[1902]. Наконец, это — брат Дионисия, известного подвижника и основателя монастыря на Афоне. В поставлении Феодосия вновь чувствуются связи Трапезунда с династией Кантакузинов, с их политикой; поставление совершал патриарх-кантакузинист Филофей Коккин, а поставляемый был игуменом того самого Манганского монастыря, где принял постриг Иоанн VI Кантакузин.
Хотя Алексей III сознательно ограничил привилегии, полученные трапезундской митрополией в 1260 г., и он, и тем более его преемник Мануил III (1390–1417) добивались назначения угодных им кандидатов на архиерейские кафедры. Как уже отмечалось, по просьбе Мануила патриарх Матфей разрешил в 1400 г. избрать в Трапезунде митрополита Алании. Вместе с тем патриарх призвал на синод предложенную ему императором кандидатуру иеромонаха Симеона для поставления его митрополитом Трапезундским[1903]. Видимо, Симеон это сделал и добился одобрения синода: интронизация вернувшегося из Константинополя Симеона в Трапезунде состоялась 14 июля 1402 г.[1904] Назначения трапезундских владык в Константинополе продолжались и позднее, в XV в.[1905]
Добрые отношения между вселенским патриархатом и трапезундскими императорами продолжали поддерживаться до падения империи в 1461 г. Константинопольские патриархи обращались к Великим Комнинам с разными посланиями. Григорий III Мамм (1443–1450) писал Иоанну IV о прибавлении, сделанном латинянами в Символе веры, оправдывая решения Флорентийского собора[1906]. К тому же императору с посланиями обращался и Георгий (Геннадий) Схоларий еще до избрания его патриархом, разбирая ту же проблему исхождения Святого Духа в полемике с латинянами[1907]. Выбор адресата вряд ли был случаен. Трапезундский василевс и местная церковь занимали стойко антиуниатскую позицию, оставаясь влиятельной силой. Вместе с тем именно церковные и светские власти Трапезундской империи сохраняли вплоть до падения империи контроль за кафедрой Алании, последний известный митрополит которой Мелетий скончался в монастыре Св. Саввы в Трапезунде в 1447 г.[1908]
В управлении Трапезундской епархии находился ряд епископств-суффраганов, чья каноническая территория нередко выходила за пределы империи. В состав Трапезундской митрополии по спискам времени императора Льва VI (886–912) входило 7 епископств, к концу X в. — 15, а в XIV столетии их число равнялось 18[1909].
Глава 8.Трапезундская империя и Венецианская республика в конце ХIII–XV в.
При Комнинах и Ангелах Черное море оставалось внутренним морем Византии и попытки западноевропейцев проникать в его бассейн носили спорадический характер[1910]. После IV Крестового похода Венеция утвердилась на Черноморских проливах и, казалось, могла их монопольно контролировать. Тем не менее мы с удивлением отмечаем, что ее проникновение в Черное море было медленным и неинтенсивным. Лишь немногие суда республики заходили в его основные порты, а попыток создать торговые фактории в первой половине XIII в. не было вовсе. В чем причины такого явления? Их, как кажется, три. Во-первых, Венеции в 1204–1207 гг. достался слишком большой домен (вспомним, хотя бы Константинополь, Крит, иные острова Эгеиды, города Южного Пелопоннеса) и на его освоение требовались большие людские и материальные ресурсы Республики св. Марка. Во-вторых, экономической целью Венеции была интеграция конастантинопольского узла, в котором как бы соединялось два торговых региона — Восточносредиземноморский и Черноморский, в систему своих торговых связей. Вся черноморская торговля для Венеции в первой половине XIII в. опосредовалась Константинополем[1911]. В-третьих, гавани и города Причерноморья представляли ограниченный интерес в тот период, ибо основной поток товаров в торговле между Западом и Востоком шел по иным путям — через Багдад, к сиро-палестинским и египетским портам[1912]. Последовавшая вскоре лавина монголо-татарского нашествия, прокатившаяся в 30–40-е гг. XIII в. как по Северу, так и по Югу Причерноморья, на первых порах, до установления так называемой pax mongolica, также не способствовала притоку итальянских купцов и капиталов в Черное море, хотя венецианская торговля в самом Константинополе, как показывают новейшие исследования, была значительной[1913]. Значение Черного моря пришло позднее, когда его порты стали терминалами международной торговли и когда там уже интенсивно стали утверждаться их генуэзские соперники, заключившие в 1261 г. эксклюзивный договор с Михаилом VIII Палеологом и, вероятно, спустя всего несколько лет — с крымским ханом[1914]. Произошла «потеря темпа». Наверстывать его было трудно, и Венеции пришлось создавать свои компенсаторные механизмы. Главным из них была организованная и защищаемая государством торговая навигация[1915].
Сила Венецианской республики была в том, что она умело направляла торгово-предпринимательскую деятельность своих купцов во всем бассейне Средиземного моря, организовывала, контролировала и обеспечивала охрану регулярных конвоев галей на всех основных маршрутах Верхней и Нижней Романии, сочетая частную инициативу с сильной государственной регламентацией. Поэтому экономические связи Венеции и Трапезунда имели более регулярный характер, хотя подчас по масштабам и уступали черноморской торговле Генуи и генуэзских факторий. Все вопросы, относившиеся к венецианским факториям, их управлению, связям с государствами, на территории которых они находились, были сконцентрированы в ведении Сената. Самые важные решения принимал Большой Совет. Одобренные ассамблеями постановления фиксировались со всей тщательностью. Прекрасная сохранность этих документов дает возможность почти погодно (особенно с 30-х гг. XIV в.) проследить развитие отношений между Трапезундской империей и Венецией. Они позволяют также установить политическую и юридическую основу пребывания итальянцев на Понте, ибо только Венецианский архив сохранил тексты договоров, оформлявших отношения Трапезундской империи с морскими республиками. Хрисовулы, данные венецианцами в 1319, 1364 и в последующие годы, составлялись на основе практики и документов, определявших условия торговли и пребывания «латинян» во владениях Великих Комнинов. Совокупность экономических и политических связей Трапезундского и итальянских государств более полно отражена в венецианских источниках. Отдавая себе отчет в том, что общие закономерности развития венецианской и генуэзской торгово-политической активности были сходными, предпочтительно первоначально обратиться к венецианскому материалу, позволяющему нарисовать более полную картину. Малочисленность и фрагментарность собственно трапезундских источников, кроме того, заставляют исследователя рассматривать и саму политику государства Великих Комнинов в отраженном свете постановлений и дипломатических реляций Венеции и Генуи. Неизбежным следствием этих двух обстоятельств является некоторое смещение акцента в сторону Адриатической и Лигурийской республик.
Вопрос о времени проникновения венецианцев на территорию Трапезундской империи был поставлен давно. Однако в определении хронологических рубежей исследователи расходились, нередко из-за того, что они совмещали два разных вопроса: времени появления венецианцев на берегах Понта и даты организации поселения, торговой фактории. Очевидно, возникновение фактории, имевшей определенный политический и правовой статус, не совпадает с началом колонизации, а скорее — итог экономических связей, возникших в предшествующий период.
Первые исследователи проблемы главное внимание уделяли хрисовулу 1319 г. Проанализировав его, Я. Фальмерайер и В. Гейд лишь отметили, что венецианцы обосновались в Трапезунде позже генуэзцев[1916]. М. М. Ковалевский, допуская возможность раннего (еще в XII в.) проникновения итальянцев в Черное море[1917], создание особого венецианского баюльства в Трапезунде объяснял усилением позиций генуэзцев после падения Латинской империи и поисками Венецией новых путей, морей и рынков. Возникновение этого баюльства несколькими годами ранее образования консулата в Тане было следствием единого процесса перемещения торговли в сторону Азовского моря[1918] Н. Йорга считал, что трапезундско-венецианские связи зародились непосредственно перед 1300 г.[1919] Д. Закифинос, отметив, что такое суждение недостаточно обоснованно, предложил в качестве датировки последнюю четверть XIII в. Но вопрос, почему венецианцы при их «практическом духе» не обосновались в выгодном эмпории ранее, Закифинос оставил открытым, предположив противодействие им генуэзцев[1920]. Лишь Г. Каро, а затем Г. Брэтиану впервые привлекли документ, доказывающий присутствие венецианцев в Трапезунде до 1319 г.: в 1291 г.[1921] Кроме того, в некоторых исследованиях делались попытки, расширительно истолковывая хрисовулы, данные венецианцам и генуэзцам в XII в. византийскими императорами, доказать, что итальянцам было разрешено плавать в Черное море, но без права заходить в Азовское