[1070]. Поэтому не раз можно было наблюдать, как, опасаясь больших человеческих жертв при штурме различных укреплений, Пирр, рискуя пошатнуть свой высокий авторитет полководца, вынужден был отводить войска.
Что до правовых аспектов взаимоотношений Пирра с его армией, то весьма показательной в этой связи является надпись, где говорится о пожертвовании царем после победы при Гераклее части добычи Зевсу Додонскому (SGDI, К· 1368 = Ditt. Syll3., № 392; текст надписи и ее перевод см. выше). Характерно, что в данном посвящении Пирр, эпироты и тарентинцы обозначены как три отдельные и равноправные силы (при этом разделение четко фиксируется союзом κοά. Интересную параллель при этом проводил В. Отто в своей рецензии на книгу по эпирской истории, написанную К. Клоцшем. Упомянутую надпись из Додоны В. Отто сравнивал с посвятительной надписью, сделанной на Делосе царем Антигоном III Досоном в честь победы в битве при Селассии в 222 г. до н. э., в котором упоминаются «царь Антигон… македоняне и (их) союзники» (IG, XI, 4, № 1097 = Ditt. Syll3., № 518: βασιλεύς ’Αντίγονος… καί Μακεδόνες καί οΐ σύμμαχοι)[1071]. И здесь мы наблюдаем дважды повторяющийся союз καί, который как бы связывает три относительно самостоятельные силы. В случае посвящения Пирра после битвы при Гераклее это — царь, эпироты и тарентинцы.
Военное дело было предметом особого интереса Пирра. Он был настолько увлечен им, что с течением времени эпирского царя начали рассматривать как великого кондотьера, не способного жить без войны, которая даже якобы стала его главной целью в жизни (Enn. Ann., VII, 180; Plut. Pyrrh., 13). В подтверждение подобной мысли Плутарх упоминает случай, когда, отвечая на заданный на пиру кем-то из присутствующих вопрос, какой из флейтистов ему нравится, Пирр ответил: «Полководец Полиперхонт, ибо царю пристойно знать и рассуждать только о ратном искусстве» (Plut. Pyrrh., 8).
Полководческий авторитет Пирра в древности был непререкаем, причем слава выдающегося стратега тянулась за ним через века. Хорошо знавший Пирра Антигон Гонат, который впоследствии стал его противником в борьбе за Македонию, на вопрос о том, кого он считает величайшим полководцем, ответил: «Пирра, если он доживет до старости» (Plut. Pyrrh., 8).
В свою очередь, Аппиан и Плутарх рассказывают об известной беседе Ганнибала со Сципионом Африканским, в которой карфагенянин на вопрос Сципиона, кого он считает величайшим полководцем, ответил, что на первое место он ставит Александра Великого, потому что тот разгромил полчища варваров и дошел до самых далеких стран; на второе — Пирра, потому что тот первым начал сооружать военные лагеря; себя же Ганнибал поставил лишь на третье место (App. Syr., 35–36; Plut. Pyrrh., 8). Несколько иначе этот рассказ звучит у Тита Ливия, который ставит в заслугу Пирру приоритет не только в сооружении лагерей, но и в использовании в военных целях местности, размещении караулов и (самое важное) искусстве располагать к себе людей, приобретая таким образом необходимых союзников (Liv., XXXV, 14, 8–9). Понятно, что подобная похвала в устах самого Ганнибала дорогого стоит.
Не только греческие, но и римские историки отдавали должное полководческому таланту Пирра. Так, Кв. Энний привел достаточно своеобразную характеристику Пирра: «Безрассуден род Эакидов: они могучи больше в бою, чем своей мудростью» (Enn. Ann., VI, 197–198: stolidum genus Aeacidarum: bellipotentes sunt magis quam sapientipotentes). Между тем у Ампелия мы находим уже не оставляющую никаких сомнений оценку военных талантов Пирра: «Он превосходил всех греков в мудрости и опытности в военном деле» (Ampel., 28, 3).
Все это убеждает нас в мысли о том, что в лице Пирра военная наука и искусство эллинистической эпохи нашли своего поистине выдающегося представителя.
Суммируя основные выводы, сделанные в данной главе, а также имея ввиду некоторые другие аспекты деятельности эпирского царя, которые станут предметом отдельного рассмотрения в следующем разделе книги (идеология и династические браки), мы приходим к заключению, что в период правления Пирра царская власть в Эпире претерпела решительные изменения: на смену существенно ограниченной в правах племенной басилейи пришла монархия эллинистического типа, носившая неограниченный характер.
Глава VIIIИДЕОЛОГИЯ
Легитимация и сакрализация власти ПирраСоздание героической генеалогии
Будучи не только прекрасным полководцем и смелым воином, но и мудрым государственным деятелем, Пирр хорошо понимал значение идеологии. Во-первых, четкая государственная идеология была необходима царю для решения внутриполитических задач. Переход от так называемой «героической басилейи» к монархии эллинистического типа нуждался во внятном обосновании этой трансформации в глазах эпиротов. Во-вторых, осуществление грандиозного похода на Запад требовало как серьезных военных ресурсов, так и панэллинской идеи, которая была бы объединяющим началом для всего греческого мира в его борьбе с западными варварами.
Эллинистические монархии, возникшие на руинах державы Александра Великого, и их цари остро нуждались в соответствующей легитимации и сакрализации. Все это было актуально и для Пирра, который ставил перед собой грандиозные политические задачи. Считая себя вторым Александром, Пирр мечтал о создании великой империи, аналогичной, а возможно, и даже более обширной, чем та, которая была создана его знаменитым предшественником. Такой программе было необходимо соответствующее идеологическое обоснование.
В биографии Пирра Плутарх, рассмотрев царскую генеалогию и указав на знаки расположения судьбы, вознесшей его не без помощи богов на престол, едва он вышел из отроческого возраста, отметил те сверхъестественные и неординарные способности, которыми Пирр был наделен от природы. Это, во-первых, челюсть царя, состоявшая из единой кости с зубами, которые у него якобы не отделялись один от другого; во-вторых, филантропическая деятельность Пирра, проявлявшаяся в способности излечивать больных; в-третьих, чудодейственные качества большого пальца одной из ног, с помощью которого он лечил болезни селезенки и который, как оказалось впоследствии, остался целым после кремации тела Пирра (Plut. Pyrrh., 3). Подавляющее большинство исследователей, так или иначе занимавшихся историей Пирра, относят эту информацию Плутарха к сочинению Проксена, придворного историка эпирота, ответственного за создание героической генеалогии царей Эпира[1072].
Истории о тавматургических (чудотворных) способностях Пирра, по всей вероятности, были инспирированы самим царем с единственной целью — подтвердить божественное происхождение и придать святость своей власти, в чем нуждался каждый правитель[1073].
Устройство верхней челюсти Пирра интересно не только в плане анатомии, но и как признак священной царственности. Речь идет об идее, которую Μ. Блок и Д. Ненчи представляли как одно из суеверий, получивших наибольшее распространение в Средние века[1074]: правители рассматривались как сверхъестественные существа, непременно несущие на своем теле особые магические знаки (так называемые signum regalitatis). И в случае с Пирром мы находим те же магические знаки, которые служили как для Проксена, так и для Плутарха свидетельством царского величия эпирота.
Таким образом, мы стоим у истоков традиции, основы которой заложил сам Пирр, желая утвердить святость своей особы. Впоследствии по примеру Пирра поступил и царь Вифинии Прусий II, о чем пишет Валерий Максим (Val. Max., I, 8, 12). Нечто сходное можно найти в XVII в. в легенде об иберийском царе Александре, который, подобно Пирру, имел царственные знаки — сросшиеся ребра.
Причина, побудившая Пирра обожествить себя и свою династию, вполне понятна. В этом случае он следовал примеру преемников Александра Великого. Например, основатель дома Селевкидов Селевк I, который вел свой род якобы от Аполлона, имел на бедре изображение якоря, являвшееся своеобразным божественным символом.
Все это, по мнению Пирра, позволяло ему сравнивать себя с выдающимися царями своей эпохи и таким образом поднять на должный уровень собственную династию, поставив ее вровень с другими эллинистическими домами.
Важное значение Проксен отводил тавматургическим способностям Пирра. По его представлению, они были получены от богов и служили обоснованием божественного происхождения царя.
Для установления идентичности божества и царя последний наделялся двумя сверхъестественными прерогативами: способностью прорицать и творить чудеса. Тавматургический выбор Пирра между способностью прорицания (мантикой) и искусством врачевания (ятрикой) объясняется прогрессивным распространением культа Асклепия[1075]. Именно ятрика гораздо больше, чем мантика, отвечала в эпоху эллинизма фигуре царя-филантропа. Идея филантропии, носившая в философских школах и учениях скорее умозрительный характер, приобрела важное значение в разрешении человеческих проблем, особенно в лечении болезней. Так, для Пиндара первым филантропом был Хирон, а первым медиком — Асклепий, которого он именует φιλάνθρωπος (Pind. Pyth., III, 5). Связь Пирра с Асклепием, врачевателем и филантропом, должна была стать явной и очевидной для всех эпиротов и современников царя. Сообщение о белом петухе, которого Пирр во время лечения больных приносил в жертву Асклепию, говорит о связи ятрических способностей царя с ятрикой других Асклепиадов. В упомянутом пассаже Плутарха мы находим аккуратное описание техники лечения, подобное тому, которое можно найти в текстах из Эпидавра. К тому же указание на чудодейственные свойства правого пальца царя не кажутся случайными, ибо по традиции чудодейственные и целительные свойства ятрики приписывались именно правой стороне тела. Способность излечивать больных разными чудодейственными средствами в то