[1755]. Заметим, что сторонники упрочения связей с Трапезундом опять-таки принадлежали к роду Кантакузинов. Сложилась даже легенда о браке последнего трапезундского императора Давида с Еленой Кантакузиной, ставшей якобы последней трапезундской императрицей[1756]. Постепенно к мысли о новом матримониальном союзе Палеологов с Великими Комнинами склонился и Сфрандзи. После смерти Мурада II в 1451 г. он советовал Константину XI заключить брак с вдовой султана «амириссой Марой», дочерью сербского деспота Георгия Бранковича и родственницей трапезундского василевса[1757]. Заключением брака с этой уже немолодой по меркам того времени женщиной (ей было тогда около 33 лет) византийский монарх обеспечил бы дружбу и с Турцией, и с Сербией, и с Трапезундом. Однако султанша отказалась от замужества, «решив посвятить себя Богу»[1758]. Она сохраняла высокое почтение к себе турок. Мехмед II очень считался со своей мачехой[1759].
История с браком Константина затянулась, и в 1453 г., по словам того же Сфрандзи, Константинополь не получил ни одного обола, ни одного воина из Трапезунда, Валахии и Ивирии для своей защиты[1760]. Лишь венецианские торговые галеи, шедшие из Трапезунда, приняли деятельное участие в обороне столицы ромеев[1761]. Турецкая дипломатия смогла разобщить греческие государства в критический момент их истории, и история с воцарением Мехмеда II и его обещаний Иоанну IV тому пример. Лишь после падения Византии трапезундское правительство начнет поиски союзников против османов как на Западе, так и, особенно, в Малой Азии, на Кавказе (Ак-Куйунлу, Караман, Синоп, а также грузинские государства).
Важным аспектом трапезундско-византийских отношений и вообще духовной истории Понта являются связи империи Великих Комнинов с Афоном. Монашеская республика на Афоне со времени своего возникновения в IX в. как до падения Византии, так и значительно позже оказывала существенное влияние на идейную жизнь государств православного Востока, на формирование их политики. Многосторонние связи Афона, существование здесь греческих, болгарского, сербского, русского и грузинского монастырей сделали его центром международного духовного общения[1762]. С XIV в. влияние Афона, откуда распространяется учение исихастов, еще более растет. Из среды афонской братии все чаще избираются виднейшие иерархи церкви. В этих условиях контакты отдаленных стран с Афоном осознавались как их сопричастность некоему идеальному единству православного мира, были важным политическим, а не только культурным и религиозным фактором.
Истоки связей Трапезунда с Афоном восходят к первому веку истории Святой горы. Ранее 991/2 г. монахами-аскетами молчальниками (исихастами) из Халдии на Афоне был основан монастырь του Χαλδοϋ[1763]. Но и сам основатель первого афонского общежительного монастыря — Великой Лавры — Афанасий (в крещении Авраамий) родился в Трапезунде. Его отец был знатным греком из Антиохии, а мать, как отмечает древнейшее Житие святого (редакция А, составленная Афанасием Панагиотом в начале XI в.), была родом из Колхиды, т. е. грузинкой[1764]. После того как он стал учителем в одной из константинопольских школ, Афанасий отправился на Афон, где и подвизался с 957 г., получив дарения основанному им монастырю от императоров Никифора II Фоки и Иоанна I Цимисхия. Местная трапезундская традиция сохранила память об Афанасии Афонском как об одном из «своих» святителей: вскоре после образования Трапезундской империи Акакий Савваит включил в написанное им Житие основателей Сумелийского монастыря на Понте особый, восходящий к XII в. вариант биографии св. Афанасия[1765]. Версия Акакия была составлена в первой четверти XIII в. в области Иерусалима человеком, хорошо знавшим и использовавшим понтийскую традицию[1766]. В деталях эта версия расходится с древнейшей редакцией Жития св. Афанасия. В частности, в ней указано, что юный Афанасий был усыновлен дукой Трапезунда, увезшим его затем в Константинополь[1767], однако, по древнейшей версии Жития, Афанасий отбыл в столицу в свите присланного на Понт императором Романом Лакапином евнуха-коммеркиария[1768]. Различия весьма существенны: они отражают перемены, произошедшие на Понте в ХІ–ХІІ вв., когда им правили именно дуки из рода Гавров.
О. Лампсидисом установлено, что Акакий написал свое произведение об основателях Сумелы — Варнаве и Софронии в монастыре Св. Саввы Освященного в Иерусалиме в начале XIII в. Вероятно, это было сделано по поручению трапезундских императоров, но цель такого поручения до конца не разъяснена. Нам представляется, что она находится в тесной связи с выработкой официальной идеологии Трапезундской империи, о которой мы уже писали, и с поиском и разработкой культа местных святителей, патронов державы. Великие Комнины стремились постепенно отодвинуть на задний план культ ранее широко почитавшегося на Понте св. Феодора Гавры, чье имя в глазах основателей империи символизировало антикомниновские, партикуляристские тенденции. В начале XIII в. на ту же роль, что и св. Евгений, могли предназначать и трапезундца Афанасия Афонского, и основателей Сумелийского монастыря. Это обстоятельство и привело к заказу их Житий в иерусалимском монастыре Св. Саввы Освященного.
Связи Трапезунда с крупнейшими центрами православного монашества были прочными. Императоры строили и обновляли монастыри не только на Понте, но и в отдаленных от него областях[1769]. Постоянно оказывалась помощь и иерусалимским монастырям[1770]. Даже кратковременное правление царицы Анны (1341–1342), период смут в Трапезундской империи, ознаменовано восстановлением на трапезундские средства монастыря Св. Евфимия в Иерусалиме[1771]. Между Трапезундом и Иерусалимом осуществлялся интенсивный книгообмен: не случайно многие тексты, относящиеся к истории и культуре Трапезунда, были обнаружены именно в Иерусалимской патриаршей библиотеке[1772]. Церковная политика была для Великих Комнинов важным средством в борьбе за признание их государства. Осуществление этой политики и привело к интенсификации контактов с Афоном.
До 1374 г. Трапезундская империя не располагала на Афоне собственным монастырем. Однако достоверно известно, что и до того времени там подвизались монахи-трапезундцы. В 50-х гг. XIV в. об одном из них рассказывает Житие отшельника Ромилы[1773]. Связи Трапезундской империи с Афоном еще более упрочились, когда трапезундским митрополитом стал Феодосий, в 1331–1351 гг. монашествовавший на Святой горе, затем избранный игуменом столичного Манганского монастыря (1351–1368)[1774]. Именно в годы игуменства Феодосия в Манганском монастыре принял постриг император Иоанн VI Кантакузин. Феодосий был тесно связан с исихастскими кругами. Помимо близости с отрекшимся от престола, но сохранившим влияние государем, он, видимо, пользовался поддержкой исихастского патриарха Филофея Коккина. Когда в 1368 г. в Константинополь прибыло трапезундское посольство для участия в переговорах и в избрании нового трапезундского митрополита, выбор патриарха и синклита остановился именно на Феодосии[1775]. Исихастские влияния, и ранее достигавшие Трапезунда, получили теперь благоприятные возможности для распространения.
Брат Феодосия Дионисий[1776] около 1356–1366 гг. основал на Малом Афоне небольшой монастырь Св. Иоанна Предтечи τής Νέας Πέτρας[1777], испытывавший нехватку средств и страдавший от пиратских набегов. От Константинополя особой помощи не ждали[1778], кроме того, в 1345–1371 г. Святая гора находилась под властью сербского короля, и Дионисий решил прибегнуть к другому греческому государству, где во главе церкви стоял его брат. Под предлогом встречи с ним Дионисий приехал в 1374 г. в Трапезунд. Царствовавший тогда Алексей III уже был известен как возобновитель монастырей Св. Фоки в Кордиле (1362) и Богородицы Сумелы (1364)[1779]. Митрополит Феодосий добился для брата приема у императора. Дионисий убедил Алексея III, «подобно всем царям, королям и государям», построить для вящей памяти монастырь на Святой горе[1780]. В сентябре 1374 г. Алексей III издал торжественный хрисовул, оформлявший его дарения афонскому монастырю. Император брал на себя издержки по строительству храма, стен, келий монастыря, проведению в него воды и завершению всех начатых ранее работ. Дионисий получал на это 100 соммов серебра, из которых 50 уплачивалось сразу, а 50 —в течение трех лет[1781]. После выдачи этих денег монастырь должен был ежегодно получать из императорской казны 1000 аспров в качестве адельфатона (на содержание братии)