В этой связи резким диссонансом звучит указание Павсания на то, что якобы Пирр, зная, что «в боевом отношении он не может равняться с римлянами», решил бросить против них слонов (Paus., I, 12, 3). Для Павсания, жившего несколько веков спустя после описываемых событий, в период расцвета Римской империи, трудно было представить, что были времена, когда кто-то не знал о римлянах ничего. Кроме того, здесь мы находим характерный для римской историографии мотив: победить доблестных римлян Пирр мог только за счет неведомых для них диковинных животных — слонов. Все это убеждает нас в том, что упомянутый пассаж Павсания не представляет никакой исторической ценности.
Наше мнение подтверждают и события, связанные с миссией Кинея в Рим. Все источники, повествующие об этом, прямо или косвенно (в большей степени, к сожалению, косвенно) представляют Кинея если не первым греком, который оказался в Риме, то уж наверняка первым, кто удостоился чести лицезреть «собрание царей?» — римский сенат (Plut. Pyrrh., 19; Flor., I, 18; Amm. Marc., XVI, 10). И то, с каким интересом Пирр впоследствии расспрашивал своего посла и советника о Риме и его обитателях, как нельзя лучше говорит о полном отсутствии у эпирота достоверных данных о противнике. И если какие-то сведения о римлянах он не получил также от принявших активное участие в подготовке его экспедиции эллинистических правителей (Птолемея Керавна, Антигона Гоната и Антиоха I), то можно предположить, что и для них Рим являлся terra incognita. К тому же Пирр провел несколько лет при дворе Птолемея I в Александрии, крупнейшем тогдашнем культурном центре: и если там ничего не знали о Риме — это говорит о многом[601].
Но все это пока ни приблизило нас к ответу на один из важных вопросов: кто из греков первым написал о Риме? К сожалению, в данном случае мы вынуждены вступить в область догадок и предположений.
Согласно Б. Низе, именно война Пирра с Римом была тем исходным пунктом, когда римская история нашла свое первое отражение в греческих источниках[602]. И если, отбросив все сомнения, принять данный тезис на веру, то это немного упростит нашу задачу: останется выяснить, кто из историков ближе всего стоял к событиям Пирровой войны и первым отразил ее в своих сочинениях. И хотя здесь точного ответа мы также дат1> не в состоянии, все-таки круг вероятных претендентов на подобное первенство не столь уж широк.
В этой связи хотелось бы назвать три наиболее известных имени. Прежде всего, это сам Пирр, которому античная историческая традиция приписывает литературную деятельность (Cic. ad Fam., IX, 25; Dion. Hal. Ant. Rom., XX, 1; Plut. Pyrrh., 17; Aelian. Tact., I). Второе имя, которое следует здесь упомянуть, — эпирский историк Проксен, который, по-видимому, служил при дворе Пирра и был ответственен за создание героической генеалогии молосской династии. Третье имя — известный историк эпохи диадохов Гиероним из Кардии, который в своем произведении отразил не только борьбу Антигона Гоната против Пирра, но и затронул сюжеты, относящиеся к экспедиции эпирского царя в Италию.
Итак, экспедиция Пирра на Запад имела для всего античного мира огромное историческое значение. До этого времени развивавшиеся рядом друг с другом два мира — греческий и римской — не вступали между собой практически ни в какие отношения (во всяком случае, достоверной информации об этом в источниках нет). Они лишь знали или скорее всего догадывались о существовании друг друга. Вмешательство Пирра в италийские дела открыло грекам Рим, а римлянам — греческий мир. И хотя первые контакты были сделаны сначала на военном, а затем уже на дипломатическом уровне, это ни в коей мере не снижает их значимости. Вслед за военным и дипломатическими начались культурные, торговые и другие контакты. Был сделан важный шаг к единству’ античной цивилизации.
Рим и Тарент к 280 г. до н. э.:начало конфликта
В 282 г. до н. э. римская эскадра из десяти кораблей вошла в гавань Тарента, хотя, как уже было указано выше, в соответствии с договором, заключенным ранее, римлянам было запрещено появляться севернее Лацинийского мыса. Тарентинцы, возмущенные этим нарушением, атаковали римлян, частично потопив, частично захватив корабли непрошеных гостей. Таково содержание сведений античных авторов о завязке римско-тарентинского конфликта (Dion Hal. Ant. Rom., XIX, 4; App. Samn., 7; Dio Cass., fr. 39, 4–6: Zon., VIII, 2, 2; Liv. Per., 12; Flor., I, 13; Oros., IV, 1, I·)·
Нападению тарентинцев на римскую эскадру, имевшему огромные последствия, предшествовали события, изучение которых имеет немалый интерес. В. Хоффман, специально занимавшийся исследованием источников по истории римско-тарентинского конфликта, указывал на крайнюю однобокость и субъективность их информации: в центре внимания античных авторов находится «исполненный величия Рим», а окружающий его италийский мир «представляется как бы в приглушенном свете»[603].
Нельзя не согласиться с мнением Р. Тэлберта о том, что недостаток сведений источников по начальному периоду конфликта между Римом и Тарентом связан также с тем, что в данных событиях не участвовали более или менее выдающиеся личности, которые могли бы привлечь внимание древних биографов[604]. Все это вызывает крайнюю осторожность в обращении с источниками.
В начале III в. до н. э. ситуация на Апеннинском полуострове отличалась крайней сложностью. И зарубежные, и отечественные историки выделяют три этапа становления господства Рима в Италии. Покорение греческих городов Южной Италии рассматривается как третья и завершающая фаза этого процесса[605].
Как образно заметил Г. Скаллард, «солнце эллинизма медленно закатывалось на Западе»[606]. Со второй половины IV в. до н. э. греческие города начали испытывать непрерывное давление со стороны италийских племен. Не обладая достаточной силой для отражения набегов бруттиев и луканов, греки все чаще были вынуждены прибегать к приглашению наемников из среды своих балканских соотечественников.
Среди греческих городов Южной Италии особо выделялся Тарент[607]’. Город, основанный в 708 г. до н. э., имел исключительно благоприятное географическое положение (об основании Тарента см.: Plin. N. H., III, 99; Strab., VI, 3, 2–4). Тарент достиг своего расцвета в IV в. до н. э. Важное значение мореплавания и торговли в жизни города нашло отражение в легенде о его основании. Эпоним города Тарас считался сыном Посейдона и изображался сидящим на дельфине. Это изображение являлось гербом города[608]. По подсчетам Ж.-Μ. Давида, в начале III в. до н. э. население Тарента должно было составлять приблизительно 200 тыс. жителей[609]. Экономика города была достаточно развита: тарентинские ремесленники производили ткани, гончарные изделия, ювелирные украшения из золота и серебра, которые распространялись и которым подражали по всей Италии. Более того, жители Тарента оказывали значительное культурное влияние, проистекавшее из высокоразвитого искусства и интеллектуальной деятельности пифагорейской школы, центром которой был этот город[610].
И хотя некоторые исследователи рисуют идеальную картину развития Тарента[611], таковой в начале III в. до н. э. она уже не была. Этой торговой республике все труднее было отражать натиск своих воинственных соседей, все чаще приходилось обращаться к услугам наемников. Более мелкие греческие города, такие как Неаполь, Регий, Фурии и Локры, не полагаясь на помощь Тарента или Сиракуз, все чаще обращали свой взор в сторону Рима. Последний, заключив союз с Неаполем в 327 г. до н. э., стал своего рода опекуном тех, кто в этом нуждался[612].
Одним из первых приглашенных греками Италии командиров наемников был спартанский царь Архидам III, который пал в битве с мессапиями в 338 г. до н. э. Через несколько лет его место занял молосский царь Александр I, добившийся определенных успехов, но затем рассорившийся с тарентинцами и погибший в стычке с луканами в 330 г. до н. э.[613] Во время II Самнитской войны римские войска вступили в Апулию, в которой Тарент имел определенный интерес, и основали там опорный пункт Люцерию. В 303 г. до н. э. луканы вновь возобновили свои атаки против греков, и тарентинцы пригласили на помощь спартанского полководца Клеонима. Он также достиг определенных успехов, заставив противника заключить мир. Однако последовавшая за этим ссора Клеонима с тарентинцами привела к его отстранению от командования и отбытию из Италии.
Первая информация о конфликте между Римом и греками относится к 327–326 гг. до н. э. (в контексте II Самнитской войны), хотя имеются свидетельства контактов Рима с югом Италии и в более ранние времена. Так, город Кумы направил зерно женщинам Рима в VI в. до н. э., а книги Сивиллы и культы Деметры-Цереры и Венеры Эрицинской были заимствованы римлянами именно у западных греков (Zon.. VII, 12; Dion. Hal. Ant. Rom., XII. 1, 9; Liv., VIII, 26, 6)[614].
Договор 327 г. до н. э. таил опасность для Тарента, ибо обеспечивал Риму предлог для прямого вмешательства в дела Южной Италии. По мнению К. Ломас, Тарент не имел четкой политики по отношению к Риму; тогда его больше заботило разъединение, а следовательно, ослабление соседних италийских племен. Именно в этом контексте стоит рассматривать попытку арбитража Тарента в споре между Римом и самнитами в 320 г. до н. э. (Liv., IX, 14, 1–9)