Наверное, Дженни все-таки может что-то заподозрить, но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо, хоть она меня не застигла, когда я тут пировала среди ночи.
Зато кое-кто другой меня застиг. Правда, не в кухне, а потом, когда я пробиралась по лестнице. Там очень темно и ходить надо осторожно. Мало ли, вдруг кто из малышей бросил на ступеньках кубик или погремушку, а ты наступишь, грохнешься и весь дом перебудишь. Поэтому я шла очень осторожно, пробовала ногой каждую ступеньку, и вдруг слышу — наверху, на площадке, кто-то тихонько хнычет. Я посмотрела вверх, а там виднеется что-то белое, развевающееся, я чуть не заорала — думала, это привидение.
Но Трейси Бикер не какая-нибудь трусиха. Я никого не боюсь, даже призраков! Так что я рот рукой зажала, чтобы вопль обратно загнать, и пошла прямо на этот несчастный клок эктоплазмы. Только это оказалось никакое не привидение, а Хлюпик Питер с охапкой простыней.
— Ты куда это собрался, урод? — спрашиваю я шепотом.
А Питер шепчет:
— Никуда.
— Ага, конечно. Просто решил прогуляться с простынкой среди ночи.
Питер так и шарахнулся.
— Описался, да? — спрашиваю.
— Нет, — промямлил Питер.
Врать он совсем не умеет.
— Ясно, что описался. И пробовал застирать простыню в ванной, чтобы никто не догадался. Я-то знаю.
— Пожалуйста, Трейси, не рассказывай никому! — взмолился Питер.
— Ты что? Я не ябеда! Да не волнуйся ты так. Утром отведи Дженни в сторонку и скажи ей на ушко. Она все мокрое заберет и сердиться не будет.
— Правда?
— Правда. А сейчас знаешь что? Возьми в шкафу сухую простыню. И пижамку возьми. Да что ж ты такой бестолковый? Недавно в детдоме?
— Три месяца, одна неделя и два дня, — сказал Питер.
— Всего-то? Я почти всю жизнь по детским домам. — Я достала ему из шкафа простыню. — А почему тебя мама с папой в детский дом отдали? Ты им надоел? Если по правде, их можно понять.
— Они умерли, когда я маленький был. Я с бабушкой жил, а потом она стала совсем старенькая и… и тоже умерла, — промямлил Питер. — А больше у меня никого нет, поэтому я переехал сюда. Мне здесь не нравится.
— А кому нравится? Но здесь все-таки лучше, чем в других детских домах, где я раньше была. Там детей запирают, и бьют, и голодом морят, а если и кормят, то такую гадость дают… Врут, что приготовлено из мяса, а на самом деле — из рубленых червяков, и собачьих какашек, и…
Питер схватился за живот:
— Трейси, замолчи!
— А что это ты тут раскомандовался? — спросила я, но совсем не сердито. — Иди уже, и сухую пижаму надень, а то дрожишь весь.
— Хорошо. Спасибо, Трейси. — Он потоптался на месте, прижимая к себе тряпье. — Трейси, давай с тобой дружить!
— Не нужны мне друзья, — ответила я. — Да и смысла нет, все равно мама скоро приедет и заберет меня к себе.
— А-а, — сказал Питер грустно так.
— Ну ладно, если хочешь, давай пока дружить.
Сама не знаю, зачем я так сказала. Кому это надо — возиться с таким хлюпиком и недотепой? Слишком я добрая, вот в чем беда.
Спать лучше было бы уже и не ложиться. А то, когда наконец заснешь, начинают сниться разные дурацкие кошмары. Как будто видео в голове включается, как только закроешь глаза, и сначала надеешься, что покажут веселую комедию, прямо лопнуть со смеху, а потом звучит зловещая музыка — и я понимаю, что дело плохо. А вчера приснился самый жуткий ужастик всех времен и народов. Я оказалась где-то в темноте, а сзади подкрадывалось какое-то совсем страшное чудище, и я бросилась бежать как ненормальная. Прибежала к большому пруду, там были такие круглые камешки, чтобы перебраться, а на них стояли люди. Я сначала прыгнула на один камень, а там жирная тетя Пегги все место заняла, не удержишься. Я попробовала за нее схватиться, а она меня как шлепнет, и я полетела в воду. Прыгнула на второй камень — а там Жюли с Тедом, я за них уцепилась, а они повернулись спиной, и я опять упала. Поплыла по-собачьи к третьему камню, только плыть было ужасно трудно, и как подплыву к следующему камню — в меня тычут палками и отталкивают на глубину, и я уже начала тонуть…
…А потом я проснулась. Я уже знаю: когда снится вода — значит, случилась неприятность. Пришел мой черед бежать к бельевому шкафу. И ведь как не повезло: наткнулась на Жюстину. Ей, кажется, тоже плохо спалось. Глаза красные. Мне все-таки стало немножко не по себе, поэтому я ей улыбнулась и говорю:
— Мне жаль, что у тебя так с будильником получилось.
Я не сказала, что это я его испортила. Может, он все-таки не из-за меня сломался, правда? И вообще, глупо было бы признаваться. Но я вроде как извинилась, как Дженни советовала.
Только перед такими врединами, как Жюстина Литтлвуд, извиняться без толку. Она лишь прошипела в ответ:
— Ты у меня еще не так пожалеешь, Трейси Бикер! А что это ты тут бродишь? Опять описалась? Как маленькая!
Жюстина еще много чего шипела. Всякие гадости и глупости. Я их даже записывать здесь не буду. Вот еще, время тратить! Ну, меня словами не проймешь. Только угроза ее меня все-таки немножко тревожит. Что она способна устроить за свой драгоценный будильник? Жалко, что у нас в комнатах двери не запираются. Хорошо, хоть комнаты отдельные — правда, крошечные, как чуланчики.
Это новая методика такая. Детям требуется личное пространство. Я бы так и сидела в своем личном пространстве, записывала историю своей жизни, а наружу бы не высовывалась, только Дженни сейчас заглянула ко мне и велела идти гулять в сад вместе со всеми. А я ей ответила: «Ни за что!» В детском доме всегда довольно паршиво, а каникулы я просто терпеть не могу. Все сидят друг у друга на голове, старшие тебя тиранят, младшие все время дергают, а ровесники секретничают в сторонке и обзываются.
— Может, попробуешь помириться с Жюстиной? — спросила Дженни, присев на мою кровать.
Я фыркнула и сказала, что она свое время даром тратит, а главное — мое время тоже, мне надо дальше писать свой дневник.
— Ты уже так много написала, — удивилась Дженни. — Скоро бумаги не хватит.
— Тогда я буду писать на обороте поздравительных открыток. Или на туалетной бумаге. Понимаешь, я не могу остановиться. У меня вдохновение.
— Да, я смотрю, ты прямо увлеклась. Когда вырастешь, станешь писательницей?
— Может, и стану.
Я никогда раньше об этом не думала. Я считала, что буду телеведущей собственного ток-шоу. Появляется надпись «ВСТРЕЧИ С ТРЕЙСИ БИКЕР», и я выхожу на сцену в сверкающем платье, и зрители в студии хлопают и вопят, и всякие жутко известные знаменитости рвутся в мое шоу, отталкивая друг друга локтями. Но, наверное, я могла бы и книжки сочинять.
— А знаешь что, Трейси? К нам сегодня приезжает настоящая писательница. Вот и спроси у нее совета.
— Зачем она приедет?
— Она статью пишет о детских домах, для журнала.
— А, скучища!
Я притворилась, что зеваю, хотя внутри у меня все так и заискрилось.
Совсем даже неплохо, если про меня напишут статью в журнале. Книгу, конечно, лучше… Ну, может, и до этого дойдет, потом. Только надо проконтролировать, что эта писательница там напишет. Илень-Мигрень объявление в местной газете составила ужасно по-дурацки. Рубрика называется «Ребенок недели». Дали бы мне самой о себе рассказать, мигом бы набежали толпы желающих стать приемными родителями очаровательной крошки Трейси Бикер. Я знаю, как себя правильно подать.
А Илень совсем бестолковая. Ничего не понимает. Даже не разрешила мне нарядиться для фотографии.
— Нужно, чтобы ты выглядела естественно.
Ну и вышло — слишком даже естественно. Волосы торчат во все стороны, а лицо насупленное, потому что дурацкий фотограф разговаривал со мной как с ребенком: «Ой, смотри, сейчас птичка вылетит!»
А что Илень обо мне написала?
Ну вы подумайте!
— Илень, как ты могла?! — завопила я, как только увидела. — Ничего лучше не нашла обо мне сказать? Что у меня крепкое здоровье?! И не такое уж оно крепкое. А как же аллергия?
— Я еще написала, что ты живая и смышленая. И болтушка.
— Ага. Все знают, что это значит: нахальная, непослушная зазнайка.
— Это ты сказала, не я, — пробормотала Илень.
— И что там за чушь насчет проблем с поведением? Я же не бегаю и не колочу всех вокруг! Ну, редко. И мебель не ломаю. Почти никогда.
— Трейси, вполне объяснимо, что у тебя есть проблемы…
— Нет у меня никаких проблем! А ты еще предлагаешь взяться за меня твердой рукой!
— И любящей, Трейси. Об этом я тоже сказала.
— Да-да, они мне объяснят, как они меня любят, пока будут лупить палкой. Честное слово, Илень, ты какая-то совсем сдвинутая. На твое тупое объявление только разные уроды откликнутся, любители бить детей.
А на самом деле даже они не откликнулись. Вообще никто не отозвался.
Илень все меня уговаривала не расстраиваться, как будто тут моя вина! Вот если бы она собралась с мыслями и сочинила по-настоящему эффектное объявление, нашлась бы куча желающих. Я точно знаю.
Хотя, может, зря я напустилась на Илень, только время трачу. Может, эта тетенька, которая сегодня придет, — как раз то, что нужно. Если она настоящая писательница, уж, наверное, она сумеет написать обо мне что-нибудь впечатляющее. Только надо обязательно ей понравиться, чтобы она меня выбрала из всех и написала обо мне статью. Что же делать, что же делать…
Ага!
Не «ага». Скорее «У-у-у!». Только я никогда не плачу.
Не хочу писать о том, что случилось. Наверное, я раздумала быть писательницей.
Я старалась — правда старалась. Сразу после завтрака бегом побежала к себе и попыталась украситься как только могла. Я знаю, что волосы у меня непослушные, так что я их стянула в такие тугие косички. У Камиллы были косички, все на них умилялись и говорили, какая она хорошенькая. Правда, мне показалось, что с косичками лицо стало какое-то голое. Тогда я смочила слюнями прядки по бокам и попробовала закрутить их в колечки.