[882]. Оно станет затем неотъемлемым для всех последующих аспров Трапезундской империи. Медальон с изображением св. Евгения украшал и ныне несохранившееся изображение Мануила в храме Св. Софии[883].
С потерей надежды на восстановление Византии под скипетром Великих Комнинов и превращением Трапезунда в столицу империи в нем возводятся или реконструируются храмы, которые должны были символизировать и освящать новую империю. Особое значение придавали постройке и украшению храма Св. Софии. В то время как константинопольская София была в руках «латинян», трапезундская мыслилась как ее аналог и символ. Для нее выбрали место на возвышенном месте недалеко от моря, храм поставили на высокий подиум (уникальная черта в византийской архитектуре), интерьер и наружные стены украшали лучшие мастера по особой своеобразной живописной программе. Ктитором и строителем был император Мануил I (1238–1263), в правление которого были достигнуты немалые внешнеполитические успехи, раздвинуты границы империи. В 1214–1235 гг., поданным Э. Брайера, в Трапезунде полностью перестраивается храм Богородицы Златоглавой (Хрисокефал). Он превращается в место коронации и погребения императоров, для чего в нем были устроены метаторий, галереи и амвон в центре храма, что позволяло служить особую литургию при коронации василевса[884]. Широкое городское строительство, возведение нового пояса крепостных стен, новых храмов — все это должно было придать Трапезунду облик столицы.
Создавая новую империю, трапезундские императоры, по существу, не пересматривали старую универсалистскую византийскую концепцию. Они воссоздавали на Понте «малую Византию», равно как и Ласкари, не считая, вплоть до 1282 г. (о чем ниже), своих соперников подлинными василевсами. Вместе с тем после 1214 г. политическая обстановка четко указала им ориентир на консолидацию власти именно и только на Понте. Окончательный проигрыш борьбы за Синоп во второй половине XIII в. закрепил эту тенденцию. Так св. Евгений и укрепился как главный паладин и защитник его родины и династии Великих Комнинов.
Глава 3.Социально-экономическое развитие понтийской области в XIII–XV вв.
1. Население империи
Основную часть населения Трапезундской империи, как и в византийские времена, составляли греки и эллинизированные местные народности. Греческий этнос определял культурное и политическое развитие региона, что вполне понималось и отмечалось современниками[885]. Однако это были греки-понтийцы, составлявшие особый субэтнос, говорившие на особом древнем диалекте. Наряду с ними в городах империи проживали и греки, выходцы из Константинополя, других городов Анатолии, островов Эгеиды, Крыма и даже Балкан. Впрочем, их численность вряд ли была велика, и составленные нами просопографические анкеты обнаруживают либо их чиновно-административные, либо торговые занятия. Немалая часть из этих, непонтийских, греков прибывала в Трапезунд на ограниченный срок либо при конъюнктурных обстоятельствах политической борьбы в Византии (например, составляя оппозицию политике императоров-униатов Михаила VIII и Иоанна VIII Палеологов или эмигрируя в годы гражданских войн и исихастских споров). Немалая часть торгового люда стекалась в Трапезунд и другие города империи вместе с волнами итальянской колонизации или из областей Латинской Романии.
Нередко источники упоминают халдов. Хотя до конца XII в. Понт входил в состав византийской фемы Халдия, под халдами в собственном смысле слова понимали эллинизированное население южных окраин области. За халдами (как в Византии за пафлагонцами) укоренилась слава неотесанных мужланов, грубых и несведущих в делах. Иоанн Лазаропул не раз в таком смысле характеризует халдов и пайпертцев[886], отмечая, впрочем, и их достоинства как храбрых воинов[887].
Картвелы (именуемые иногда колхами) жили не только на границах средневекового Понта, но и в самих его городах, включая Трапезунд. Однако ошибочно, как это делает Э. Жансан в своей книге, писать о «Трапезунде в Колхиде»[888]. В лучшем случае это архаизм уже для Средневековья. Решающим аргументом против такой дефиниции являются свидетельства самих средневековых греческих текстов. Уроженец Трапезунда Иоанн Ксифилин, например, прямо указывает, рассказывая о женщине из Колхиды (т. е. грузинке), что Колхида — сопредельная (όμορος) Трапезунду земля[889]. Как о соседних с Понтом землях писал о Колхиде и Дука[890]. Другое дело, что лазы, народность, чей язык принадлежал к картвельской группе, продолжали, как и ранее, составлять весьма значительную, возможно, вторую по численности, этническую категорию населения Понта. Местами их наиболее плотного расселения были восточные и южные районы (Сирмена, Ризе, Лазика, Хериана)[891]. Лазы составляли собственные воинские отряды и играли большую роль как в обороне империи, так и в событиях гражданских войн[892]. В период Средневековья происходил процесс их слияния с древним чанским населением Понта[893], продолжавшим проживать в Мацуке и Халдии[894].
Значительную долю населения, причем с тенденцией роста, составляли армяне. Их ареал расселения включал как южные области (начиная от зоны Испира и Пайперта, где армяне, видимо, преобладали, на северо-запад и запад — к Колонии и Никсару), так и все главные города, включая Трапезунд, центр армянской епископии[895]. Епископ трапезундский Степанос упомянут в ответе армянской грегорианской церкви папе Бенедикту XII в 1345 г. Несколько волн эмиграции в сторону Понта и Крыма усилили армянское присутствие там. Кастильский путешественник и осведомитель Руй Гонсалес де Клавихо тщательно описал армянский религиозный обряд в сравнении с греческим и отметил вскользь натянутые отношения между двумя конфессиями[896]. Исследования Р. Эдвардса выявили значительное количество укреплений для воинских гарнизонов Южного Понта, построенных по схеме крепостных сооружений Великой Армении, а не по стандартным византийским планам[897]. В течение всего существования государства Великих Комнинов армяне, теснимые многочисленными тюркскими набегами и завоеваниями, переселялись на земли империи из внутренних областей Анатолии. Например, взятие Ани монголами в 1239 г. породило массовый исход армянского населения на территорию Трапезундской империи, где возникают многие их монастыри и храмы[898]. Нередко среди названных армянами лиц встречаются носители мусульманских имен. Источники упоминают, например, армянина Ходжу Шамседдина из Арсинги (Эрзинджана), ставшего жителем Трапезунда и получившего за некие услуги генуэзские привилегии[899]. Армянин Степанос Шамседдин из Хамадана обновил главную церковь армянского монастыря Спасителя (Аменапркич) близ Ахчапата, восточнее Трапезунда[900]. Такие примеры не единичны[901]. Среди армянского населения Трапезундской империи большинство принадлежало к грегорианской церкви, однако какая-то часть, как ранее в Византии, принимала православие, что облегчало ассимиляцию в местную греческую среду, особенно если речь шла о гражданской и военной службе. Армяне в Трапезунде были, видимо, многочисленны, заметны и идентифицируемы. Когда по недосмотру одной армянки в ее доме вспыхнул пожар, он охватил весь город, сообщает местный хронист, не прошедший мимо этнической дифференты[902].
В процессе оседания тюркских племен по периферии и на самой территории Трапезундской империи оказывалось немало огузов и кыпчаков, а также арабов, курдов, персов, монголов, нередко подвергавшихся ассимиляционным процессам как со стороны трапезундских греков, так и со стороны тюрок[903].
В ходе итальянской колонизации Причерноморья определенная часть «латинян» обосновывалась в Трапезунде, ведя торговлю и изредка даже поступая на службу к императорам и достигая высокого положения[904]. Среди «латинян» преобладали генуэзцы и венецианцы, хотя встречались выходцы из многих других городов Италии и Западной Европы[905]. Данные нотариальных актов не представляют возможности для убедительных статистических выкладок — их число для Трапезунда сравнительно ограниченно (мне известно пока 45 генуэзских и 43 венецианских актов, составленных в Трапезунде). Однако дефтер 1486 г. уже дает основания для некоторых количественных оценок. Даже после завоевания Трапезунда и значительного оттока оттуда генуэзцев и венецианцев, в городе все же сохранились «франкские» кварталы с населением, носившем итальянские имена. Махалле генуэзцев состояло из 33 хане, 9 вдовьих и 3 холостяцких очагов, венецианцев — из 1 хане, 1 вдовьего и 2 холостяцких очагов. Таким образом, во-первых, очевидно преобладание генуэзского населения над венецианским, что неудивительно в эпоху венецианско-турецких войн; во-вторых, многочисленность «франкского» населения, составлявшего от двух до трех сотен жителей, причем это число незначительно изменялось и позднее, на протяжении XVI века, несмотря на то, что остававшиеся итальянцы все более интегрировались в локальную османскую среду как подданные султана, а сами махалле могли пополняться и за счет местных жителей иных этносов