[857]. В этом же смысле высказывались Иустин Мученик, Минуций Феликс, Кирилл Иерусалимский, Амвросий Медиоланский и Августин. Нельзя отрицать, что, вопреки мнению главных авторитетов в вопросах христианской доктрины, народные поверия, связывавшие целостность тела с будущим воскресением, могли быть достаточно укоренены, чтобы защищать мертвых от посягательств живых. Но выдвигать предположения столь общего характера — все равно что по поводу и без повода писать о «табу», поскольку это не дает конкретного представления о тех перипетиях, которые выпали на долю анатомии во время духовного господства христианства.
Существуют и другие гипотезы, черпающие свои аргументы прежде всего в истории медицины. Чаще всего речь идет о низком статусе хирургов в средневековом обществе. Будучи практиками, имевшими дело с чужой плотью, они тем самым упражнялись в «механическом искусстве», которое не пользовалось большим почетом среди университетских медиков. Такое сдержанное отношение могло распространяться и на анатомические вскрытия, предполагавшие ручной труд и соприкосновение с телом. Действительно, просуществовавшее вплоть до XVI века разделение обязанностей во время публичных анатомических сеансов свидетельствует об определенной иерархии прикосновений. Проведением сеансов руководил профессор, с кафедры читавший и комментировавший авторитетные тексты. Ему помогал демонстратор, показывавший присутствующим то, о чем говорил профессор, меж тем как обработка трупа обычно доверялась хирургу или цирюльнику. Но все это свидетельствует лишь о том, что в определенный период презрительное отношение к ручному труду могло влиять на процедуру вскрытия. Однако нет никакого основания утверждать, что недостаток уважения к «механическим искусствам» стал толчком к отказу от анатомирования.
I. Изобретение вскрытия
Как мы видим, поиск препятствий, на протяжении более тысячелетия не позволявших развиваться практикам анатомирования, не дает убедительных результатов, поэтому нам следует подойти к этой проблеме с другой стороны. Вместо того чтобы пытаться понять, почему их не существовало вплоть до позднего Средневековья, стоит разобраться, что послужило толчком к их появлению. Отсутствие соответствующих практик неверно объяснять наличием тех или иных препятствий: это означало бы, что вскрытие является «естественным» способом получения знаний о теле. Однако изучение трупов при помощи скальпеля — отнюдь не очевидная процедура за пределами того ограниченного пространства и времени, где она стала ключом к выявлению телесной «истины». Есть основания предполагать, что другие эпохи располагали своими самоочевидными методами познания, и если на протяжении веков вскрытия действительно не практиковались, то прежде всего потому, что не считались необходимыми. Тогда их появление можно считать своеобразным изобретением, реакцией — в тот момент представлявшейся адекватной и полезной — на потребность в получении или совершенствовании нового знания о теле. И нам следует обратиться к тому, как сформировалась эта потребность.
Любые предположения на этот счет неизбежно исходят из того, каким образом на средневековом Западе была освоена греко–арабская медицинская традиция. Прежде всего посредством перевода. Первый важный этап этого процесса связан с Южной Италией, где в монастыре Монтекассино во второй половине XI века Константин Африканский перевел с арабского на латынь множество текстов по медицине. Из них следует особо упомянуть «Изагог» — введение в галенову медицину, написанное Хунайном ибн Исхаком (ум. в 877 году), а также энциклопедический труд («Liber pantegni») персидского ученого Али Аббаса (X век). Второй этап берет начало в Толедо. Фундаментальный вклад в области медицинского знания был сделан во время пребывания в этом городе Герарда Кремонского, который обосновался там после 1145 года и, по- видимому, стал во главе группы переводчиков, переработавшей десятки научных трудов. Среди их медицинской продукции стоит упомянуть «Медицинскую книгу Альманзора» Разеса (ум. ок. 930 года), «О хирургии» Альбукасиса (ум. в 1013 году), комментарий Ибн Ридвана (XI век) к «Искусству врачевания» Галена, арабские переложения трактатов галеновой школы и, конечно, «Канон врачебной науки» Авиценны[858].
Переводы с арабского сыграли важнейшую роль в развитии медицинского знания латиноязычной Европы. В частности, благодаря им средневековая европейская медицина получила галенову прививку. Арабские переработки породили интерес к оригинальным трудам Галена. С этого момента начинается формирование греко–латинского корпуса галеновых текстов. Около 1185 года Бургундио Пизанский представил греко–латинские варианты таких трактатов, как «О терапевтическом методе», «О телосложении», «О пораженных местах». За его переводами последовали прежде всего работы Никколо да Реджио, ученого медика ангевинского двора в Неаполе, который в 1317 году перевел «О назначении частей человеческого тела», тем самым впервые представив напрямую важнейшее изложение галеновой анатомо–физиологии.
Благодаря освоению этого научного корпуса, происходившему с конца XI по начало XIV века, анатомические знания становятся более ясными и четкими. Место, отводимое анатомии в таких авторитетных арабских компиляциях, как «Канон врачебной науки» Авиценны, или в переведенном в 1285 году общем руководстве по медицине («Colliget») Аверроэса, привлекало к ней все большее внимание и требовало уточнения ее роли. Зоологические трактаты Аристотеля, в начале XIII века переведенные с арабского Майклом Скотом, а несколькими десятилетиями позже — уже с греческого Вильгельмом из Мербеке, узаконили исследования внутреннего строения животных и человека и предложили метод их проведения[859]. Начиная со второй половины XIII века европейские трактаты по хирургии настаивают на важности знания анатомии. Так, в «Хирургии» (1275) Гульельмо да Саличето или в одноименном труде Анри де Мондевиля авторы представляют свои анатомические сочинения как замену соответствующим разделам «Канона» Авиценны. Что касается Мондино де Луцци, то тот, когда пишет о необходимости распространения анатомических знаний, ссылается на Аверроэса, согласно которому они являются частью медицинской науки[860].
Но признание значения анатомии не означало автоматического признания важности вскрытий. От осознания необходимости лучше знать части тела нужно было перейти к пониманию, что этому способствует анатомирование трупов. Ги де Шолиак говорит, что толчком к такому пониманию послужил галенов трактат «О назначении частей человеческого тела» в переводе Никколо да Реджио, но очевидно, что идея эта возникла до того, как была сформулирована во введении к нему. Ни Мондино, ни те его предшественники, кто так же занимался вскрытиями, не были знакомы с переводом Никколо. Практика анатомирования возникла тогда, когда большинство медицинских трудов, которые могли ей благоприятствовать, были доступны только в арабо–латинских вариантах. Именно Али Аббас, Разес, Авиценна, позднее Аверроэс сделали знание анатомии необходимостью — по крайней мере большей необходимостью, чем ранее. В определенный момент для удовлетворения этой потребности была принята особая процедура — вскрытие человеческих тел, о которой, заметим, в указанных источниках напрямую речь не идет.
Но эти тексты безусловно поощряли обращение к опыту. В соответствии с тем, что можно было прочесть у Аверроэса или Авиценны, анатомическое знание конструировалось на основе непосредственных наблюдений. В рамках такого подхода показания чувств становятся законным способом разрешения спорных случаев, когда мнения авторитетов расходятся, или же способом собственными глазами убедиться в правоте того или иного текста, а при необходимости поправить его. Непосредственное наблюдение возможно при хирургической практике или же при посещении кладбищенских оссуариев, где можно изучать кости[861]. Преимущество анатомического вскрытия в том, что оно способствует методическому исследованию. Этот аспект необходимо особо подчеркнуть: вскрытие трупов подразумевает осознанное обращение к реальности тела, познаваемой при помощи чувств, причем обращение — в отличие от других практик, связанных с препарированием мертвых тел, — строго упорядоченное.
Действительно, поводы к рассечению трупов могли быть довольно разнообразными: чтобы перевезти останки покойного для захоронения в родной земле; чтобы извлечь внутренности перед бальзамированием; чтобы установить причину смерти. Эти практики различаются по своим целям (обрядовым, юридическим и пр.), объединяет же их хронология: все они укоренились между XI и XIII веками. Анатомические вскрытия появились только к концу этого периода, то есть после других современных им практик, предполагавших разрезание мертвого тела. Такое отставание весьма показательно, если рассматривать его как особое намерение исследовать тело с помощью технического инструментария вскрытия трупов, который можно было позаимствовать у других практик. Таким образом, можно выдвинуть гипотезу, что вскрытие возникло тогда, когда препарирование трупов стало вызывать анатомический интерес.
Но если техники поиска истины внутри мертвого тела (и сама возможность подобного поиска) были усвоены при соприкосновении с другими практиками, то это не отменяет того, что проведение подобной процедуры нуждалось в твердых основаниях. Иными словами, внутри анатомического знания должны были сформироваться эпистемологические требования, которые была способна удовлетворить аутопсия. Это произошло на заключительных этапах процесса, начало которому положило ознакомление с корпусом упомянутых медицинских трудов. Итак, вначале под влиянием арабо–латинских трактатов анатомия выдвигается на первый план в качестве одной из важных составляющих медицинского знания. Затем, также во многом благодаря этим текстам, основным источником анатомического познания становятся факты, основанные на чувственном (сенсорном) восприятии. Таким образом, за ней закрепляются новый статус и новые цели, которые на рубеже XIII и XIV веков сливаются с практиками, подразумевавшими вскрытие тела и изучение его внутреннего строения.