Жорж Вигарелло
В древнем мире использование воды в гигиенических целях было делом трудоемким: управление потоками воды обходилось дорого; бытовало недоверчивое отношение к воде; существовал целый ряд препятствий на пути к регулярному «влажному» туалету. Трудности водоснабжения в густонаселенных городах, страх перед мытьем уязвимого, как полагали, тела — использование ванны никоим образом не вошло в привычку, общество выбирало другие средства для поддержания чистоты, как–то: частая смена белья, обтирания и растирания. Постоянной практики прямого контакта с водой в Западной Европе не существовало.
Все меняется с наступлением XIX века: постепенное совершенствование водопроводов, новый взгляд на тело, более сознательное и внимательное отношение к кожному покрову. Современное понимание чистоплотности связано с перестройкой многих представлений. Оно также предполагало распространение практик, обучение им, наличие особого оборудования.
I. Редкие купания
Статья «Купание» в энциклопедическом словаре Э. М. Куртена 1826 года обнаруживает пропасть, разделяющую практики омовений начала XIX века и практики современные: вода описывается там как сложная, чужеродная, проникающая в тело среда[687]. Воздействия от купания различались в зависимости от температуры воды и содержащихся в ней добавок: так, всего выделялось шесть категорий эффекта от воды, расположенных по шкале температур и медицинской пользы, а вот вопросы чистоты или комфорта в ней практически не затрагиваются. Купание остается «специализированной» практикой. Ее действие еще рассматривается механически: сообщается, что оно способно вызвать сильные чувства, успокоить или придать сил, в зависимости от выбранной температуры. Например, холодная вода, призванная сохранять силы, «укрепляет тело, усиливая энергию его органов»[688]; а очень горячая, провоцирующая шок и раздражения, «лечит хронические кожные воспаления и ревматизм»[689]. Такие же терапевтические эффекты упоминаются в начале века в трактатах по гигиене: погружение в воду связывается скорее с гидротерапией, нежели с чистотой; советуют иногда не просто обтираться, но испытать «тяжесть воды», ее «всасывание» и «впитывание»[690] кожей.
В рамках этих представлений воздействие теплой ванны вызывает лишь расстройство тела и органов, которые словно охвачены водой. Купание в теплой воде — в первую очередь смягчающая процедура: оно не столько укрепляет ткани, сколько лишает их восприимчивости; не чистит тело, но размягчает его. Симон де Метц предостерегает от «опасностей», которые таит в себе «юношеская гигиена», и обвиняет теплую ванну в том, что она «постепенно ослабляет молодого человека, а точнее, делает его более впечатлительным»[691]. Отсюда возникает стремление ограничить принятие теплой ванны, изначально задуманной для телесной чистоты: «Принимать ее стоит не более раза в месяц»[692]. Этим же объясняется волнение Бальзака. Несколько недель он упорно работал над «Чиновниками» в доме графини Гвидобони–Висконти, где, как отшельник, был отрезан от мира, не мылся и не брился. Этот эпизод, быть может, и не заслуживал бы интереса, если бы не слова Бальзака о возвращении к «нормальной» жизни: «Закончив письмо, я не без страха приму первую ванну, так как боюсь реакции после такого крайнего напряжения сил, а ведь мне нужно приниматься за „Цезаря Бирото”, который стал предметом шуток из–за постоянных моих оттяжек»[693]. Слова Бальзака тем более впечатляют, что автор «Человеческой комедии» с глубоким трепетом относился к купанию: в 1828 году он приказал устроить в своей квартире на улице Кассини рядом со спальней ванную комнату, отделанную белым гипсом[694]. Ему, как и другим, немногим его современникам, удалось включить ванну в личное пространство, однако пользоваться ею регулярно, и уж тем более ежедневно он не решался.
Вода остается плохо изученной средой, способной расшатать организм, нарушить его функционирование. Вода раздражает, а горячая еще и ослабляет, незаметно сковывая все части тела. Сочетание двух образов — тела и жидкости оживляет беспокойство по поводу ванны как явления неестественного, и потому ее не используют. Тело состоит из волокон, чувствительных к влиянию среды, климата, потоков воздуха и воды. Вода обладает проницающей силой, коварной и агрессивной, способной воздействовать на тело и изменять его. В начале XIX века к этим образам обращаются гигиенисты: «У людей, принимающих ванну исключительно из прихоти, органы, которые должны быть крепкими, расслабляются и теряют тонус»[695]. Влажность и слабость продолжают ассоциироваться друг с другом. Они внушают ужас, так как проникают в сердцевину тела и меняют самую его суть: «Слишком частый прием ванны, особенно горячей, подвергает тело раздражению»[696].
В течение большой части XIX века сопротивление новой практике подспудно укрепляется заботой о целомудрии. Страх, что горячая вода «пробудит сексуальное желание»[697]. Страх уединения, которое предоставляет ванная комната. Некоторых медиков мучают сомнения: ванна опасна тем, что порождает «дурные» мысли; она может развратить: «Купание — это аморальная практика. [Мы пришли] к неприятным открытиям, указывающим на то, что пребывание в ванне в течение часа наносит вред нравственности»[698]. Главной зоной риска считаются общежития: слишком большая свобода может сбить учеников с пути нравственности. Мягкость и уединение пробуждают «зло», которое авторы этих текстов даже стараются не называть: «Когда ученик один в ванной, за ним никто не следит… Находясь один, он помышляет о дурном. Он возбуждается под влиянием горячей воды. Горячие ванны в коллеже полезны только для больных, которых ни на секунду не оставляют без присмотра»[699]. Зато летнее плавание выполняло в школах функцию общего купания. К середине века учеников коллежей в июне и июле уже нередко отвозят на спортивные базы, располагавшиеся на берегах Сены. Показательно, что издание Le Journal des enfants использует эту тему в воспитательных целях: «По четвергам, если стоит хорошая погода, учитель вывозит нас на холодные купания»[700].
Купание в Сене, способствующее физической закалке, постепенно противопоставляется принятию ванны в частном пространстве, расслабляющей и изнуряющей. Эта разница была столь значительна, что иногда рассматривалась как цивилизационный фактор. Некоторые утверждали, что поражения римлян отчасти связаны с тем, что те привыкли нежиться в своих термах: «В период довольства и неги в Римской империи горячая баня, которой свойственно размягчать животные волокна и приятно расслаблять органические ткани, в полной мере служила переустройству организма»[701]. Иными словами, теплая вода влияет не только на отдельных людей и их силу, но и на судьбы народов. Не предполагали ли некоторые проекты начала XIX века строительство «холодных купален» на Сене с целью полного обновления «слабой конституции наших парижан»[702]?
II. Частичные обтирания
В жилых помещениях начала XIX века ванные комнаты еще редки, как редки и упоминания о «домашних купаниях» в рассказах и воспоминаниях. В быту по–прежнему практикуют обтирание частей тела по отдельности. В своем «Искусстве туалета» (1827) госпожа Сельнар посвящает всего две строки тому, как ароматизировать «общие ванны», но гораздо подробнее останавливается на «частичных омовениях»: «обтирании задней стороны ушей батистовой или шерстяной тканью»[703], полоскании рта, уходе за ногами. Локальные практики воплощали в ее глазах саму суть чистоты. Именно они придают «свежесть», «чистоту», поддерживают здоровье и являются эстетичными. Она даже называет их «душой красоты»[704].
Похожим образом рассуждает и Жорж Санд в период Реставрации. Приехав навестить свою бывшую школьную учительницу, она поражена чистотой этой уже пожилой монахини, удалившейся жить в провинциальный монастырь. Санд внимательно изучает лицо старушки, отмечает свежесть ее одеяния, слышит давно забытый аромат. Вспоминая этот неожиданный визит к персонажу из своего детства, она описывает чистоту, безусловно, никак не связанную с погружением в воду: «Я была приятно удивлена, обнаружив исключительную чистоту и услышав запах жасмина, который поднимался от внутреннего дворика к ее окну. Бедная сестра тоже была чистой: на ней было новое платье из сиреневой саржи; предметы туалета, аккуратно разложенные на столе, свидетельствовали о том, что она ухаживает за собой»[705]. Сходную информацию мы находим и в «Детском словаре» (1839), где Домье изображает человека, окунающего руки в умывальную чашу в «туалетной комнате». На пороге стоит слуга и пожимает плечами. Мужчина в фартуке и с метелкой в руках смеется над этим, пусть и «локальным», обтиранием, считая его очевидным знаком чрезмерного эстетства и опрятности.
Врач начала века подтверждает необходимость мыть тело только по частям, особенно подчеркивая частоту и объект этой процедуры: «Ежедневное обтирание частей тела нужно проводить один раз, утром, встав с постели; тем не менее некоторые части тела, в первую очередь женские, стоит омывать несколько раз в день. <…> Ограничимся следующим замечанием: все, что выходит за рамки здоровой и необходимой гигиены, постепенно приводит к печальным последствиям»[706]. Считалось, что тело состоит из скрытых зон, потайных пространств, выделяющих пот и запах. Именно этим зонам особенно угрожает грязь, поэтому их гигиене нужно отдавать приоритет. Именно за ними осуществляется уход в буржуазных туалетных комнатах начала XIX века, где расположены умывальники и биде — безусловные символы прогресса по сравнению с теми временами, когда приоритетным средством для поддержания чистоты тела служила смена белья.
III. Заострение чувств
Тем не менее нельзя игнорировать санитарные требования, ужесточенные к середине XIX века. Например, после 1830 года усилилось влияние научных представлений, согласно которым вода умеренной температуры очищает кожу и позволяет ей дышать. Картина постепенно меняется: теплая вода не столько размягчает волокна, сколько обеспечивает «дыхание» кожного покрова; крепость тела зависит не от жесткости тканей, а от его энергии. Отныне большое значение придается дыханию, формируется новое убеждение: от количества поглощенного кислорода зависят упругость и твердость тела.
Итак, выясняется, что кожа «дышит», и в связи с этим взгляд на нее сильно меняется. Проводятся многочисленные опыты: например, опыты Уильяма Фредерика Эдвардса[707] с наполовину удушенными лягушками. Тело лягушки он помещал в герметичный пакет, оставив голову снаружи; через несколько часов в пакете обнаруживался углекислый газ. В 1824 году Эдвардс, а вслед за ним и некоторые другие гигиенисты решительно переносят полученные результаты на человека[708]. Еще в 1816 году Мажанди говорил о дыхании кожного покрова: «Кожа выделяет маслянистое вещество и угольную кислоту»[709]. Нередко проводились эксперименты с удушением животных, кожу которых «покрывали» искусственной оболочкой. Еще чаще ученые выступали с докладами о роли кожного покрова в дыхании и с предписаниями по уходу за кожей.
Не то, чтобы эта роль была окончательно доказана, а само дыхание измерено. Время детального изучения еще не пришло. Скорее речь идет о развитии представлений об энергетике организма, тем более «сильной», чем больше он может снабжаться кислородом и преобразовывать его в углекислый газ. Стоит со всем вниманием подойти к этому серьезному изменению в репрезентации тела: здоровье стало предполагать хорошую окислительную энергию. Новый взгляд подтверждается механическим эквивалентом тепла, открытым Сади Карно[710] в 1824 году[711]: принцип, применимый к паровой машине, распространяется также и на органические «машины». Если тепло используется в одном случае, то может использоваться и в другом. Кожа в этом смысле — лишь инструмент для повышения производительности: влажная от купания, она способна в полной мере укрепить здоровье. Полное погружение в воду тем более эффективно, что оказывает влияние на весь кожный покров и, в конечном счете, глубже воздействует на все телесные ресурсы: «Несомненно, что эта функция [кожи] играет значительную роль в организме»[712], — отмечает Альфред Беккерель в главе «Элементарного трактата о гигиене» (1851), посвященной приему ванны.
Помимо теоретических убеждений, практика использования воды во второй трети XIX века подкрепляется новой чувствительностью, обновленным восприятием и неслыханным, настойчивым вниманием к телу. Бальзак, несмотря на собственную нерешительность и страх, о котором мы упоминали выше, расписывает достоинства придающей сил воды. Растиньяк, застав графиню Ресто после ванны, поражен ее преображением: «Красота ее, так сказать смягченная, носила более чувственный характер», от ее кожи, укрытой «пеньюаром из белого кашемира», «шел аромат духов»[713]. Так и баронесса де Нусинген — бодрая и свежая, «лежала на козетке у камина»[714] после ванны, которую она принимала, пока Растиньяк ожидал ее в будуаре. А казначей Кастанье, готовый разориться ради Акилины, вложил все свои деньги в строительство ванной комнаты в ее апартаментах, исключительно для того, чтобы «ей было получше»[715]. С течением века свойства воды получают новые толкования: вода доставляет комфорт и приносит пользу; ее действие особенно эффективно, поскольку ощущается немедленно.
Нужно сказать, что наличие ванных оставалось привилегией. Начиная с 1830‑х годов всё чаще обращаются к их описанию. Это описание обрастает деталями, оценкой: появляется больше информации об их распространенности, детализируются характеристики внутреннего пространства и богатого убранства. Так, Эжен Сю в 1844 году описывает роскошное убранство ванной комнаты Адриенны де Кардовилль, оформленной с использованием «настоящих коралловых ветвей и лазурных раковин»[716]. Граф Аппони восхищен замысловатой конструкцией ванны герцога Девонширского: «Большой резервуар из белого мрамора: ступени из того же материала доходят до самого дна; прозрачная и чистая, как кристалл, вода по желанию наливается или спускается; она всегда горячая, потому что весь день и всю ночь ее подогревает огонь, чтобы ею можно было пользоваться в любое время»[717]. Все это, разумеется, роскошь. Однако начиная с 1830–1840‑х годов ванные комнаты появляются почти во всех особняках[718].
Впрочем, настоящая особенность второй трети века — новые инициативы, связанные с водой, в первую очередь, идея о необходимости сделать ее более доступной. В 1834 году Виктор Консидеран[719] в русле идей социалистического утопизма развивает проект фаланстера, обогреваемого с помощью центральной калориферной системы: вода через сеть труб, идущих от центра к периферии, будет поставлять тепло в жилые помещения, кухни, теплицы, ванные комнаты[720]. Систему водоснабжения предполагалось полностью перестроить, чтобы каждый мог мыться ежедневно. Дальше проекта Консидеран не пошел, но ему удалось двинуть мысль в новом направлении.
IV. Водные маршруты
Можно сказать, что в XIX веке город преображается благодаря совершенствованию системы водоснабжения[721]. В этом отношении показательным примером послужил Париж, где во второй половине века постепенно были прорыты и технически оснащены каналы, по которым обеспечивался водосток.
Первым этапом для Парижа стало строительство Уркского канала, завершенное к 1837 году и способствовавшее распространению банных заведений. Вода еще не была подведена к верхним этажам домов, но в целом водоснабжение в квартале улучшилось. В 1816 году в Париже насчитывалось 16 банных заведений, а в 1839‑м — уже 101[722]. Показательно также, что строят их в новых местах, а не только по берегам Сены, как это было в начале века. По мере развития водоснабжения число бань увеличивается, особенно в зажиточных районах: 83 из 101 банного заведения в 1839 году располагались в кварталах на правом берегу Сены, где жили наиболее богатые и изысканные парижане[723].
Итак, можно перечислить пространства для гигиены парижского буржуа середины века: туалетная комната для частичных обтираний, общественные бани и в наиболее привилегированных случаях — водоснабжение, проведенное новыми профессиональными организациями прямо в квартиру. Один из таких случаев описывает Поль де Кок в «Большом городе» (La Grande Ville): ванну несколько часов устанавливали в гостиной, и на коврах остались следы от «подкованных башмаков грузчиков»[724]. Однако воду пока еще наливали вручную.
Второй этап, индивидуальное водоснабжение, был абсолютно уникальным, потому что требовал не только преодолеть множество технических проблем, но и продумать — более, чем когда–либо — механизмы водослива: вода должна была как поступать, так и отводиться. О том, чтобы сохранить старые, застойные водостоки и ущербную водную сеть бальзаковского Парижа, живущего «среди гнилых испарений дворов, улиц, помойных ям»[725], не могло быть и речи. Серьезные изменения происходят только при бароне Османе, когда в 1852 году в новых жилых домах крупных кварталов устанавливается система притока и слива и возрастает расход воды. Это стало возможным благодаря акведукам, построенным над Сеной, по которым с 1860 года поступала вода из Дюи и Ванны, и водохранилищам на Монмартре и Менильмонтане, расположенным достаточно высоко, чтобы обеспечить подачу воды самотеком к верхним этажам домов[726]. После 1870 года объем подаваемой воды был несопоставим с уровнем тридцатилетней давности: 114 литров в день на человека в 1873 году, когда закончилось строительство сети Бельгран, против 7,5 литра в 1840 году[727].
Необходимо учитывать как поступление воды, так и ее слив: потребление воды предполагает ее отвод. Это нововведение влияет также и на картину мира, перестраивает представления человека о том, что его окружает. Отсюда новые образы и метафоры города — «зверя», поглощающего свою пищу и выбрасывающего отходы, и невидимых разветвлений со своими пульсирующими капиллярами: «Подземные ходы, органы большого города, функционируют как человеческое тело, никогда не обнаруживая себя; чистая и свежая вода, свет и тепло циркулируют по ним, будто жидкости, обеспечивающие своим движением жизнь»[728]. Город уже невозможно представить себе так, как раньше. Теперь это осушенное пространство, изрешеченное подземной сетью, по которой текут, увеличиваясь и набирая ход, потоки воды[729]. Город имеет невидимую жизнь, состоящую из механизированного движения по закопанным в землю лабиринтам.
Именно направленное движение потоков воды, способных рассредоточиваться, сделало возможным сооружение ванных комнат в наиболее зажиточных квартирах. Несколько примечательных примеров можно найти в учетных записях Сезара Дали 1864 года[730]: в крупных особняках, например на парижских улицах дю Руль и Сен–Жермен, ванные устраиваются на втором этаже, тогда как раньше они располагались исключительно на первом. Однако лишь в 1880‑е годы ванными постепенно начинают оборудоваться доходные дома с их «пластами» идентичных квартир. К началу XX века ванная комната становится ярким символом «современного комфорта». Все заметные дома, вошедшие в перечень (1905–1914) Луи Бонье, имели ванную[731]. Компания Porsche в 1907 году продала 82 000 нагревательных колонок[732]. Как заметил Зигфрид Гидон, «чтобы представить поток воды, проходящий сквозь городской организм, его подачу на самые высокие этажи, на кухни и, наконец, в ванные комнаты», необходимо сконструировать подвижную модель[733].
Новое приспособление оказалось тем более значительным, что обладало как пространственной, так и психологической «плотностью». Завоевывая пространство, ванная комната, появившись в 1880 году в многоэтажных домах, расширяет помещение — после многочисленных попыток пристроиться в разных частях квартиры, она утверждается в глубине спальни, которая, таким образом, «вытягивается» в длину. Новая практичность, новый комфорт сопровождаются и завоеванием психологическим: ванная становится интимным пространством, с невиданной силой питая стремление избежать присутствия посторонних. Формулируется строгий и безапелляционный запрет: когда женщина заходит в ванную комнату, это место превращается в «святилище, через порог которого не должен переступать даже любимый супруг… в первую очередь любимый супруг»[734]. Это исключительно личное пространство, каждый проникает в него один. Защита от чужих рук: некоторые ящики находятся теперь вне досягаемости прислуги. Защита от чужих глаз: «Сюда не входят в компании»[735]. Выделяется «личное» время. В этом отношении история чистоты служит движению к индивидуальности, личности. Пространство водяного изобилия — это пространство «уединения», где «душа общается с собой».
V. «Народная» вода
Вода не могла вечно принадлежать лишь избранным: постепенно, в течение XIX века, равные права на использование новой технологии получает все больше людей. Набирающее обороты стремление «воспитать народ» превращает воду в педагогическое средство: чистота способна созидать и защищать. С 1830‑х годов начинают распространяться учебники и брошюры с советами для жителей Франции о том, как «приучить матерей и молодых женщин использовать воду в гигиенических целях»[736]. Разрабатывается все больше планов по использованию новых практик в публичном пространстве. Так, после Революции 1848 года доктор Жак Демо вступает в долгую переписку с Министерством народного просвещения и культуры, убеждая внедрить технологию в школы: «До сих пор в учреждениях государственного образования отсутствуют ванные комнаты, предназначенные для того, что называют уходом за здоровьем, а точнее: поддержанием чистоты»[737]. Демо предлагает установить душевые кабинки в каждом учебном заведении: он вычисляет необходимое пространство, объем воды, оценивает расходы. К сожалению, такими помещениями обзавелось лишь несколько школ, в частности лицей Лаканаль в коммуне Со. Проект не увенчался успехом.
Тем не менее вопрос об общественных банных заведениях находит определенное решение, подсказанное английским опытом. Первая дешевая общественная баня была открыта в Ливерпуле в 1842 году. Закон, принятый в Англии в 1847 году, позволил церковным приходам занимать деньги на строительство бань. В 1851 году во Франции принимается закон о предоставлении «особого кредита на сумму в 600 000 франков, чтобы поддержать строительство образцовых, бесплатных или дешевых, банных заведений в тех коммунах, которые сделают соответствующий запрос»[738]. В 1852 году император громко заявляет, что собирается лично участвовать в этом предприятии и выдаст «из своей казны»[739] средства, необходимые для строительства трех таких заведений в бедных кварталах Парижа.
Прогресс шел медленно: до самого конца XIX века даже «народная» вода оставалась для многих роскошью[740]. В 1860 году жители плато Монфермей должны были проходить через всю деревню, чтобы набрать воды в одном из прудов на опушке леса[741]. Октав дю Мениль и Мартен Надо, останавливавшиеся в 1883 году в отелях, вынуждены констатировать «отсутствие сточных желобов и туалетных комнат», замечают «фекалии на подоконниках и лестничных площадках»[742]. О квартирах на Сен–Лазар с неменьшей серьезностью отзываются в 1908 году: «Уже столь давно этот город так плохо снабжается водой, что можно сказать, что пользоваться ею решается лишь одна часть населения»[743]. По ту сторону Атлантики Нел Кембал в своих воспоминаниях пишет, что в начале XX века крестьяне штата Миссури наскоро опрыскивались водой и «обтирались полами своих рубах»[744], в то время как парижские буржуа и даже некоторые проститутки с Сен–Луи принимали «комфортные» ванны.
Прогресс двигался медленно, но ощутимо, что подтверждают гигиенисты, скрупулезно подсчитавшие количество банных заведений, их цены, предоставляемые услуги, частоту посещения: в 1816 году в Париже насчитывалось 500 общественных бань, к середине века их стало более 5000[745]. Разумеется, показатели увеличиваются в XX веке: 500 клиентов в час в одной только бане на улице де ла Кондамин (эту баню Уилл Дарвилле[746] представляет как образцовую). Солдаты 144‑й линейной пехоты за год были в душе 37 000 раз[747], 20 000 раз принимали душ в бассейне Шато–Ландона ученики начальных классов[748]. Этот тщательный подсчет выдает одну важную характеристику гигиены начала XX века: народ мог мыться только в местах, предназначенных для коллективного пользования, например в душах при «больших бассейнах с простым оснащением»[749]. Этот факт подтверждается учебником гигиены 1920‑х годов, в котором глава, посвященная купанию, проиллюстрирована изображением не частной ванной комнаты, а душевых кабин[750].
VI. «Невидимая» чистота
Новое серьезное изменение во взглядах на гигиену и на тело в целом произошло только в самом конце века, с открытиями в области микробиологии. Отныне тело — это оболочка, которую осаждают невидимые агрессоры; носитель инфекции становится коллективной угрозой. Риски заражения меняют расстановку акцентов: «Невозможно предугадать, насколько серьезно бактериальная теория повлияет на гигиену»[751]. Впервые ванна и умывание имеют целью борьбу с невидимым врагом: «атласная кожа модниц»[752] может скрывать страшную опасность: целые колонии микробов размножаются в первую очередь на кожном покрове. Более встревоженные гигиенисты[753] предлагали свои оценки этих неуловимых паразитов: Теофиль Давид говорит о «бесчисленном количестве микробов, живущих в полости рта здорового человека»[754]; согласно Ремлинже, после бани каждый солдат оставляет один миллиард микробов[755]. У чистоты появляется новая цель: она должна стать «базой для гигиены, потому что держит [человека] вдали от грязи и, как следствие, от микробов»[756].
Понятие о чистоте приобретает новый смысл: он стирает то, что мы не видим и не чувствуем. Грязь, дурной запах и физический дискомфорт перестают быть единственными факторами, от которых нужно избавиться. Самая прозрачная вода может содержать вибрионы, самая чистая кожа — служить пристанищем для всевозможных бактерий. Одного восприятия больше недостаточно, чтобы опознать «грязное». Границы грязного размываются, а требования к чистоте увеличиваются. Впервые гигиена вызывает ощущение недостижимого идеала; растет подозрительность.
Объекты чистоты тоже затронуты новыми требованиями: постепенно меняются места, пространства, движения. Необходимы более частые купания, более тщательное избавление от следов грязи. Совет по гигиене и поддержанию здоровья департамента Сена в 1904 году выносит постановление: «пол в душевых кабинках (общественных бань) станет водонепроницаемым; стены и потолок — гладкими, покрытыми керамической плиткой или зацементированными. Сиденья и мебель будут покрыты краской или другими веществами, чтобы их было легче мыть»[757]. Производство труб, раздаточных автоматов, моющихся материалов ставит новые технические задачи перед изготовителями начиная с 1880‑х годов. Архитекторы называют эту технику «водопроводной»[758], а некоторые, особо оригинальные инженеры — «гением санитарии»[759]. Более герметичные и гладкие материалы трансформируют «декорации» сначала в Англии, а затем и во Франции, где в 1886 году в Пуйи–сюр–Сон компании Jacob & Delafon удается отлакировать и покрыть эмалью глиняные изделия, а в 1890 году десяток изготовителей распространяют эту продукцию[760]. Керамика постепенно заменяет чугун и дерево в производстве баков и предметов мебели, напрямую контактирующих с водой. Регламент и контроль обеспечивают соответствие новым нормам, но также свидетельствуют об усиливающейся с течением века озабоченности вопросом безопасности в заведениях общественной гигиены[761].
Стоит сказать, что несоответствие нормам даже в начале XX века подвергается серьезному остракизму. Некоторые не слишком чувствительные к вопросам социального неравенства гигиенисты даже заявляют, что «в жилище бедняка в пятьдесят раз больше микробов, чем в самой смрадной сточной канаве»[762]. Кроме того, надо понимать, что пастеризм распространяется не сразу даже в самой «ученой» среде, как то доказывают дискуссии работников сектора гигиены и общественной медицины Французской ассоциации по продвижению наук в 1880–1900‑е годы[763]: немалое число участников отказывается верить в открытия микробиологии. Как бы то ни было, история тела и его чистоты в конце XIX века двинулась в сторону новых репрезентаций и новых практик: к уютным ванным комнатам зажиточных домов добавились функционально направленные городские бани–души, работающие по принципу «быстрота и низкая цена»[764].
В конце XIX века новые практики, связанные с водой и купанием, полностью изменили связанные с телом представления. Они также вызвали широкое переустройство пространства: потоки воды дают телу сохраниться, «подкрепляют» его как в интимном пространстве дорогой квартиры, так и в утилитарном общественном заведении.