[208]. Она получила отражение как в «Трапезундской хронике»[209], так и в огузском героическом эпосе «Деде Коркут», где Понт представлен как область темных долин, населенных разбойниками, с которыми и боролись туркменские эмиры[210].
За перевалами лежала третья зона, засушливое плато, с резко континентальным сухим климатом, значительными перепадами температур между зимой и летом и скудной растительностью. Она начиналась сразу, как только путник спускался с южных склонов Понтийских гор. С самим Трапезундом экономически были более всего связаны лежавшие в этой зоне районы Пайперта и Халдии. Хотя там издавно выращивали злаки и даже превратили селения в житницы приморских городов, район был безлесным, и даже тростник (как топливо и строительный материал), собираемый по течению неблизких рек, например, Сирмены, представлял большую ценность и мог служить подарком самому епископу Пайперта[211].
В приморских областях Понта, как отмечалось, холодные зимы были редкими. Но если случались, то города, включая и Трапезунд, оказывались в бедственном положении. Падеж скота, гибель плодовых деревьев, блокирование путей, разрушение домов из-за ветра и обильного снегопада были подлинной катастрофой. Она усугублялась, если бурное море препятствовало подвозу хлеба. К холоду добавлялся и голод, избавление от которого происходило только через открытие навигации и подвоз продовольствия морем. Но такие ситуации были необычными, и именно их экстраординарность и заставала неподготовленных жителей врасплох, оставляя им надежду лишь на заступничество своего святого патрона — св. Евгения[212]. Суровые зимы, однако, были обычными за перевалами, в Пайперте и Халдии, где, начиная с октября, проливные дожди и сильные ветры или дожди со снегом и затем обильные снегопады могли прервать сообщение, на целые месяцы задерживая путешествующих[213]. Снежные бури в Хериане, вызвавшие гибель 140 людей, отмечены и в трапезундской хронике, однако именно как чрезвычайное событие 1373 г.[214]
Сильные засухи, иногда — следствие суховеев, происходили в понтийских долинах, вызывая пересыхание рек, гибель посевов и падеж скота. Но именно как необычные они отмечаются агиографом в Хериане[215]. Трапезундцы внимательно следили за погодой, часто менявшейся на Понте. Поэтому и в трапезундском анонимном гороскопе 1336 г. так много сказано о холодной и дождливой весне, сухом и теплом лете, ветреной осени, сгущении весенних и осенних туманов, влажной и снежной зиме, благодатных дождях и добрых ветрах. Болезнетворным временем назван декабрь, с дождем и снегом, сильным ветром и холодом, в январе ожидался сильный мороз, а в августе — умеренная жара, громы и молнии (без дождей) и облако пыли[216].
Источники изредка упоминают землетрясения на Понте; впрочем, ни одно из них не было катастрофичным. Если они были небольшими и происходили на чтимый праздник, они истолковывались как знак присутствия и благословения святого[217]. Гораздо опаснее были такие бедствия в соседних областях — в великой Армении, на Кавказе, на Анатолийском плато, упоминаемые современниками[218]. Их толчки, несомненно, ощущались и на Понте, а последствия могли сказываться и на демографической ситуации, вызывая дополнительной приток беженцев.
Неурожаи подчас были связаны с саранчой. Хронист Михаил Сириец, например, как страшное бедствие, вызвавшее голод, отмечает нашествие саранчи на территории от Египта до Персии, Ивирии и берегов Понта в 1195 г.[219] Трапезундский гороскоп прогнозирует появление саранчи в Газарии (Крыму) и пишет о влиянии этого на хлебные цены на Понте. Подобные же беды ожидали от крыс[220].
Хотя энкомиасты и писали о целебной воде в Трапезунде[221], в целом ситуация с питьевой водой вряд ли была благоприятной. Нередко упоминаемые кишечные и желудочные заболевания и широкое распространение разбавленного вина именно как основного питья свидетельствуют об этом[222].
Эпидемии заразных болезней, а дважды и пандемии чумы, опустошали Трапезундскую империю. Наиболее страшными и отмеченными в источниках были пандемии 1347–1348 гг.[223], 1361–1363 гг.[224] и начала 1417 г.[225] В 1341 г. «моровая язва» (αιφνίδιος θάνατος) произошла в результате нападения на Трапезунд тюрок-амитиотов, вспыхнувшего в городе пожара и разложения неубранных трупов людей и животных[226]. Чума свирепствовала и позднее, во время другого тюркского нападения на Трапезунд шейха Джунайда в 1456 г.[227] Ее рецидивы или волны отмечены в Симиссо и, возможно, Трапезунде и в 1459 г. С июля 1382 г. до января 1383 г. эпидемия бубонной чумы поразила Трапезунд, банды Мацуки, Трикомии и Сирмены[228]. В 1437 г. венецианский Сенат в своем постановлении отметил эпидемию чумы в Трапезунде и Константинополе и ввел карантин для возвращавшихся оттуда в Венецию венецианских галей[229]. В 1459 г. власти Каффы применяли меры карантина по отношению к судам из Трапезунда и Симиссо «во избежание чумы». За этим следила особая санитарная оффиция, налагавшая высокие штрафы на нарушителей[230].
Гористый рельеф Понта и Пафлагонии создавал немалые трудности для сообщения по суше. На всем протяжении от Амастриды (Амасры) до Трапезунда лишь из района Амиса и Самсунского залива открывался удобный путь в глубь материка. Здесь две основных реки — Галис и Ирис впадали в море, как бы образуя водораздел между Пафлагонскими горами и Париадром. Именно путь на юг от Амиса до Амасии, Зелы и Кесарии использовался со времен античности и пересекал главную артерию, шедшую с запада на восток и соединявшую три основные плодородные долины Западного Понта — Фемискиры, Фанарии и Дазимона (ныне Чаршамба, Ташова и Казова)[231]. Пути от Трапезунда на юг были гораздо менее удобными и шли по ущелью реки Дегирмен Дере, затем — через Зиганский проход или через урочище Кампана (Каракабан) — Понтийские ворота[232]. Эти пути имели особое стратегическое значение со времен Римской империи и были главной торговой магистралью в XIII–XV вв. После османских завоеваний их значение резко упало[233]. Использовался также торговый путь от Синопа к Кесарии или к Ганграм и Анкире, от Инея — к Никсару и Токату, от Триполи (Тиреболу) по течению р. Филабонит (Харшит) до Чанихи (Цанха, близ совр. Гюмюш-хане), от Ризе к Испиру и имевший второстепенное значение, путь через Пафлагонию — от Амастриды на юг[234].
Теоретически был возможен и путь по суше от Пропонтиды до Понта, вдоль морского берега[235], но он редко использовался в античности и Средневековье на всем протяжении из-за необходимости преодолевать многочисленные горные отроги и реки. Чаще использовались отрезки этого пути между главными портами, а от Трапезунда до Вати (Батуми) вплоть до XIX в. сколько-нибудь пригодных сухопутных дорог не было вовсе и сообщение осуществлялось по морю[236]. Тем не менее Прокопий Кесарийский измерял расстояние от Халкидона до реки Фасис 52 днями пути человека налегке, возможно, преуменьшая время возможного перехода[237]. Основной же северный сухопутный путь через Анатолию, известный еще с доисторических времен и используемый римскими и византийскими армиями, пролегал значительно южнее Понта — от Константинополя по долинам рек Амний (Тёк Су), Галис и Ликий (Келькит) к Амасии, Неокесарии, Колонии, Феодосиуполю (Карину, Эрзеруму). При этом район Саталы, лежащей на этом пути, играл ключевую стратегическую роль. Он контролировал «проход» как на север, к понтийским областям, так и в центр Анатолии. Поэтому в Сатале размещались значительные римские и византийские гарнизоны, а близ нее происходили многие кровопролитные сражения, решавшие судьбы региона (битвы Византии с персами в 530 и 623 гг., битва сельджуков с татаро-монголами при Кёседаге в 1243 г., столкновения Мехмеда II с Ак-Куйунлу в 60–70-е гг. XV в.). Путь от Трапезунда через Пайперт к Сатале позволял снабжать гарнизоны продовольствием и вооружением, доставляемыми по морю[238]. В IX в. через Пайперт проходили пути паломников (с Кавказа и из Трапезунда) в Иерусалим. В Пайперте старцы получали подаяние на этот нелегкий и дальний путь[239].
Торговые пути с севера на юг по суше не были лишены опасности как от нападения врагов, разбойников, так и от диких зверей. Волки и медведи могли испугать скот и загнать его в горы или загрызть на ночных стоянках