Незамужние девы Британии против секса
Так мало нового под солнцем! Кто исподтишка не посмеивался над легендарной «головной болью», досаждающей злым, обидчивым, истощенным, отвергнутым женщинам, когда их мужья требовали от них исполнения супружеских обязанностей? Но ни одна женщина, ни даже миллионы, сжимающие себе головы, когда приходит время идти ложиться спать, не составляют общества, соблюдающего целибат. Однако, когда они действуют целенаправленно и каждая «головная боль» представляет собой скорее политический инструмент, чем персональную уловку, положение существенно меняется.
Как мы видели в «Лисистрате», жены воинов измотанного в битвах легиона объединились, чтобы заставить своих мужей прекратить военные действия. Их оружие – отказ от половой жизни до тех пор, пока воинственные мужчины не вложат в ножны мечи, представляло собой проявление целибата в его стратегически самом целомудренном виде, направленном на достижение великой миссии мира.
В конце XIX в. тысячи британских женщин занимались собственной постановкой «Лисистраты» в реальной жизни. Их требования существенно отличались от намерений гречанок – все они были одинокими и гордились своим положением незамужних женщин, поскольку оно выражало их сознательный протест против своего приниженного положения.
Не могут не взволновать слова писательницы-феминистки Люси Ре-Бартлетт: «В сердцах многих женщин сегодня зарождается крик, суть которого можно было бы сформулировать так: “Я никогда не буду близка с мужчиной и не буду вынашивать ребенка”, пока не прекратится это безразличие – а виноватые не станут судьями… Это – “молчаливая забастовка”, и она охватит весь мир»[604].
Какая связь «молчаливой забастовки» с коллективным целибатом? И что еще, помимо политической разъяснительной работы и моральной храбрости, кроется за женской резкостью?
Ответов на эти вопросы несколько, и отзвуки их слышны далеко за пределами Британии – в Северной Америке. Первый ответ прост, он определяется демографией: примерно одна из трех женщин была незамужней, и одна из четырех оставалась такой всю жизнь. За счет более высокой мужской смертности и эмиграционных квот мужчин было значительно меньше. С 1821 г., когда после проведенной в Британии переписи населения выяснилось, что на каждую тысячу мужчин приходится тысяча тридцать шесть женщин, расхождение этого гендерного соотношения возрастало вплоть до периода, начавшегося после Первой мировой войны, когда оно составило тысячу на тысячу девяноста шесть[605].
Объяснение этих показателей не столь очевидно, как могло бы показаться на первый взгляд. Такие значительно отклоняющиеся соотношения оказали бесспорное воздействие на шансы отдельной женщины вступить в моногамный брак. Однако речь одновременно шла и об очень многих других проблемах.
В 1880-х гг. произошло смягчение правил и некоторых законов, ранее обрекавших женщин на социально-экономическую зависимость. Прежде всего, это коснулось женщин из более обеспеченных сословий. В частности, им было легче получить высшее образование и, благодаря ему, доступ к некоторым престижным профессиям. Возникало огромное число рабочих мест для «белых воротничков», и на многие из них шли работать женщины. Благодаря Закону о собственности замужних женщин, принятому в 1870 г., женщины теперь могли оставлять свои заработки себе, а не отдавать их мужьям, и потому работа за зарплату стала гораздо более привлекательной, чем была раньше.
Эти перемены не были дарами щедрого и великодушного правительства. Они стали результатом проходивших десятилетиями обсуждений и акций протеста в основном среди женщин из средних и высших сословий, выступавших против собственного притеснения. Многие из них также представляли интересы миллионов своих сестер из среды рабочего класса, угнетение которых проявлялось по-иному, но коренилось в том же патриархальном устройстве общества.
Если бы законы поменялись вместе с обычаями и предоставили занятым на профессиональной работе женщинам такую же юридическую независимость, как и их братьям, положение незамужней женщины не казалось бы столь заманчивым. Однако многих продолжало раздражать то обстоятельство, что, выходя замуж, женщина меняла зависимость от отца на зависимость от мужа. Действительно, принятый в 1882 г. (пересмотренный и доработанный) Закон о собственности замужних женщин позволял женщинам самим владеть имуществом, но в других важных областях они продолжали оставаться юридически зависимыми. Часто оказывалось так, что переход зависимости от отца к зависимости от мужа имел печальные последствия.
Как за десять лет до этого отмечал состоявший из группы женщин авторский коллектив: «Женщине надо напоминать… что при выходе замуж она теряет многие преимущества. Самим фактом бракосочетания она лишается независимости, поскольку брак делает ее зависимой от другого человека. Ее привычки, стремления, круг общения, а иногда даже друзья должны уступить место его привычкам и кругу общения».
Разве не предупреждала раньше Флоренс Найтингейл, что женщины, выходящие замуж, «должны всю свою жизнь принести в жертву… в тени его судьбы женщина должна уничтожить себя»?[606] Как и многие другие женщины, занимавшие схожее общественное положение, она оставалась незамужней – и соблюдала целибат – ради сохранения личной независимости, необходимой ей для выполнения собственных честолюбивых замыслов.
Статистические шансы найти подходящего мужа оказывались настолько незначительными, что многие женщины предпочитали чахнуть в незавидном положении старых дев, тоскуя по не рожденным детям, терзаясь от сложившихся оскорбительных отношений, обязывающих их после смерти родителей жить уединенно, постоянно находясь в состоянии бесконечной унылой тоски. (Если бы некоторые талантливые представительницы этой группы женщин предприняли исследование судеб молодых индийских вдов, мог бы сложиться терзающий душу серьезный литературный жанр.)
Однако меньшее количество британских мужчин не может объяснить, почему четверть британских женщин никогда не выходили замуж – ведь что ни говори, даже в самые худшие времена такая диспропорция не составляла и одиннадцати к десяти. А те, кто твердо решил выйти замуж, могли и нередко на самом деле эмигрировали в Австралию, где гендерный дисбаланс носил обратный характер, хотя «качество» доступных мужчин зачастую оставалось под вопросом.
Чем же тогда можно было объяснить стремление такого большого числа представительниц среднего класса оставаться одинокими? Драматург Сисели Гамильтон в книге «Брак как ремесло» писала о том, что это явление представляло собой политическую тактику, направленную на создание значительной группы одиноких женщин, готовых бросить вызов мужскому господству, включая тот его аспект, который она называла сексуальными надругательствами. За исключением небольшого числа одиноких женщин, обращавшихся за сексуальным удовлетворением к другим женщинам, подавляющее их большинство соблюдало целибат, считая его необходимым инструментом для достижения поставленной цели[607]. Другая женщина, не вышедшая замуж по собственному желанию, отмечала, что «повсюду, где женщины настолько активно занимаются половой жизнью, что целибат там практически отсутствует, их социальное, экономическое и интеллектуальное положение остается очень низким»[608].
Таким образом, значительную часть соблюдавших в конце XIX в. целибат людей составляли разочарованные, мятежные и политически дальновидные женщины, для которых он являл собой свободный выбор. Половой акт с мужчиной, как они полагали, был чем-то вроде отказа от юридических и (несмотря на закон 1882 г.) имущественных прав, а также отказом от личной независимости. Они воспринимали целибат как стратегию улучшения положения женщин, что позволяло бы им спокойно зарабатывать себе на жизнь, и просто отказывались от замужества.
Объединенные незамужние женщины
«Требуется (так могло быть написано в объявлении) духовное сообщество для сознательно одиноких, мятежных и политически дальновидных женщин, занимающихся профессиональной деятельностью». Время и место: Англия XIX в. Действующие лица: молчаливые стачечницы, о которых речь шла выше, образованные молодые женщины, избравшие целибат в знак протеста против двойных стандартов, сказывавшихся на всех сторонах их жизни: в законах, на рабочем месте, в политике и в обществе в целом.
В 1880 г. поколение этих женщин достигло зрелости, и каждая из них отправилась в собственное путешествие по жизни. В одну жизнерадостную и честолюбивую группу вошли писательница и активистка Беатриса Поттер[609], а также писательницы Маргарет Харкнесс, Эми Леви и Олив Шрейнер. Они решили покинуть патриархальные дома своих родителей, но не для того, чтобы жить вместе в квартирах, где обитали лишь представительницы прекрасного пола, как это было в период предшествующей волны сторонниц целибата – учительниц, медицинских сестер и социальных работников. Этим молодым женщинам больше нравились приключения, и они снимали себе собственное жилье.
По сравнению с благоустроенными домами их детства и фешенебельными районами, где они были расположены, их новое жилье было скромным, а районы специально выбирались с таким расчетом, чтобы они были подальше от тех, где оставались их семьи. Этих женщин особенно привлекал центральный Лондон, потому что он находился достаточно далеко от любопытных, критически настроенных родственников. Жизнь там позволяла легко передвигаться, не привлекая к себе излишнего внимания. Но самым большим преимуществом было то, что многие одинаково мыслящие женщины там жили рядом друг с другом, образуя в сердце огромного, беспокойного города сообщество близких по духу людей; поддерживая друг друга, они напоминали себе и своим близким о том, чего стремились достичь.
Тем не менее жизнь их от этого легче не становилась. Независимые или нет, порядочные женщины в одиночку не прогуливались и не заходили в кафе и рестораны. В некоторых районах Лондона, как писала Вирджиния Вулф в романе-очерке «Парджитеры»[610]. «без мамы нельзя было даже показываться, как будто это были болота, кишащие крокодилами». А «если тебя видели на Пикадилли», это «было то же самое, что прогулка <в жилой части> Аберкорн Террас в пеньюаре и с губкой в руке»[611]. Несмотря на эти ограничения, целеустремленные молодые женщины обустраивались в центре города и готовились вести самостоятельную, доставляющую им удовлетворение и достойную жизнь при соблюдении целибата.
Эти женщины отличались от миллионов других целомудренных работающих сестер тем, что сами себя содержали и раскрывали свои возможности в тех районах, где жили, поскольку их целибат носил исключительно политический характер. Он не имел ничего общего с представлениями о морали, опасениями беременности или необходимостью хранить непорочность, пока не возникнет тот единственный, который сделает предложение вступить в брак. Иногда даже женщины удивлялись, что эти их сестры отвергали буржуазный брак и материнство, обосновываясь в этой полной сурового реализма и далеко не самой фешенебельной части Лондона. Социальный работник Беатриса так с восторгом писала об этом в своем дневнике:
«Кто мог бы подумать, – <мы с Мэгги>… постоянно говорили друг другу, – когда вдвоем как школьницы стояли на поросшей вереском поляне около Бурнмауса… обсуждали наши религиозные проблемы, давали выход всем нашим горестям и заканчивали пророчеством о том, что через десять лет будем говорить о стряпне и детском белье… кто бы мог подумать о нашем подлинном будущем?»[612]
Обмен соображениями и опытом друг с другом, а также многочисленные рассказы Беатрисы о ее нуждающихся клиентах взаимно усиливали и оказывали большое влияние на этих женщин, проводивших впечатляющую работу. Все писали о лондонской бедноте и все отвергали покровительственное отношение милосердных женщин из среднего класса. Вместо того они изображали своих героев с полной сочувствия ясностью.
В романе «Без работы» Мэгги Харкнесс почти не изменила облик своего съемного жилья и в мелодраматичном ключе изобразила жизнь обычных рабочих в доках. В произведении «Рубен Сакс» измученная и подавленная Эми Леви высмеивает ценности буржуазной еврейской жизни. Кроме того, она писала смелые поэтические строки о платонических любовниках:
Прежде чем мир стал так печален,
Когда я молода была, и ты со мною был…
Мы бесконечно обсуждали
Искусство, книги, жизнь и человека,
Как будто гордо мы вдвоем от века
На троне правды восседали;
Не любимых мало, а друзей (так все говорят),
Но все они бесполые – мыслители подряд[613].
Более жестко Эми писала о другом философе – Сократе, которого сурово осуждала за женоненавистничество.
Витавший в облаках философ,
Одержимый благородными теориями и великими мыслями,
Не снизошел до униженья от прикосновенья к такой безделице,
Как деликатная ткань женского сознания –
Такого же утонченного, как душа страстной женщины[614].
Наиболее убедительно и правдиво романы Мэгги и Эми звучат, когда их героини похожи на них самих. Альтер эго Мэгги – Мэри Камерон, от лица которой ведется повествование, живет в дамских меблированных комнатах, «забавном месте, где было полно студенток, изучающих медицину, – она называла их женщины-мальчишки, – журналисток, артисток и вдов». В обстановке своей комнаты Мэри использовала «японскую утварь, разрисованный муслин, разные антикварные безделушки, которые любят собирать девушки-студентки и самостоятельные молодые женщины»[615]. Со времени отъезда из родительского дома сельского приходского священника Мэри сама себя содержала, занимаясь чтением корректур, перепечаткой на машинке и преподаванием стенографии. Иначе говоря, Мэри воплощает в себе образ Мэгги и всего сообщества ее подруг, объединенных в одном лице.
В первой книге Эми «Роман в мастерской» рассказ ведется о четырех обедневших и осиротевших сестрах, которые вместе пытаются выжить, занимаясь фотографией. Мастерская находится на грани банкротства, люди думают, что цены у женщин-фотографов ниже, на улицах неспокойно. Но одна из сестер – Гертруда Лориме, хранит «секрет, детскую любовь к освещенным газовыми лампами улицам, к зрелищу спешащих людей, ламп, двухколесных экипажей, возникающих и исчезающих в желтой дымке, будто сотканной из жуков-светляков», и у нее никогда не возникает сильного желания вернуться «в относительную скуку Кэмп-ден-Хилла»[616].
С некоторыми литературными изменениями образов вымышленные Мэри Камерон и Гертруда Лориме были их авторами, литературным (если не подлинным) свидетельством того, что реальные женщины – Мэгги и Эми – тоже достигли успеха. Мэри, Гертруда и другие героини подтверждали правильность тщательно разработанного образа жизни реальных женщин, неукоснительно соблюдавших целибат. Как писательницы они не просто отбирали и описывали грубые жизненные образы работавших в промышленности бедняков, но вели о них повествование так искусно, что вполне достойно зарабатывали себе этим на пропитание.
Целибат они соблюдали с гордостью, он не был им в тягость. Женщины были слишком заняты своими переживаниями, работой и удовольствием, получаемым от жизни. Оно включало и романтические отношения. Беатриса, например, кокетничала (конечно, вполне невинно) с радикальным политиком Джозефом Чемберленом, а потом отказалась выйти замуж за него. Их коллективная преданность целибату укрепляла уверенность женщин в себе и защищала от того, чтобы попасть под каблук к мужчине. Прекрасным примером такой ситуации является Беатриса – ее очень привлекал влиятельный и процветающий Чемберлен, который был значительно старше ее по возрасту. Несмотря на испытываемые к нему чувства, он пугал ее: Беатриса поняла, насколько властным был этот мужчина.
Если судьбе суждено нас соединить (против моей воли), я утрачу всю радость и беззаботность. Меня поглотит жизнь мужчины, чьи цели мне чужды. Он откажет мне в свободе мысли в моих с ним отношениях. Его карьере я должна буду подчинить всю свою жизнь – как душевную, так и физическую[617].
Но, несмотря на успех, такое духовное сообщество соблюдавших целибат женщин было столь же уязвимо, как и любое другое. Проблема здесь заключалась, конечно, не в целибате, изначально сплотившем это объединение, а в ходе самой жизни: проблемах с деньгами и профессиональными достижениями, эмиграцией, а в случае Эми Леви – с глубокой, неисцелимой тоской. Спустя примерно десять лет женщины расстались, навсегда закрыв за собой двери в некогда чрезвычайно плодотворную общину подруг, соблюдавших целибат[618].
Эта община распалась, не потерпев краха, не зачахнув, не усохнув как сморщенный бурдюк, но возродить ее не могло ни опыление пчел, ни возрождающий дождь. В былые времена она сияла ярким светом. Ее сочный виноград перебродил, превратившись в хмельное вино. Ее члены избавились от застенчивости и пробудили мысли, которые, в свою очередь, породили прозу и поэзию, ставшие raison d’être сообщества, осязаемым доказательством того, чего могла достичь независимая женщина в соблюдавшем целибат сообществе, что она могла создать и как могла преуспеть. Но его героини были верными отражениями их уже расставшихся создательниц, живших в придуманных ими общинах, члены которых соблюдали целибат, влияя на других женщин и вынуждая некоторых из них в будущем делать ставку только на самих себя.
Сексология против «жалящего оружия смерти»
«Молчаливая забастовка» с участием гордых одиноких женщин привела к неизбежной ответной реакции. Она объявилась под видом сексологии, последнего достижения в области «научных» исследований, и движения «Материнство». Отцы-основатели сексологии – англичанин Хэвлок Эллис и немцы Иван Блох и Август Форель[619], подчеркивали врожденные биологические различия между мужчинами и женщинами. По словам Эллиса:
особая область деятельности женщин состоит в вынашивании и воспитании детей при заботе о человеческой жизни в домашних условиях. Основной сферой деятельности мужчин остается исследование жизни вне дома, в промышленности и изобретениях, а также в развитии искусств[620].
Сделав такие облеченные в научную терминологию замечания относительно существующего положения вещей, Эллис перешел к изложению выводов. Один из них состоял в том, что идеальные сексуальные отношения существуют при мужском превосходстве и женской покорности. Другой сводился к тому, что идеальная женщина, образец материнства, очень отличается от незамужней женщины, девицы – слова, которое в работах Эллиса обрело отрицательное значение, сохранявшееся на протяжении всего XX в.
Как и многие другие приверженцы движения «Материнство», Эллис выступал за приписывавшуюся ему феминистскую программу действий: конечно, похвала замечательной работы матерей должна положительно действовать на женщин. В случае с Эллисом это представлялось бесспорным, поскольку он также отстаивал новую мысль о том, что женщине следует и она на деле должна получать наслаждение от сексуальных отношений. Ей не нужно больше лежать скованной, сжав кулаки и зубы во время генитального проникновения раз в два месяца, а потом пытаться об этом забыть, думая о судьбах Англии и империи.
Как ни странно, раньше Эллис сам потерял любимую, потому что не смог достичь полной эрекции во время романтической подготовки к половому акту. Его собственным сексуальным пристрастием было наблюдение за женским мочеиспусканием. Этот опыт, восходивший к незабываемым мальчишеским воспоминаниям о том, как он подглядывал за мамой, когда она мочилась в саду, был увековечен в «Мадонне» – стихотворении, которое он включил в опубликованный им на собственные средства поэтический сборник «Сонеты и народные песни, переведенные с испанского»:
Любимая как-то внезапно вскочила с постели,
Где прежде лежала нагая с моим сердцем рядом,
Раздвинула стройные ноги, что я ласкал взглядом,
И тут у нее из волос рыжеватых, мерцавших на теле,
Чудесной фонтанной кривой, так что робость исчезла на деле,
Как жидкая радуга, вся изогнувшись в полете,
Летело все вниз, все струилось, блестя на излете,
А ей невдомек то, что женщин других так заботит[621].
В отличие от маленьких мальчиков, «любимая» Эллиса не измеряет и не хвастает траекторией струи своей мочи, а просто с немым изумлением за ней наблюдает[622].
Поддержка Эллисом великого Материнства, или, как его называли в Германии, движения Mutterschutz, отчасти объясняет его огромное влияние. С 1880 г. и далее детей рождалось меньше, а смертность младенцев возрастала. Физические исследования выявили плохие условия жизни большого числа школьников и тот факт, что многих призывников не брали в армию из-за многочисленных нарушений здоровья. Что-то было не так – по крайней мере, власти теперь знали, что с чем-то были проблемы, – и решение, как представлялось, крылось в создании нации супермам, которые помогли бы предотвратить физический упадок. По словам Эллиса, эти женщины осуществили бы «возрождение расы» и «развитие сверхчеловечества».
Женщин тоже привлекали идеалы движения «Материнство». Некоторым казалось, что оно обосновывало значение выбранных себе ролей Другие были убеждены в том, что сексология представляла собой научную истину, и потому верили выводам, убедительно излагавшимся теоретиками движения.
Эти выводы расходились с феминистскими представлениями, особенно с «тихой забастовкой», добровольным движением одиноких женщин, которые сами брали в руки контроль над своей жизнью, отказываясь передавать свои права мужьям. Осуждение одиноких женщин стало основным направлением нападок антифеминисток. Одна из сторонниц движения «Материнство» открыто порицала одинокую женщину, проводя аналогию с пчелиным ульем, где бесплодные рабочие пчелы были похожи на «избыточных женщин», отказывавшихся или не имевших возможности выйти замуж. Поскольку ядовитое жало рабочей пчелы требовало трубки для кладки яиц, одиночки, отказывавшиеся от «силы жизни», по определению овладевали «жалящим оружием смерти».
Другой мужчина-антифеминист вел панические разговоры о возможности гражданской войны между женами и одинокими женщинами – «побочными продуктами нашего женского населения». В работе «Современная женщина и как ею управлять» еще один автор-мужчина называл одиноких женщин «осуждающими и ненавидящими мужчин… женщинами, “независимыми от мужчин”, самыми разными созданиями, жалкими в их защите первого принципа природы, но не имеющими никакого серьезного значения в биологическом или социальном смысле». Он даже предлагал полигамию как решение «проблемы одиноких женщин и право жить собственной жизнью – высшей цели большого числа революционно настроенных британских женщин»[623].
Позже нападки на одиноких независимых женщин усугубились обвинениями в лесбиянстве и фригидности, как вызванными, так и усиленными одинокой жизнью. Учитывая тот факт, что численность британских женщин на два миллиона человек превосходила численность мужчин, это и в самом деле можно было сравнить с тяжелой артиллерией. Такие женщины считались – в отрицательном смысле – главными сторонницами проведения реформ для всех биологических видов – как людей, так и животных. «Фанатизм и шаткость позиций» этих опасных дев вызвали у радикально настроенной антифеминистки Шарлотты Холден желание побудить их к поддержке «дурацкой науки, дурацких религий и дурацкой благотворительности». Она призывала их всем сердцем поддержать унизительные кампании по борьбе с вивисекцией, запрету научного развития в Англии, созданию приютов для кошек и собак, миссионерских проектов и «пропаганду “занудства”»[624].
Более того, «достаточно много известно <о психологическом воздействии постоянной девственности>, – отмечала Холден, – для осознания того факта, что, доверяя ответственность за отдельных лиц и государство старым девам, возможно, мы действуем неразумно».
Лесбиянки, названные «промежуточными женщинами», представляли собой еще большую проблему. Им следовало разрешать работать только на должностях, имеющих подчиненный характер, поскольку в качестве преподавателей, медицинских сестер или врачей они «могли бы нанести очень большой вред»[625].
В результате целенаправленных манипуляций сексологов и их неожиданных союзников из движения «Материнство» целибат, в соблюдении которого женщины стремились обрести независимость и следовали по этому пути восторженно и целеустремленно, теперь изображался порочным и подозрительным, как накидка ведьмы для странных, выживших из ума женщин или маскарадный костюм для гневно осуждаемых лесбиянок. Общество все еще требовало от невест девственности, но их непорочность была самым ценным даром мужу, призванным вести их дальше по жизни до самого конца. Стареющих девственниц – женщин, не вступавших в брак, жалели, а самозваных одиноких дам, имеющих собственную программу действий, независимо от того, насколько она была благородна и важна, порицали в самых резких выражениях. Их феминизм отвергался как антиобщественный и недостойный даже того, чтобы обращать на него внимание, разве только чтобы его сглазить. Их целибат стал таким же отвратительным, как и его цель: независимость и личная самореализация женщин.