Путаница присутствует в версии Дионисия и в истории со слонами. Мы находим их повсюду: слоны участвуют в изгнании арпийцев из лагеря Пирра, ранее они сталкиваются с римскими приспособлениями, специально против них приготовленными, слоны участвуют в разгроме III и IV римских легионов, наконец, они заставляют отступить римскую конницу. Это отнюдь не исключает того, что страх римлян перед слонами со времени битвы при Гераклее стал меньше. Флор рассказывает о том, что гастат IV легиона Гай Нумиций, желая доказать, что эти звери смертны, отрубил хобот одному из слонов (Flor., I, 13, 9). Г. Скаллард, доказывая историчность данного эпизода, указывал на то, что Нумиций — это старинное римское имя, которое не было распространено в более поздние времена. Следовательно, в основе данного рассказа лежат остатки старинной семейной римской традиции[747].
Все это приводит нас к выводу, что сообщения Дионисия и Ливневой традиции (Зонара, Орозий) восходят к одному источнику и его надо искать в римской анналистике. Если еще Валерий Анциат считал битву при Аускуле поражением римлян (Gell. N. А., 111, 8, 1), то у Ливия и Дионисия ее исход уже остается нерешенным. По словам О. Гамбургера, таким общим источником мог быть римский анналист Лициний Макр[748], но это лишь предположение.
Что же касается итогов битвы, то их оценка Гиеронимом заметно отличается от соответствующих свидетельств как Дионисия, так и Ливневой традиции. Если первый ясно говорит о поражении римлян (и такой позиции еще придерживается ранняя римская анналистика (Валерий Анциат)), то уже Ливий и Дионисий говорят о нерешенном исходе сражения. Мы ясно видим, как с течением времени римская историческая традиция поражение римлян постепенно превратила в победу. Достаточно посмотреть на динамику изменения оценок:
Флор: melius dimicatum (I, 13, 37);
Евтропий: Pyrrus Tarentum fugatus (II, 13);
Орозий: victoria ad Romanos concessit (IV, 1, 19).
Подобную «лестницу» можно наблюдать и в изменении данных о потерях.
Реальные цифры приводит Гиероним со ссылкой на «царские воспоминания»: со стороны Пирра погибли 3 тыс. 505 чел., со стороны римлян — б тыс. чел. У Дионисия мы находим павшими уже по 15 тыс. воинов с обеих сторон. У Ливия из-за утраты соответствующих книг его труда этих данных нет, хотя, возможно, он приводил те же цифры. Однако уже Фронтин, Евтропий и Орозий говорят о 5 тыс. погибших римлян и 20 тыс. воинов Пирра! Так римляне, потерпевшие поражение на поле боя, взяли убедительный реванш на страницах исторических сочинений.
Сказанное убеждает нас в том, что предпринятая некоторыми авторами попытка совместить две версии — Гиеронима и Дионисия (об одном дне битвы) малоубедительна. Мы имеем перед собой два сообщения абсолютно разной ценности: надежный и беспристрастный рассказ Гиеронима, дошедший до нас в явно сокращенном изложении Плутарха, и рассказ Дионисия, переполненный разного рода приукрашиваниями и анекдотами и от того имеющий очень мало исторической ценности[749].
Что же дало повод некоторым римским авторам поражение римлян при Аускуле превратить в их победу? В этом случае стоит согласиться с суждением Р. фон Скалы: то обстоятельство, что Пирр не смог использовать победу, позволило следующим поколениям римлян рассматривать эту битву как собственный триумф и придать Децию Мусу ореол славы[750]. И, думается, еще одно обстоятельство создало почву для оптимистических оценок исхода сражнения для римлян: в отличие от битвы при Гераклее, при Аускуле лагерь, в который римские войска организованно отступили, не был взят Пирром.
Но если с римской исторической традицией все понятно, то отнюдь непонятно, как подобную фальсификацию могли не заметить некоторые современные исследователи. Например, согласно Дж. Эбботу, в битве при Аускуле «никакая из сторон не смогла добиться перевеса»[751]. По сути дела, недалека от этого и точка зрения Г. Мэлдена, который полагал, что «сомнительная победа у Аускула лишила Пирра позиции лидера или арбитра в Италии»[752].
И все же победа Пирра в битве при Аускуле сомнений у подавляющего большинства ученых не вызывает. Интересный аргумент на этот счет привел А. Пассерини: последовавшее после Аускула предложение карфагенской помощи Риму само собой говорит в пользу поражения римлян при Аускуле, ибо в ином случае у римских историков не было бы необходимости придумывать карфагенские посольства[753].
Как нам представляется, наиболее верную оценку сражения при Аускуле представил Т. Моммзен: «Пирр, бесспорно, одержал победу, но лавры ее были бесплодны; она делала честь царю как полководцу и как солдату, но достижению его политических целей она не способствовала»[754].
Победа, которую одержал Пирр при Аускуле (а в этом у нас нет никаких сомнений), далась ему гораздо тяжелее, чем при Гераклее. Но от этого ее значение и слава Пирра, как одного из величайших полководцев древности, не стали меньше.
Период, последовавший за битвой при Аускуле, отмечен снижением активности как со стороны Пирра, так и со стороны римлян. Что касается Рима, то причина подобного его поведения ясна: он, потерпев второе поражение, был вынужден «зализывать раны». Но чем объяснить пассивность Пирра?
В исторической литературе на этот счет существуют различные версии. Так, Р. фон Скала находил объяснение в последствиях тяжелого ранения Пирра, полученного царем в битве при Аускуле[755]. Однако более правдоподобной кажется точка зрения Р. Шуберта, который указал на усиление напряженности в отношениях между царем и его италийскими союзниками вследствие ограничения Пирром их прав, военных поборов и повинностей, а также отсутствия зримых результатов кампании[756]. Почти через сто лет эту мысль Р. Шуберта повторила К. Ломас, по мнению которой отбытие Пирра на Сицилию было своего рода разрешением конфликтной ситуации, возникшей между царем и его италийскими союзниками[757].
Конечно, и первая, и вторая версия имеет право на существование, но, как кажется, истинные мотивы тогдашнего поведения Пирра следует искать в той военно-политической обстановке, которая сложилась в Греции в 279 г. до и. э. Именно в этот год орды кельтов, хлынувшие на Балканский полуостров, ввергли Элладу в хаос. Пирр, который зорко следил за ситуацией у себя на родине, должен был своевременно получить известие о том, что попытка его тестя Птолемея Керавна остановить и отбросить кельтов стоила ему жизни. Это создавало для Пирра ряд дополнительных проблем. Во-первых, Птолемей Керавн был оставлен Пирром на время его отсутствия «хранителем царства» и теперь отвечать за безопасность Эпира было некому. Во-вторых, смерть Керавна привела к обострению борьбы за македонский трон между различными претендентами. В этой ситуации у Пирра появилась на первый взгляд блестящая перспектива: переправившись в Грецию и разбив врагов, представить себя в качестве освободителя Греции и овладеть Македонией[758].
Но в этот момент Пирр принял совсем иное решение, круто изменившее его судьбу. Он отправляется не в Грецию, а на Сицилию, куда его уже долго и настойчиво призывали проживавшие на острове греки. Что же заставило царя принять подобное решение? Какое место занимала Сицилия в планах Пирра?
Различие мнений на данный счет столь велико, что может показаться, что прийти к какому-то определенному решению здесь нельзя. Идея Э. Вилля о том, что Пирр решил сражаться на два фронта, едва ли способна нас удовлетворить[759]. Тот факт, что в Таренте Пирром был оставлен гарнизон под командованием Милона, не должен нас обманывать: это был скорее долг царя перед своими союзниками, некая гарантия безопасности, нежели план продолжения борьбы с Римом. Обоснование сицилийской экспедиции Пирра его «нетерпеливым характером» также можно оставить без внимания[760]. Кроме того, есть мнение, согласно которому экспедиция эпирота на Сицилию была временным отступлением от его генеральной линии — борьбы с Римом, своего рода «передышкой», которая к тому же должна была дать царю новые силы для продолжения этой борьбы. Таким образом, в данном случае война за Сицилию отходит на второй план перед войной против Рима. Подобный взгляд отстаивали Б. Низе[761] и А. Б. Недерлоф[762].
Иную точку зрения предложил Д. Ненчи, на аргументации которого позволим себе остановиться несколько подробнее. Как он считает, в Западном Средиземноморье в начале III в. до н. э. развернулась ожесточенная борьба между Птолемеевским Египтом и Карфагеном за экономическое господство в регионе. Рим в рассматриваемый период не был для Египта серьезным торговым конкурентом и не мог препятствовать экономической экспансии Лагидов на Западе. Экспедиция, предпринятая Пирром, была якобы инспирирована Лагидами. Главной ее целью была Сицилия, захват которой нанес бы сильный удар по экономическим интересам Карфагена в регионе. Конфликт же с Римом объясняется простым недоразумением, а точнее — незнанием греками римлян, а римлянами — греков[763]. Таким образом, борьба Пирра за Сицилию доведена Д. Ненчи до степени пес plus ultra.
Подобная концепция Д. Ненчи подверглась резкой критике