Имя Трапезунда было безосновательно, ради красоты имени, вынесено в заглавие собрания выдуманных историй и легенд в связи с Крестовыми походами англичанина Томаса Гэйнсфорда в 1616 г.[3983] Знаменитый граф Калиостро называл себя, среди прочего, наследником Трапезундской империи[3984]. Смещая историческую реальность, Вальтер Скотт в «Айвенго» вкладывает в уста тамплиера времен Ричарда Львиное Сердце фразу о том, что тот выиграл боевого коня в схватке у султана Трапезунда[3985].
Вдохновленный средневековыми легендами, Ж. Оффенбах в 1869 г. создал популярную в свое время оперетту «Принцесса Трапезунда», а П. Лангманн в 1909 г. — драму о трапезундской принцессе, являющуюся чистым вымыслом[3986]. Падение Трапезундской империи стало основой драмы греческого писателя П. Триантафиллидиса «Беглецы», где автор, помимо исторических источников, использовал и опубликовал понтийскйе народные песни об этих событиях[3987]. Вслед за Триантафиллидисом эту тему развивали греческие драматурги М. Меланидис[3988], Т. Евангелидис[3989], С. Елевтериадис[3990] и другие.
Наследие славных империй, царственная кровь Великих Комнинов, якобы породненных с итальянской знатью через брак потомков василевса Давида, вдохновили Габриеле Д'Аннунцио на создание драмы «Слава», где Елена Комнина — одна из главных трагических героинь[3991]. Д'Аннунцио знает о судьбе Давида и его казни Мехмедом И, ему известен «французский след» мифических претендентов на наследие трапезундских государей, искавших подтверждения своих прав у последних Бурбонов. Знает он и о генуэзских интересах в Трапезунде и о предании, что генуэзцы предоставили владения на Корсике одному из Комнинов и его трапезундским переселенцам. Он упоминает об их безумно отважной греческой экспедиции, тщетной попытке вернуть трон на земле, где царствовали их предки, об их нищете и скитаниях, об обретении ими через брак власти над Римом. В глазах поэта и драматурга древний и искушенный род, средоточие силы и порока, воплотившихся в образе Елены Комнины, — образ Славы, бич и гибель завороженных ею диктаторов Рима.
Н. С. Гумилев в написанной в 1918 г. трагедии «Отравленная туника» в качестве главного героя вывел царя Трапезондского. Хронология подвела великого поэта: он поместил его в эпоху Юстиниана[3992]. Но интерес его к Византии и Трапезунду вполне понятен для тех лет, когда город был, пусть и ненадолго, в 1916–1918 гг., занят русскими войсками в ходе Первой мировой войны. Драматизм же и пафос Гумилева созвучны Д'Аннунцио.
И ныне трапезундская легенда в том или ином виде и варианте находит выражение в современной художественной литературе. У Жана Тардье ее воплощает образ прекрасного рыцаря-святого Георгия (с фрески Пизанелло) на фоне романтических башен Трапезунда[3993], Л. Шуновер в «Блеске Клинка» кратко рассказывает об империи, ее основании, описывает Трапезунд и приводит на его улицы воспитанника французского оружейника, искателя приключений и героя раскрытия тайн доставки наркотических снадобий в средневековую Европу. Допуская немало исторических несоответствий (к примеру, рассказывая о кофепитии в Трапезунде в правление Иоанна IV или о возведении там в рыцари с награждением не существовавшим орденом Орла), автор закрепляет тем не менее в сознании читателя образ процветающей и богатой империи[3994]. Й. Тралов создает образ Ирины Мелиссины Комнины, вымышленной племянницы Иоанна IV и внучки Алексея IV. В отличие от многих других авторов Тралов начитан в истории Византии и Трапезундской империи и старается близко следовать историческим реалиям, повествуя о последних годах двух империй[3995]. Они же описаны и в романе Д. Даннетт на фоне политики итальянских республик и торгово-предпринимательской деятельности флорентийцев и генуэзцев[3996]. История Феодоры Великой Комнины, жены Узун-Хасана, старавшейся уберечь наследие предков, в мифолигизированной форме представлена А. Папакисом[3997].
В грузинской художественной литературе исторические реалии Трапезундской империи тесно переплетены с национальной историей и многие известные писатели Грузии так или иначе затрагивали или трактовали их. Например, Григол Абашидзе в повести «Лашарела», посвященной трагической истории молодого грузинского царя Георгия IV Лаши, подчеркивает покровительство Грузии молодой империи не только при жизни, но и после смерти Тамар, защиту Грузией границ Понта от сельджуков. Следуя за Ибн Биби и в русле его повествования, он описывает пленение «беспечного кесаря Трапезунда» Алексея I султаном Рума близ Синопа, его унижение и освобождение и затем уже домысливает его тайное прибытие ко двору грузинского царя и совместную охоту с ним в Эрети[3998]).
Ряд современных беллетристов с большим или меньшим успехом облекает в художественную форму свои путевые впечатления о посещении Понта, о его памятниках и истории, опираясь, в том числе на общие труды по истории Трапезунда[3999]. Подчас просто звонкое имя Трапезунда с неясными реминисценциями о турецких пашах и прочей экзотике служит мотивом для названия поэтических произведений[4000].
У О. Сулейменова история взаимоотношений Трапезундской империи с восточными эмиратами XIV в. предстает в контексте династических браков, которые рассматриваются автором как «добыча сильного, дань поверженного». По мнению писателя, Трапезундская империя этими союзами продлевала себе существование в годы «последнего кризиса»[4001]. Помимо сильного упрощения сути отношений, автор допускает и фактические ошибки, называя, например, Трапезунд владением Византии, Халивию Хальбином, Турали-бея Туркали-беем и т. д. Но само обращение к истории византийско-тюркских связей в контексте поисков самоидентификации показательно и интересно.
Как мы видим, через многие годы после падения Трапезундской империи ее образ остается и в исторической памяти народов, и в сохранившихся памятниках культуры, и в художественном творчестве наших современников.
Заключение
История Трапезундской империи — яркий пример взаимодействия двух связанных и одновременно противоречивых тенденций развития. Первая из них, проявлявшаяся с древности, заключалась в стремлении разных и противолежащих областей Черного моря к интеграции, к вхождению в состав общих государственных объединений — царства Митридата Понтийского, Римской империи, Византии. Север и Юг Черного моря экономически дополняли друг друга. Анатолия нуждалась в продовольственных ресурсах Севера (зерно, рыба, соль), а Крым и степи Новороссии — в вине, квасцах, таре, специях, предметах роскоши, производимых в античных и византийских городах Анатолии. Так было и в античности, и в Средневековье. На Юге Причерноморья, кроме того, находились крупные очаги мировой культуры, своего рода «цивилизационные интеграторы», центры политической жизни.
Вторая тенденция заключалась в локальной обособленности самого Понта, в географической замкнутости и отделенности его территорий от континентального хинтерланда. Горные цепи составляли естественный барьер на пути от узкого субтропического морского побережья к засушливым степям центральной Малой Азии. Не лишенные риска, морские пути были все же устойчивее и надежнее связей по суше, отсюда и вектор притяжения, направленный к Константинополю, Крыму, Кавказу и в меньшей степени — к внутренним районам Анатолии.
Обособленность Понта, часто попадавшего в окружение кочевых племен, неспособность столиц империи (Рима, позднее — Константинополя) оказывать ему эффективную военную и экономическую поддержку, приводили к укреплению автономистских тенденций, нередко и неточно характеризуемых как сепаратизм. Опорой этого регионализма было местное понтийское население, говорившее на древнем диалекте греческого языка и отстаивавшее свою идентичность, невзирая на многочисленные контакты с окружающими негреческими племенами. Понт был одной из колыбелей эллинизма, традиции которого в быту, культуре и государственной идеологии сохранялись исключительно долго и устойчиво. Они были значимее, чем идеология. Они были способом существования народа.
Вместе с тем значительная часть населения империи состояла из негреков. Среди неэллинского населения преобладали картвелы, армяне, тюрки. Лазы, автохтонное население Понта, играли большую роль в жизни и в обороне Трапезундской империи. Связи Великих Комнинов с Грузинским царством были постоянными, царица Тамар стояла у истоков основания Трапезундской монархии. Ряд областей Западной Грузии входил в состав Понтийской державы или признавал ее суверенитет.
Армянское население, особенно в городах, существенно увеличилось в XIII–XIV вв., когда в результате опустошительных монгольских и тюркских завоевательных походов армяне массово переселялись на Понт и в иные области Причерноморья. В Трапезунде существовала епископия грегорианской церкви, а недалеко от города возник крупный армянский монастырь.