Сегодня, по прошествии стольких лет, нам почти невозможно представить, что означала для Церкви эта перемена в имперской власти. До 312 года христианство находилось вне закона, а христиан преследовали. И вдруг, в мгновение ока, к ним начали относиться с благосклонностью, добротой и вниманием. Константин ввел христианство в жизнь общества. И Церковь пересмотрела его образ и миссию.
Вероятно, Евсевий, церковный историк, выразил мнение большинства христиан, когда представил императора как идеального христианского правителя и предвидел начало новой эры спасения. Возможность проповедовать во всеуслышание и возрастать в безопасности явно означала, что Бог замыслил для Церкви новую, более великую миссию. Настал миг, предопределенный божественной силой! Теперь в жизнь всего общества требовалось влить дух христианства!
Другие христиане увидели особый смысл в том, что Иисус и его весть явились в тот самый час, когда Римская империя дала миру политическое, экономическое и культурное единство. Казалось, империя исполняла провиденциальную задачу: готовила путь для того, чтобы христианство могло исполнить свою вселенскую миссию. Теперь, когда явился Константин, казалось, до обращения всего мира подать рукой.
Да, Церковь обрела явные преимущества. Но она заплатила и свою цену. Константин правил христианскими епископами, как гражданскими слугами, и требовал безусловного подчинения официальным указам, даже если те касались церковных дел. А еще в Церковь, принятую империей под крыло, хлынули массы. До обращения Константина в ней пребывали только убежденные верующие, готовые взять на себя риск называться христианами. Теперь же в нее влились люди политически амбициозные, равнодушные к религии и до сих пор отчасти укорененные в язычестве. Это грозило не только тем, что понимание христианского учения станет поверхностным и его заполонят языческие предрассудки. Возникла и опасность, что Церковь станет светской, а религию начнут использовать в политических целях.
К 380 году поощрения для христиан уступили место наказаниям для нехристиан. В тот год император Феодосий сделал христианскую веру исполнением воли империи:
По Воле Нашей все народы, что пребывают под Нашим правлением, обязаны соблюдать религию, переданную римлянам божественным апостолом Петром… Мы обязуемся верить в единого Бога Отца, Сына и Святого Духа, держась представления о их равном величии и о Святой Троице.
Тем, кто последует этому правилу, мы повелеваем принять имя кафолических христиан. Что же до остальных, коих Мы осуждаем как умалишенных и неспособных рассуждать, то таковые станут опорой бесчестных еретических догм, и места их собраний не будут наречены именем церквей, и сперва их поразит божественная кара, а вслед за ней и Мы предпримем меры к свершению возмездия, как требует того божественный суд.
Феодосий принимает как данность прочную связь его собственной воли и воли Божьей. Эта связь подразумевалась в христианской империи.
Облик церковных зданий в христианской империи планировали тщательно, с акцентом на новой иерархии Христа и императора. Стиль заимствовали с Востока. Греческий путешественник, посетивший Персию во II столетии, оставил описание дворца, в котором «был увенчанный куполом зал с сапфирами, блиставшими в убранстве, и на фоне их лазурной синевы сверкали звездами на небосводе золотые образы божеств». Таковой и стала модель для инкрустированных мозаикой византийских церквей. В них воссоздавались если и не «золотые образы божеств», то по крайней мере Бог и полубог-император, Его земной представитель.
На Западе, вдалеке от имперских дворов, в Церкви нашлись те, кто осмелился бросить полубогу вызов. Одним из таких был Амвросий, епископ Медиоланский. Инцидент, приведший к столкновению, на первый взгляд едва ли мог показаться делом имперской важности. В 390 году одного колесничего в Греции обвинили в мужеложстве. Наместник области швырнул его в тюрьму, но не учел реакции народа. Близились гонки колесниц, и люди требовали вернуть колесничему свободу. Наместник отказал. Народ поднял восстание, убил наместника и освободил своего героя.
Феодосий, бывший в то время в Милане, пришел в ярость и велел наказать устроивших мятеж. На следующей гонке колесниц в цирке в Салониках солдаты Феодосия закрыли ворота, перекрыли входы, по сигналу напали на людей – и за три часа от меча пали семь тысяч фессалоникийцев.
Вопль ужаса пронесся по империи. Амвросия, считавшего себя имперской совестью, жег жесточайший стыд. Во имя Церкви – да и простого человеколюбия – он не смел молчать. Феодосий должен был признать, что совершил преступление, и покаяться. И Амвросий решил написать императору.
«Не могу отрицать, что тебе присуща ревность в вере, – писал он…
…не отпираюсь, что есть страх Божий: однако в тебе есть природная горячность, которую если кто захочет смягчить, ты быстро обращаешь к милосердию, а если кто подстегивает – ты еще больше распаляешься, так что едва можешь удержать ее. О если бы никто не подстрекал, раз никто не смягчает! Я охотно оставляю это тебе, чтобы ты удерживал себя сам и стремлением к благочестию побеждал… Я написал это… чтобы примеры царей побудили тебя снять этот грех с твоего царства; а снимешь ты его, смирив пред Богом свою душу. Ты – человек, и к тебе приходит искушение, победи его. Грех снимается лишь слезами и покаянием. Ни ангел, ни архангел, лишь Сам Господь может сказать: “Я с вами”; не смягчает вину, когда мы согрешили, если не принесем покаяние».
Амвросий отказался допустить императора к причастию до тех пор, пока тот не исповедает свой грех. Какое-то время Феодосий оставался вне Церкви, но в конце концов принял условия епископа и, сняв свои роскошные императорские одежды перед лицом многочисленного собрания, попросил прощения грехов. Ему пришлось поступить так не раз, прежде чем наконец, в Рождество, Амвросий позволил ему приступить к таинствам.
На то, чтобы заставить византийского императора унизиться, требовалась необычайная смелость. Амвросий применил оружие – угрозу отлучения, – которым вновь и вновь будет пользоваться Западная Церковь, заставляя склониться непокорных владык. Но в сердце христианской империи, в Константинополе, ни один епископ никогда не заходил так далеко.
А сегодня, как указывает Бамбер Гаскойн:
В миланской церкви, названной в честь святого Амвросия, службы вершатся по римско-католическому обряду – явно иной форме почитания, нежели та, что была принята у византийских императоров и ныне известна нам под именем греческой православной. Но православный, или ортодоксальный, просто означает «правильный»; тогда как слово «католический» обозначает «вселенский». Равно так же мы могли бы назвать эти формы греческой католической и римской православной.
Это просто случай, ясно показавший: и Восток, и Запад притязали на то, что только один из них обладает верной формой христианства. И уже в их противоречащих взглядах на христианских императоров виден символ их расходящихся судеб.
Рекомендации к дальнейшему прочтению
Baynes, Norman H. Constantine the Great and the Christian Church. 2nd ed. London: Oxford University Press, 1972.
Cochrane, Charles Norris. Christianity and Classical Culture. New York: Oxford, 1957.
Coleman, Christopher Bush. Constantine the Great and Christianity. New York: AMS Press, 1968.
Davidson, Ivor J. A Public Faith: From Constantine to the Medieval World, AD 312–600, Baker History of the Church. Vol. 2. Grand Rapids: Baker, 2005.
Kee, Allistair. Constantine Versus Christ: The Triumph of Ideology. London: SCM Press, 1982.
*Leithart, Peter. Defending Constantine: The Twilight of an Empire and the Dawn of Christendom. Downers Grove, IL.: InterVarsity Press, 2010.
*Yoder, John Howard. Christian Attitudes to War, Peace and Revolution. Ed. by Theodore Koontz and Andy Alexis-Baker. Grand Rapids: Brazos, 2009.
10. Споры о важных тонкостяхДоктрина о Троице
Из всего, что христиане говорят о Боге, самая отличительная черта – это то, что у Бога три личности. Как гласит один из гимнов:
Свят, свят, свят! Господь Бог Вседержитель,
Славят Твое имя
Вся земля и небеса,
Свят, свят, свят! Могуч и милосерден
Бог, един в трех лицах, Святая Троица!
Ни одна другая религия не исповедует и не почитает божество, единое в трех лицах. Мусульмане и иудеи находят эту доктрину оскорбительной; унитарии и Свидетели Иеговы – достойной сожаления.
Сами христиане по большей части признают, что эта доктрина загадочна. Когда верующие на богослужении пытались отождествить Бога хоть с чем-то или обратиться к Нему, они неизбежно говорили об Отце, Сыне и Святом Духе. На вопрос, кого они встретили в христианском Писании, они отвечали в литургии и в проповедях: «Отца, Сына и Святого Духа». Если они думали более отвлеченно о том, на что похожа суть Господа, то отвечали, что Бог был цельным – единым. В IV веке христиан непрестанно волновала эта доктрина: так ученых волнует незавершенная часть исследования. Троица в Единице, Единица в Троице, одна и та же и все же различная?
Один епископ писал о том, что Константинополь кипит от споров:
Если в этом городе вы попросите у кого-нибудь разменять вам денег, он заспорит с вами, рожден ли Сын Божий или не рожден. Если спросите, свежий ли хлеб, вам ответят: «Бог Отец больше, Бог Сын меньше». А если выскажетесь насчет того, что неплохо бы сходить в баню, вам ответят, что «не было ничего, прежде чем был сотворен Сын Божий».
Таким был век, что сформулировал доктрину. Но что христиане имели в виду, говоря о Троице? В чем заключалось ортодоксальное христианское понимание триединого Бога?