Основным языческим культом в Трапезунде (наряду с культами Гермеса, Диониса, Артемиды, Асклепия, Ареса Сераписа, Тихи и других классических божеств греко-римского пантеона[431]) был культ древневосточного солнечного божества Митры, иногда отождествляемого с Аполлоном[432]. Святилище Митры с его статуей находилось на горе Митрион (Боз Тепе), возвышающейся над Трапезундом. Там устраивались мистерии[433]. Митра изображался на трапезундских монетах и упоминался в надписях. Именно ниспровержение статуи Митры св. Евгением при помощи двух крестьян действенно проявило силу первой проповеди христианства в Трапезунде в III в.[434] (если не считать ее началом легендарную проповедь Апостола Андрея Первозванного в I в. н. э., не имевшую успеха, по свидетельству византийского автора, монаха Епифания, из-за невежества тамошних жителей[435]). Восточные и варварские влияния отмечались и Аррианом в трапезундских надписях и грубых скульптурах, изображавших бога Гермеса и императора Адриана. Лучшего мнения был Арриан о постройках[436]. Культура Синопа и Амиса, по мнению М. И. Максимовой, была менее варваризированной и античные традиции (в том числе, научные) были устойчивее, а пантеон языческих богов представлен значительно шире сохранившимися памятниками[437]. К ним можно добавить упоминаемый позднейшим агиографом храм Сераписа и храм, называемый Петассос, святилище Аполлона в Комане[438]. Митридатиды строили и целые города — храмы, управляемые жрецами. Такими были Комана, Зела и Америя (они именовались не πόλις, но Ιερόν). Храмовый центр Ma в Комане владел 6000 рабами и обширными священными землями[439]. Понтийские цари унаследовали от персидских предков обряд приношения жертв на вершинах гор. Они заместили культ верховного божества зороастризма Ахурамазды новым культом Зевса Стратия, особенно почитавшегося в Амасии и ее окрестностях[440]. Вместе с тем Митридат Евпатор, как, видимо, и его предшественники, обожествлялся при жизни, уподобляясь богам и героям — Гераклу, Зевсу, Александру Македонскому (чьим потомком он был по материнской линии), но особенно — Дионису. Этот эпитет — Диониса — включался и в официальный титул монарха. Культ Диониса отмечен во всех крупных портах Понта: Синопе, Амисе, Керасунте и Трапезунде[441]. О божественности Митридата, его связях с хтоническими силами[442] слагались легенды, к примеру, о том, как дважды ударившая в его колыбель молния не причинила ему вреда, как он не был подвержен действию ядов… Религиозный синкретизм Понта как бы синтезировал его более и менее эллинизированные части, дополняясь все растущими новыми тенденциями обожествления самого государя.
Греческие поселения восточнее Трапезунда располагались лишь на побережье и имели для римских властей значение крепостей и военно-морских баз. Таковыми являлись, например, описанные Аррианом Афины (Пазар), Апсар, а далее, уже на побережье Колхиды, — более значительные города: Фасис (близ Поти), Диоскурия/Себастополис (Сухуми) и ряд поселений, таких как Анакопия (Новый Афон), Питиунт (Пицунда, с III в.) и др.[443] Все они были теснейшим образом экономически и политически связаны с Понтом. Роднила их и общность происхождения. Диоскурия, например, как и многие другие города Понта, также была колонией Милета. Римляне не стремились проникать далее, в глубь территории Колхиды, и эта политика была унаследована Византией[444]. Свидетельством военно-морских коммуникаций римлян является найденный в 1923 г. в Дура Европе римский щит первой пол. III в. с рисунком морского побережья и кораблей, с обозначением портов и расстояний. На нем прослеживается направление Одессос (Варна) — Томы (на р. Истр) — Тира — Борисфен — Херсонес — Трапезунд — Артакшат в Армении[445].
Период с середины II до середины III в. был, видимо достаточно благоприятен для городов Понта. Ситуация круто изменилась с наступлением кризиса III в. и с началом набегов варваров из Северного Причерноморья на города Анатолии. В 254 или 255 г. начинаются нападения готов и союзных с ними боранов (как сейчас считают, племени не германского, но скорее сарматского происхождения) на города Восточного и Южного Причерноморья. Сначала они неудачно штурмовали Питиунт, затем в 256 г. на судах, взятых у жителей Боспора, напали на святилище Кибеллы на Фасисе и захватили крепость Питиунта[446]. В 257 или 258 г. и сам Трапезунд был захвачен боранами. Гарнизон хорошо защищенной крепости города, с двумя поясами стен, по (очевидно завышенным) оценкам Зосима, состоял из 10 000 воинов, не считая местного ополчения. Тем не менее он был взят ночью приступом из-за беспечности (а возможно, и пьянства) оборонявших[447]. Добыча варваров была огромна: почти все окрестные жители бежали под защиту его укреплений. Многие из них были взяты в плен. Святыни города, его памятники, жилища были истреблены. Варвары опустошили и городскую округу (хору), а также захватили большое количество судов, видимо, стоявших в его гавани[448]. После такого разгрома Трапезунд вряд ли мог быстро оправиться. Набег 257/8 г. не был последним. В 264 г. готы переправились с Боспора в Трапезунд, опустошили Каппадокию и Вифинию, а в 266 г. с моря взяли и разграбили Гераклею Понтийскую[449]. В 275–276 гг. примеотийские готы вновь нападают на Понт. Они не смогли взять Фасиса, но двинулись в глубь Малой Азии, на сей раз, видимо, уже не только с целью грабежа, но и с целью расселения. Однако они были разгромлены сначала императором Тацитом (275–276 гг.), вскоре погибшем на Понте, а затем — и на суше, и на море — Пробом (276–282 гг.)[450]. Возможно, эти поражения остановили их натиск на Анатолию. Дальнейшие их походы и передвижения осуществлялись в сторону Балкан. Интересное свидетельство канонического письма епископа Неокесарийского св. Григория Чудотворца (ум. ок. 270 г.), современника событий, приведенное и истолкованное О. Лампсидисом, показывает еще одну, менее известную, сторону варварских вторжений на Понт: местные жители-христиане, как захваченные в плен, так и перешедшие на службу к варварам, служили проводниками и наводчиками в их вторжениях и участвовали в грабежах и присвоении имущества своих соотечественников[451]. Возможно, это также одно из объяснений легкого взятия хорошо укрепленного Трапезунда в середине III в.
Другой угрозой римскому Понту были Сасаниды Ирана, опустошавшие и захватывавшие города понтийской периферии. Во время походов 252/53 и 259/60 гг. персы завладевали Саталой, Тианой, Команой, Севастией, создавая угрозу с юга городам Понта[452].
В ходе и после готских набегов и походов иранских войск понтийские города оставались важными военными и экономическими центрами. Аммиан Марцеллин в IV в. называл Тиос и Амастриду значительными городами, а Трапезунд (наряду с Питиунтом) «oppidum поп obscurum»[453], что, пожалуй, не столь выразительно, как характеристика города у Зосима, но все же с признанием важности крепости. Синоп поздней античности Астерий Амасийский, писатель конца Iv–начала V в., именовал «древним и знаменитым, изобилующим благородными (доблестными) и любомудрыми мужами, εύπορος γενναίων (καρτερών) και φιλοσόφων άνδρών»[454]. Охрану городов осуществляли не только регулярные войска, но и специальная городская стража, участвовавшая также в выявлении и преследовании христиан[455].
В эпоху Диоклетиана восточные провинции Римской империи: Понт Полемониак (с городами Трапезунд, Керасунт, Неокесария, Зела, Севастия, Полемоний) и Малая, затем— Первая, Армения (с Никополем, Саталой и Колонией) находились под управлением римского консульского легата Каппадокии, что в определенной мере способствовало сохранению хозяйственно-административной целостности Понта[456]. Надпись эпохи Диоклетиана свидетельствует о попытках отстраивать город после готского нашествия, размещать в нем войска I Понтийского легиона[457].
Понт, как и другие области Римской империи, где распространялось христианство, был свидетелем гонений на исповедников новой веры и подвигов мучеников; некоторые из них, как св. Фока Синопский и св. Евгений Трапезундский, станут святыми патронами и защитниками городов и империи Великих Комнинов[458]. С победой христианства в империи при Константине начиналась и новая, византийская, страница истории Понта.
Итак, уже в античности были установлены прочные экономические и политические связи между городами и государствами, лежащими на противоположных берегах Черного моря, и постепенно произошло объединение причерноморских областей. Вместе с тем при Митридате VI эти тенденции столкнулись с иной линией на воссоздание крупного универсалистского государства. Эта линия потерпела поражение, в том числе из-за противоречия объективным закономерностям развития регионального понтийского государства. Через тринадцать веков зарождающейся Трапезундской империи придется повторить тот же путь и испытать горечь такого же поражения. Но следствием его станет не ликвидация понтийского государства, а формирование его в исторических границах, где консолидирующую роль, как и в античности, будет играть понтийский эллинизм.