[200]. На совпадение текстов Дионисия и Диона Кассия-Зонары указывает еще одно важное обстоятельство: Зонара наряду с Дионисием является единственным автором, который сообщает об обмене письмами между Пирром и Левином накануне битвы при Гераклее. Приняв за основу выводы Э. Бикермана об авторстве этих писем, мы неизбежно придем к выводу, что в этом случае труд Г. Ацилия мог быть использован как Дионисием, так и Дионом Кассием-Зонарой.
Тит Ливий — еще один автор, труд которого наряду с сочинением Дионисия был использован Дионом Кассием[201]. Сравнение ряда мест из работы Диона Кассия с сохранившейся эпитомой «Истории от основания Города» Ливия, а также трудами его последователей обнаруживает потрясающее сходство. Это касается описания похода Пирра на Рим, выступления Кинея в сенате, битвы при Беневенте, но наиболее убедительное сходство показывают сообщения о переговорах Пирра с римлянами, где изложена анналистическая версия. К примеру, у Диона Кассия, как и у Ливия (Liv. Per., 13) и Евтропия (Eutrop., II, 7), посольство Фабриция упоминается раньше, чем посольство Кинея.
Кроме того, Дион Кассий использовал биографию Пирра, написанную Плутархом, о чем он сам сообщает в IX книге своего труда, где рассказывается о красноречии Кинея и его знаменитой беседе с Пирром.
Однако у Зонары подчас содержатся такие детали, которые мы не находим у Плутарха. Так, у него имеются подробности относительно прибытия отряда Милона в Тарент (Zon., VIH, 2), а у Плутарха имя Милона вообще не упоминается.
Все это убеждает нас в том, что труды Диона Кассия и его переписчика Зонары, основывающиеся не только на сочинениях анналистов, но и работах греческих историков (возможно, через посредство «Римских древностей» Дионисия), являются добротным дополнительным материалом, так или иначе помогающим нам в воссоздании событий, связанных с историей Пирра.
Теперь, как кажется, есть необходимость, отступив от хронологического принципа, рассмотреть основные черты римской анналистики и идущей вслед за ней Ливиевой традиции.
Основные черты римской анналистики.
Из-за утраты ряда поистине ценнейших трудов греческих писателей по интересующей нас теме особую ценность приобретает информация, сохранившаяся в произведениях некоторых первых римских историков-анналистов.
Какова же ценность римской литературной традиции в связи с историей Пирровой войны?
По этому вопросу исследователи расходятся в своих оценках. Если такие немецкие ученые, как Р. фон Скала[202], Р. Шуберт[203], Б. Низе[204] и др., отрицали какую-то ее ценность, то французский историк П. Левек пытался найти в ней рациональное зерно[205].
Обращаясь к сочинениям римских анналистов, необходимо учитывать следующие моменты. Римские анналисты стали писать свои произведения после II Пунической войны, примерно через столетие после войны римлян против Пирра, что, естественно, не могло не отразиться на представленных этими писателями данных[206]. Их работы были основаны на очень скудном историческом материале. Имеющиеся в распоряжении анналистов libri lintei, libri magistratuum, annales maximi и др. были не способны служить источником обширной информации по истории Пирра. В качестве источника информации некоторые историки называют также устную фамильную традицию, с ранних времен складывавшуюся в старинных патрицианских семьях. К фамильной традиции Клавдиев, по-видимому, можно отнести речь Аппия Клавдия, произнесенную им в сенате против предполагаемого мира с Пирром[207]. Это, во-первых.
Во-вторых, с течением времени римляне все более осознавали себя мощной силой, что повлияло на развивающуюся римскую историографию. После того как они разбили Ганнибала и покорили Македонию, Пирр уже не мог им казаться значительным противником. Наиболее отчетливо это проявилось в идее, что не эпироты победили римлян, а Пирр победил Левина (Plut. Pyrrh., 18). Данный период позднее стал восприниматься в Риме как «героическое» для республики время, и римская историография вторила такому представлению. Так, до нас дошло свидетельство, что прибывшему в Рим Кинею был дан гордый ответ: пока Пирр не покинет италийскую землю, мир с ним не будет заключен. Вместе с тем очевидно, что едва ли в той ситуации, в которой тогда оказались римляне, последовал бы столь твердый и бескомпромиссный ответ. Это свидетельство могло появиться, когда после изгнания Ганнибала Италия уже стала полноправным владением Рима. Воспоминания же о трудных временах, наступивших после битвы при Гераклее, почти полностью исчезли из памяти римлян, а все унижения, которые в связи с этим они были вынуждены претерпеть, скрывались за выдумками и анекдотами, и в конце концов свой позор римляне превратили в славу, как это было в случае с традицией о битве при Аускуле[208].
Действительно, в античной истории вряд ли можно найти еще одно событие, столь приукрашенное различными выдумками и анекдотами, как Пиррова война. Историки-анналисты, зная о двух серьезных поражениях римлян от иноземного царя, были вынуждены искать выход из создаваемого данным фактом неудобства, подрывающего образ «великого Рима». Для этого и был выбран своеобразный способ, о котором и пойдет речь ниже.
В римской исторической традиции сохранился рассказ о том, что накануне первого сражения между римлянами и Пирром — битве при Гераклее римляне схватили лазутчика, посланного царем для осмотра вражеских позиций. Но вместо того, чтобы казнить разведчика, римский консул Публий Валерий Левин распорядился показать ему все, что его интересовало, а затем отпустить (Dion. Hal. Ant. Rom., XIX, 11; Front. Strat., IV, 4, 7; Eutrop., II, 11; Zon., VIII, 3, 6).
Сразу же бросается в глаза идентичность данного рассказа с известным пассажем Геродота (Hdt., VII, 146), в котором говорится о том, как три греческих разведчика, отправленных в Азию для сбора сведений об армии Ксеркса, были схвачены персами. Их ждала неминуемая казнь, однако персидский царь, вопреки всем предположениям, не только не казнил их, но и разрешил им осмотреть войска, после чего разведчики были отпущены.
По меткому выражению Μ. Жакмо, «эпизод о захвате разведчиков Публием Левином, показ им всего римского войска несет на себе “Геродотову печать”»[209]. Первым же на подобное соответствие обратил внимание Р. Шуберт, который прямо назвал упомянутый пассаж «плагиатом из Геродота»[210].
Нельзя не отметить и то, что в дальнейшем соответствующий сюжет получил дальнейшее развитие в римской литературе. К примеру, у Полибия содержится рассказ о том, как перед битвой при Заме посланные Ганнибалом к римскому лагерю соглядатаи были схвачены римлянами и приведены к Сципиону. Подобно своим предшественникам, т. е. Ксерксу и Левину, римский консул не только не наказал пленников, но даже выделил в их распоряжение в качестве провожатого трибуна, приказав ему без утайки показать то, что интересовало лазутчиков. И Ганнибал, изумленный великодушием римского полководца, воспылал желанием вступить с ним в переговоры (Polyb., XV, 5, 5–9).
Что же лежало в основе римского рассказа? Можно ли установить его первоисточник? Попытаемся ответить на эти вопросы. Для решения данной проблемы, как нам представляется, необходимо провести параллель с еще одним, не менее известным, сюжетом римской анналистики. В римской исторической традиции сохранились две версии истории (одной, идущей якобы от Валерия Антиата, и другой — от Клавдия Квадригария (Gell. N. А., III, 8, 1–6)), повествующей о том, как в период наивысших успехов Пирра в Италии в лагерь римлян явился врач царя Тимохар из Амбракии (ио Валерию Антиату) или Никий (по Клавдию Квадригарию) с предложением отравить Пирра. Выслушав изменника, консулы (по версии Антиата, сенаторы) выдали его Пирру и одновременно направили ему письмо. Текст письма, который приводит Авл Геллий, выставляет римлян в наилучшем свете: они, римляне, терпящие от Пирра бесчисленные обиды и движимые гневом, горят желанием победить царя силой оружия, но никак не подкупом или коварством. Ставя в известность об этом Пирра, они не желают, чтобы кто-либо подумал, что его убийство произошло по их наущению (Gell. N. А., III, 8, 8).
Текст подобного письма, написанного консулами Гаем Фабрицием и Квинтом Эмилием, приводит и Плутарх (Plut. Pyrrh., 21). Выше всего, как следует из письма, римляне ценят свою доблесть (αρετή), с помощью которой они собираются одолеть (и одолевают!) грозного врага.
О дальнейшей судьбе предателя Иикия сообщает Зонара: он был выдан царю, который подверг его мучительной казни (с него была снята кожа, ремнями из которой было обтянуто кресло, которое Пирр, отправляясь в Эпир, якобы оставил своему стратегу Милону) (Zon., VIII, 6, 7).
И в этом пассаже мы находим «Геродотовы мотивы». Сразу же вспоминается известный рассказ Геродота о том, как персидский царь Камбис уличил в мздоимстве одного из судей по имени Сисамн, который, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор. За это царь велел казнить его и содрать кожу. Камбис приказал выдубить эту кожу, нарезать из нее ремни и обтянуть ими судейское кресло, чтобы восседающий на нем помнил о судьбе предшественника (Hdt., V, 25).
Сюжет, связанный с отказом римлян от услуг предателей-перебежчиков, со временем получил широкое распространение в римской литературе. Наиболее часто он использовался в труде Тита Ливия. Так, в V книге Ливии подробно рассказывает о том, как при осаде Фалерий к римскому полководцу Камиллу явился перебежчик-учитель, который привел в лагерь врагов своих юных учеников и предложил использовать их в качестве заложников. Реакция Камилла была для нас вполне ожидаемой: заявив, что римляне не привыкли сражаться с теми, чей возраст принято щадить даже при взятии городов, полководец приказал раздеть этого перебежчика и повелел детям гнать его, связанного, розгами до их родного города. Воевать же по-римски, по Камиллу, это — воевать храбро, справедливо, доблестью и оружием (Liv., V, 27, 1–9).