Кроме того, в статье Л. Г. Вершинина содержится ряд не только неточностей, но и фактических ошибок, на которые стоит указать. Когда автор пишет о том, что греки не считали эпиротов варварами[388], очень хотелось бы ему напомнить фразу Фукидида, сказанную им при перечислении народов, участников одного военного похода: «хаоны и другие варвары» (Thue., II, 80). Рассказывая об обращении италийских греков за помощью к Пирру, Л. Г. Вершинин замечает: «согласие (со стороны Пирра. — С. К.) было дано немедленно»[389]. Подобное утверждение полностью противоречит нашим источникам, которые сообщают о длительных колебаниях Пирра и повторной просьбе жителей Тарента (Just., XVIII, 1, 1). Согласно ученому, поход Пирра на Сицилию — «авантюрный и непродуманный»[390]; однако на самом деле этот поход был одним из самых успешных предприятий Пирра.
Когда Л. Р. Вершинин пишет, что в 275 г. до н. э. «никем не ожидаемый Пирр возвращается в Италию»[391], он тоже говорит неправду: одним из поводов покинуть Сицилию, — пусть чисто формальным, — для Пирра были настоятельные просьбы о помощи со стороны теснимых в его отсутствие римлянами италийских греков; так что Пирра здесь, несомненно, ждали.
Иной взгляд на Пирра высказан в научно-популярной статье Ю. Н. Белкина: в ней автор пытается полностью реабилитировать эпирского царя. По словам Ю. Н. Белкина, «Пирр относится к очень небольшому числу полководцев, чьи огромные способности и честолюбие были совершенно несравнимы с теми скромными средствами, которыми они располагали»[392]. Очень интересна, с нашей точки зрения, трактовка Ю. Н. Белкиным на примере Пирра роли личности в истории. «На его примере особенно интересно проследить, как выдающийся военный талант способен изменить соотношение сил и где границы его возможностей»[393].
Рассматривая военную организацию эпиротов и испытывая нехватку фактического материала, автор прибегает к рискованному методу — методу исторических аналогий. Исходя из некоторых аналогий социально-политического и экономического развития эпиротов с соседними им македонянами, Ю. Н. Белкин автоматически переносит это тождество и на военную организацию. Тем не менее в данном случае это едва ли корректно. И Македония, и Эпир для Ю. Н. Белкина — государства с наследственной монархической властью и слабым развитием полисных форм. Но бросающиеся на первый взгляд общие черты при ближайшем рассмотрении оказываются полной противоположностью. Так, царская власть в Эпире, в отличие от Македонии, была своего рода наследственной службой, ограниченной и контролируемой выборными представителями народа — простатами[394].
Вызывают несогласие и некоторые другие выводы автора. Как считает Ю. Н. Белкин, в отличие от других деятелей эпохи эллинизма, которые «были настоящими авантюристами», Пирр якобы никогда не подвергал опасности свою вотчину — Эпир. Однако нужно вспомнить ситуацию, когда в период отсутствия Пирра в Эпире волны кельтов обрушились на Балканскую Грецию и царь пошел на колоссальный риск, решив не возвращаться домой и не прерывать свою западную кампанию; другое дело, что этот риск оказался оправданным.
Вместе с тем рассуждения Ю. Н. Белкина о возможных планах Пирра в борьбе за гегемонию в Элладе свидетельствуют о том, что истинные планы эпирского царя им были поняты не совсем верно. Вся деятельность Пирра была направлена на то, чтобы добиться благосклонности со стороны греков, показать себя в их глазах настоящим преемником Александра, способным объединить их для защиты их же интересов.
Позиция Ю. Н. Белкина, категорически возражающего против того, чтобы называть Пирра авантюристом, нам вполне понятна. Более того, мы ее полностью разделяем. Но аргументацию, представленную автором в поддержку данной идеи, едва ли можно назвать убедительной.
Некоторые аспекты взаимоотношений сицилийских греков, карфагенян и Пирра затрагиваются в монографии Μ. Ш. Садыкова. Эти отношения рассматриваются здесь с точки зрения получившей широкое распространение в западной историографии теории «политического равновесия сил» в эллинистическом мире, активным пропагандистом которой в отечественной исторической науке ныне является В. И. Кащеев.
Μ. Ш. Садыков справедливо указывает на то, что планы Пирра относительно Сицилии были заранее известны карфагенянам, которые, стремясь воспрепятствовать этому, «развернули активную дипломатическую деятельность, направленную на то, чтобы заручиться поддержкой римлян и мамертинцев».
Однако дальнейший ход рассуждений автора и его выводы вызывают наше несогласие. Как считает Μ. Ш. Садыков, непосредственное вмешательство Пирра в сицилийские дела было связано с соперничеством мамертинцев и сицилийских греков. «Именно активизация мамертинцев стала причиной обращения сиракузских руководителей к Пирру»[395]·.
Но в таком случае спрашивается: причем же здесь карфагеняне? Почему именно они проявляли колоссальные усилия, чтобы Пирр как можно дольше оставался в Италии? Почему именно они выступили инициаторами союза с римлянами против эпирского царя? Между тем они, по словам автора, преследовали лишь одну цель: не допустить Пирра на Сицилию «с ее внушительным арсеналом силовых средств». Оказывается, сицилийские греки своим обращением к Пирру сами спровоцировали карфагенян на активизацию военных действий на острове. «Эскалация конфликта исходила от сицилийских греков и эпирского царя, решившегося на очередную авантюру», — пишет Μ. Ш. Садыков[396]. Таким образом, карфагеняне начали превентивную войну, стремясь не захватить весь остров, «а во всеоружии вступить в предстоящую борьбу с коалицией сицилийских греческих полисов под главенством Пирра»[397].
Противоречия и путаница в позиции исследователя налицо. Если сиракузские лидеры обратились к Пирру за помощью в борьбе против мамертинцев, а не карфагенян, как пишет Μ. Ш. Садыков, то в чем же причины невиданной активности карфагенян, если им ничего не угрожало? Ответ может быть только один: и царь Пирр, и сицилийские греки главными противниками на острове считали карфагенян, против которых и была направлена экспедиция Пирра. Подтверждение этому мы находим в источниках, которые рассказывают о том, что к моменту прибытия Пирра почти весь остров был захвачен карфагенянами. Да и могли ли мамертинцы, которые контролировали лишь один прибрежный город на Сицилии и его округу всерьез угрожать Сиракузам и всему острову? Думается, едва ли.
В целом правильно оценивая причины неудачи сицилийской экспедиции Пирра, Μ. Ш. Садыков, к сожалению, оставил без внимания проблему государственно-правового положения Пирра на острове. А ведь именно Сицилия стала тем полем, где Пирр в течение двух с половиной лет осуществлял свой эксперимент по строительству эллинистической монархии на Западе.
Итак, завершая обзор отечественной научной литературы по истории Пирра, можно сделать ряд выводов. Во-первых, по данной теме отсутствует какое-либо серьезное обобщающее монографическое исследование, в котором бы его жизнь и свершения нашли свое более или менее полное освещение. Во-вторых, имеющиеся работы носят либо научно-популярный характер, имея целью ознакомление читателя с полководческим талантом Пирра (Л. Р. Вершинин, Ю. Н. Белкин), либо лишь в какой-то мере затрагивают события, связанные с деятельностью эпирского царя (Μ. Ш. Садыков). В-третьих, в единственном серьезном исследовании — серии статей И. И. Вейцковского — актуальные в 50–60-х гг. XX в. идеи классовой борьбы, к великому сожалению, отодвигают далеко на второй план действительно важные проблемы истории Пирра.
Подведем некоторые итоги. Имеющийся в нашем распоряжении материал, содержащий представления как античных, так и современных авторов о личности и деятельности эпирского царя Пирра, нуждается в некотором осмыслении.
Неординарная личность Пирра, его ищущая и неугомонная натура, его трагическая судьба вызывали неподдельный интерес со стороны античных писателей. К сожалению, труды греческих историков III в. до н. э. (Гиеронима, Проксена, Тимея, Филарха и др.) оказались утраченными, и мы имеем о них представление лишь по сохранившимся фрагментам. Несмотря на свои пристрастия, эти писатели достаточно объективно излагали интересующие нас события. Основная масса дошедших до нас литературных источников (как греческих, так и римских) датируется эпохой римского владычества, что, естественно, не могло не наложить своего отпечатка на рассмотрение в них событий, связанных с историей Пирра. Римские авторы, большинство из которых жило спустя несколько веков после рассматриваемых событий, подавали информацию о них в выгодном для римлян свете, не останавливаясь даже перед прямой фальсификацией.
Что же касается современной историографии, то ее обзор, представленный в настоящей главе, позволяет заключить, что исследование деятельности царя Пирра отнюдь не является «белым пятном» в науке. Зарубежные историки в ΧΙΧ-ΧΧ вв. создали ряд капитальных трудов, в которых были как рассмотрены отдельные аспекты политики Пирра, так и предпринимались попытки — в некоторой степени достаточно успешные — дать всесторонний анализ деятельности эпирского царя. Появились работы, в которых вместо распространенного взгляда на Пирра как на «кондотьера» и «авантюриста» делались усилия по его «реабилитации» (особенно четко это проявилось в трудах Μ. Жакмо и П. Левека). Но в данном случае речь идет о зарубежной историографии. Если же говорить об отечественной исторической науке, то, как мы видели, в ней не имеется ни только ни одной монографии по интересующей нас теме, но и практически ни одной по-настоящему серьезной статьи.