные беременности обусловлены прежде всего тем, что процесс бракосочетания обычно растягивался на довольно длительный период, в течение которого молодые могли вступать в эротические отношения, вплоть до полового акта, еще до официальной свадьбы. Но были и другие добрачные беременности. Если ни один из партнеров не предполагал вступать в брак и беременность была случайной, она могла привести к заключению вынужденного брака. Перед лицом свершившегося факта семьи молодых людей, их соседи, приходские служащие или местные магистраты могли принудить их к брачному союзу, чтобы поддержать репутацию сообщества и избежать унизительного милосердия. В приходских или соседских сообществах, связанных круговой порукой, женщины, вступившие в сексуальные отношения с неженатым мужчиной того же социального статуса, в особенности после обещания жениться, были защищены несколько лучше. В одной пьемонтской деревне в 1742 году кюре, местный нотабль, его слуга, родные и соседи собрались, чтобы защитить честь молоденькой служанки Маргариты Винацца, забеременевшей от другого слуги, Доменико Лампиани. Защитники молодой девушки, вооруженные косами и дубинами, заперли Доменико в комнате, угрожая смертью, если он не сдержит данное ей обещание вступить в брак. Опасаясь за свою жизнь, строптивый повеса обменялся с Маргаритой обетами по наставлению кюре, который объявил, что отныне они являются мужем и женой и могут спать вместе[340].
Девушка могла забеременеть до вступления в брак и в случае, если один из двух партнеров хотел силой повести другого к алтарю[341]. Наконец, наступившая в период любовных ухаживаний, оформленных помолвкой, беременность считалась доказательством способности к деторождению. До XVIII столетия в некоторых регионах Европы зачатие рассматривалось как обязательное условие для заключения брака, оно показывало уважаемым семействам, что пара будет быстро плодить детей. Очевидно, что три последних типа добрачной беременности легко могли выйти за рамки конвенций, регулирующих дозволенные ухаживания, и оказаться в пространстве недозволенных поступков. В таком случае ребенок автоматически оказывался незаконнорожденным.
Какими бы ни были симптомы страсти молодых людей или способы ее облегчения во все удлинявшийся период между половым созреванием и легитимным высвобождением сексуальности на брачном ложе, институт брака оставался лишь одним из возможных решений проблемы чувственного желания. Но браку было суждено оставаться в течение всего этого периода единственным официально дозволенным locus сексуальности и основным способом, которым и католическая, и протестантская церкви Старого порядка стремились контролировать христианское сознание в отношении дисциплины тела и его желаний.