[3461]. Величание Тверского князя греками на соборе в присутствии его посла вряд ли выдумано[3462] (хотя сами похвалы, несомненно, гиперболизированы и содержат элементы последующей обработки древнерусским книжником): то было недолгое время возвышения Твери и смут в Московском княжестве. О том, что в Трапезунде, у моря, знали Тверь, и сказал митрополит Дорофей. Тверская традиция, в свою очередь, отмечавшая Трапезунд среди епархий и городов греческого мира, вскоре вновь ярко проявится в «Хожении» Афанасия Никитина. Интерес Твери к греческому миру проявлялся издавна и постоянно и, вероятно, был элементом церковной политики тверских князей. Михаил Александрович, к примеру, неоднократно посылал милостыню святой Софии Константинопольской и патриарху[3463].
Итак, если мы имеем разнообразные свидетельства знакомства русских с Трапезундской империей, закономерно спросить: когда на Руси узнали о падении Трапезунда и какой была реакция на это известие? Обычно считали, что весть о взятии Трапезунда турками пришла на Русь в конце 70-х — начале 80-х гг. XV в. В пользу такого предположения приводят сведения «Хожения» Афанасия Никитина и летописной повести «О царе Ахмате, как приходил на Угру» (1481)[3464]. Однако имеется документ, позволяющий утверждать, что такое известие было получено значительно раньше. Речь идет о «Послании митрополита Феодосия новгородцам и псковичам о милостыни на искупление св. Гроба Господня от неверных» (1464). Суть дела такова: в результате землетрясения в Иерусалиме была разрушена одна из наиболее почитаемых святынь — храм Гроба Господня. За разрешение вновь отстроить храм и уберечь его от предполагавшегося сноса мамлюкский султан потребовал большой выкуп — сначала 10, а затем 6 тыс. венецианских дукатов. Чтобы собрать деньги, сам патриарх Иерусалимский Иоаким отправился на Русь, но умер по пути, в Каффе. Довести это дело до конца было поручено его протосинкелу Иосифу, поставленному по просьбе покойного патриарха в Москве митрополитом Кесарии Палестинской. Этот Иосиф сообщил об оскудении казны патриарха, «зане бо много тма беззаконных поганых насилием объят веру благочестив и святаа места града Иерусалима, даже и святаго града Костянтинополя, с ним же Болгарскаа и Серьбскаа и Тряпизонскаа земля, и иныя многия святыя места, иже помогали святому Христову Гробу, и ныне тые вой покрышася мъглою безверия, погаными, увы! последним сим временем, грех ради наших»[3465]. Таким образом и было получено на Руси известие о падении столицы последней греческой империи[3466]. Позднее о взятии Трапезунда под 6970 г. (1 сентября 1461 г. — 31 августа 1462 г.), приведя почти точную дату события, сообщила Воскресенская летопись[3467].
Наконец, самое яркое свидетельство того сочувствия, с которым наши предки отнеслись к судьбе Трапезунда, находится в анонимной повести «О царе Ахмате», написанной в связи с походом Ивана III и стоянием на Угре, событием, положившим конец татарскому игу на Руси. Повесть звала к мужеству в критический момент русской истории, выступала за решительную и последовательную борьбу с врагом. Автор ее писал: «Да не узрят очи ваши разпленения и разграбления домов ваших… якоже пострадаша и инии велицыи славнии земли от турков. Еже глаголю: болгаре, и сербы, и грецы, и Трапизон, и Аморрея… и Манкуп, и Кафа и инии мнозии земли, иже не стяжа мужства и погибоша, отечество изгубиша и землю и государьство, и скитаются по чюжим странамъ бедне воистину, и странне, и много плача, и слез достойно, укаряеми и поношаеми, оплюваеми, яко немужствении…»[3468]
Единственное описание посещения русскими Трапезунда в интересующее нас время принадлежит знаменитому путешественнику Афанасию Никитину, возвращавшемуся на Русь из Персии в 1472 г., когда Трапезунд был уже под властью османов. Путь Никитина лежал от Эрзинджана к Трапезунду, а оттуда морем к Каффе[3469]. Русский землепроходец привел интересные данные о войне правителя Ак-Куйунлу Узун-Хасана с турецким султаном Мехмедом II. Афанасий Никитин сообщил, что «Асанбег» послал против турок 40 тысяч своей рати, которая взяла Сивас, Токат, Амасью и пошла к Караману[3470]. Войска были близко от Трапезунда, и в городе сохранялась тревожная обстановка — искали лазутчиков Узун-Хасана. Никитин шел через территорию последнего и подвергся в Трапезунде досмотру, все его имущество забрали «в город, на гору» (т. е. в трапезундскую крепость) и обыскали, стремясь обнаружить грамоты от Узун-Хасана. Эттеров список «Хожения» добавляет, что имущество путешественника во время обыска было ограблено[3471]. Эти данные указывают на то, что и после падения Трапезундской империи в ее столице оставались сторонники прежней династии, в пользу которой действовал Узун-Хасан. Значение сочинения Афанасия Никитина для нашей темы, конечно, не исчерпывается приведенными в нем фактами из истории политической борьбы в Малой Азии. Эта книга знакомила более широкий круг русских людей с далекими землями, в числе которых был и Трапезунд.
Весьма показательно, что сложившиеся в более ранний период связи Московской Руси с понтийским регионом сохранились и после турецкого завоевания последнего, заметно усиливаясь к концу XVII в. В 1688 и 1694 гг. в Москву за подаянием приезжали архимандриты трапезундского монастыря Св. Георгия[3472], в 1693 г. здесь была целая делегация от трапезундского Вазелонского монастыря во главе с архимандритом Лаврентием, которая получила царскую жалованную грамоту, а один из членов посольства, греческий ученый иерей Гервасий, остался в Москве для преподавания[3473]. В 1742 г., когда вводилась унифицированная форма распределения милостыни монастырям Востока, тот же Вазелонский монастырь был в числе получивших право на выплату из российской казны 175 рублей каждые 5 лет[3474].
Что же знали наши предки о Трапезундской империи? Скудость источников затрудняет ответ на этот вопрос. И все же некоторые факты обращают на себя внимание. Как правило, трапезундские владения не рассматривались в числе византийских территорий, а позже выделялись и среди турецких земель[3475]. Само название Трапезунда всплывает подчас у составителей и редакторов самых разнообразных русских источников. Укажем на добавление XV в. в Уставе князя Всеволода. В Соловецком списке этого новгородского памятника редактор ввел отсутствующее в других списках замечание: киевский митрополит Михаил был взят князем Владимиром «от земля Трапизоньскыя к Белой Руси, к граду Киеву»[3476]. Другой пример — упоминание трапезундской митрополии в русских летописях при изложении Устава (нотиции епископий) Льва Премудрого[3477]. С Трапезундской империей мы встречаемся и в произведениях древнерусской литературы, связанных с турецкой темой. В «Сказании брани венециан противу турецкого царя» говорится о покорении Трапезундского царства османами. И хотя эта повесть, вероятно, принадлежит к числу переводных произведений, она значительно переработана, приспособлена к русским вкусам и представлениям начала XVI в. Несмотря на историческую недостоверность многих свидетельств повести, сдвиги в хронологии событий, она верно оценивает общий ход османских завоеваний, указывает важнейшие из них. О Трапезундской империи говорится трижды на восьми страницах рукописи, в то время как даже Константинополь упомянут лишь раз (правда, сведения о его падении точнее)[3478].
Все приведенные данные, однако, на наш взгляд, не дают оснований говорить об особой роли Трапезундской империи как наследницы Византии в связях с Русью с 1453 по 1461 г. Это было исключительно тяжелое время для империи Великих Комнинов. Интенсификация связей в этот период в источниках не прослеживается, не менялся и характер взаимоотношений. При всей значительности политических и церковных связей Трапезунд не мог иметь для Руси того же значения, что и Константинополь. Если бы Трапезунд мог казаться на Руси преемником Византии, это нашло бы адекватное выражение в русских источниках. Кроме того, и в этот период Морея имела более важное значение для Руси, чем Трапезунд[3479].
Оценивая совокупность данных об отношениях русских земель с Трапезундской империей, можно констатировать, что сам характер источников выделяет на первый план сферу церковных связей. Материалов по истории торговли немного. Последнее время к ним прибавляются косвенные данные о связях через Азов — Тану[3480]. Но нельзя пренебрегать тем, что сама сфера церковного общения в средние века, важная и сама по себе, неотделима от политических и культурных взаимоотношений, для Византии в особенности. Государственные взаимоотношения могли также реализоваться в церковной политике и даже растворяться в последней[3481]. Нельзя упустить и еще одно обстоятельство: как явствует из источников XVI–XVII вв., восточные иерархи приезжали на Русь в сопровождении многочисленных торговых людей[3482]