После обращения Константина вера обрела огромное значение. Император, приняв христианство, надеялся, что Церковь вдохнет новую жизнь в изнывающую от скуки империю. Но для этого сама Церковь должна была стать единой. Расколотое, разрываемое спорами христианство не могло ее скрепить.
И Константин тревожился, получая со всех окраин донесения о том, какое ожесточение христиане проявляют в своих богословских вопросах. Те же самые верующие, что стали жертвами ужасного гонения, устроенного Диоклетианом и Галерием, теперь требовали от государства изгнать их же собратьев-христиан из церквей или заставить их замолчать – а все из-за расхождений во взглядах на те или иные пункты доктрины. И что мог сделать император? Только вмешаться и остановить этот непрестанный спор (а то и что похуже) и заставить своих христианских подданных прийти к согласию в их же собственной вере.
Отвергнутые тринитарные схемы
Продвинуться в осмыслении доктрины Троицы можно, если понять, чем она не является. Ранняя Церковь, как правило, верила, что Троица – это тайна, которую нужно чтить, а вовсе не простая загадка, которую способен разрешить некий логический экзерсис.
Два подхода стремились защитить идею единого Бога, верховного владыки, но отрицали, что в христианской истории хоть сколь-либо важны Отец, Сын и Святой Дух. Таких теоретиков называли сторонниками монархианства. Одним из течений в монархианстве был модализм. В нем Отец, Сын и Дух Святой виделись как формы или роли, которые Бог принимал в следующие друг за другом периоды времени, словно актер, что воплощает облик разных персонажей в последовательных актах драмы. Влиятельные богословы II столетия выступили против модализма. Он не мог объяснить взаимодействие Отца, Сына и Духа Святого, изображенное в Новом Завете (обратите внимание на сцену крещения Иисуса). Кроме того, истинный Бог за масками Отца, Сына и Святого Духа остается нераскрытым. И Церковь совершенно отвергла модализм.
Второе течение в монархианстве, субординационизм, оказалось гораздо более сложным. Этот подход изображал истинного и властного правящего Бога, которому помогали меньшие божества, обладавшие не столь великим могуществом и рангом. Отец был совершенным Богом, а Сын и Дух Святой – меньшими божествами. В 325 году знаменитый Никейский Собор отверг субординационистское богословие Ария. Спор продолжался еще полвека, пока вердикт Собора не был единодушно принят Церковью. И модализм, и субординационизм отвергнуты в христианском догмате о Троице.
Центром самого проблемного спора на Востоке была Александрия, где Арий, пастырь влиятельной церкви в квартале Баукалис, вступил в конфликт с Александром, епископом города. Примерно в 318 году Арий открыто бросил вызов духовным наставникам в Александрии и заявил, что Слово (Логос), принявшее плоть в Иисусе Христе (Ин 1:14), было меньшим божеством, имевшим иную природу, нежели Бог Отец. Сын не вечен и не всемогущ. То, что христиане называли Христа Богом, для Ария вовсе не означало, что Христос был божеством – разве что в приблизительном смысле. Он был не вечным и неизменным Создателем, а меньшей сущностью, причем сотворенной – первой сотворенной, величайшей, но тем не менее он сам был сотворен. В послании Евсевию, епископу Никомедии, имперской столицы, Арий объяснял свои взгляды так: «Сын имел начало, но… Бог безначален».
Такое учение пришлось по душе многим бывшим язычникам: оно столь напоминало религию их юности! Тот же гностицизм учил, что есть один верховный Бог, пребывающий в одиночестве, и множество меньших существ, которые исполняют дела Божьи и перемещаются между небом и землей. Обращенным язычникам было трудно понять христианскую веру в то, что Сын Божий, Слово, существовал прежде всех век и что он един с Отцом. Арий облегчил понимание христианства. Казалось разумнее думать о Христе как о некоем божественном герое – более великом, нежели обычный человек, но стоявшем ниже вечного Бога. Так возникли вопросы о точном статусе Христа как божественного существа и о единстве идеи Бога. Если Сын обладал иной природой, нежели Отец, значит, есть по меньшей мере два Бога. Арий утверждал, что Отец – это истинный великий Бог, а Сын – меньшее божество.
Взгляды Ария становились все популярнее. Красноречие проповедника в нем сочеталось с талантом к «пиару». На первых стадиях конфликта он облек свои идеи в стихи. В сочетании с мелодией те звучали как радиореклама, и вскоре их по всему городу распевали рабочие в портах, разносчики товаров и школьники.
Епископ Александр не собирался такого терпеть. Примерно в 320 году он созвал в Александрии Собор духовенства, на котором учение Ария было осуждено, а самого пастыря отлучили от Церкви. Арий обратился к своему другу Евсевию, епископу Никомедийскому, и заручился его поддержкой. Так богословский спор стал испытанием на прочность для двух самых важных Церквей на Востоке: для Никомедии, политической столицы, и для Александрии, столицы интеллектуальной. С помощью друзей Арий вернулся в Александрию, и на улицах начались беспорядки.
Константин признал, что этот взрывоопасный вопрос необходимо решить, и в 325 году он созвал Собор в Никее, расположенной в Малой Азии, недалеко от Никомедии. О, сколь яркую картину являл собой первый имперский Собор! Где-то триста епископов ясно помнили дни гонения. Иные несли на своих искалеченных телах печати страдания и тюрьмы. Одного ослепили на один глаз. Другой после пыток не мог двинуть руками. Но теперь казалось, дни страданий окончены. Епископы отправились в Никею не тайком, как привыкли. Они уже не боялись ареста. Им не приходилось отправляться в далекий путь пешком. Они ехали на Собор с удобствами, как гости императора, и все их расходы уже были оплачены.
В центре зала для собраний в Никее воссел Константин. Сперва он считал, что вся проблема кроется всего лишь в небольшом расхождении в терминах. Он был председателем на ранних заседаниях – и словно сиял в своих императорских одеяниях: строгая римская пурпурная тога, облачение императоров, уже уступила место разноцветной парче, усыпанной драгоценностями и, возможно, подобающей восточному монарху.
Император был краток. Он обратился к духовенству и напомнил, что те должны прийти к согласию по вопросам, которые их разделяли. Раскол Церкви, сказал он, хуже войны. Обозначив свое мнение, император отступил и отдал разрешение конфликта в руки церковных предводителей.
Согласно одному отчету о Соборе, некоторые епископы из числа тех, что поддерживали Ария, рассчитывали на абсолютную победу и выступили в защиту Ария смело и уверенно. Но Собор в большинстве своем так вознегодовал, что говоривших прервали громкими криками. На первый взгляд, все эти епископы прибыли из Церквей, где Иисуса почитали. Представлять Иисуса как сущность иной природы – это могло показаться непочтительным.
В каком-то смысле Собор уже был окончен: Арий проиграл. И начался тяжелый труд – создание формулировки, которую примет Собор и которая в то же время исключит учение Ария.
В имперском дворце, по всему периметру внешнего двора, стояли на страже, обнажив мечи, телохранители и солдаты. Но люди Божьи могли спокойно проходить меж ними в самые дальние уголки дворца. На обеде иные из них возлежали на том же диване, что и император, другие отдыхали на подушках по обе стороны от него. Так что же это – и впрямь Царствие Христово? Или это не реальность, а дивный сон?
Епископа Пафнутия из Египта, ослепленного на один глаз при Диоклетиане, император почтил особо – и в знак дружбы между империей и Церковью поцеловал его в щеку со стороны слепого глаза.
Впрочем, после Никеи Константин, а вслед за ним и его преемники снова и снова то запрещали кого-либо из духовенства в служении, то отправляли в изгнание. Учение Церкви слишком часто зависело от того, к кому благоволил император. Двор всегда заполняли представители той или иной партии христиан. И в итоге имперская власть непрестанно запрещала епископов в служении и почти так же часто возвращала их обратно, когда некая новая группа церковных советников брала верх во дворце.
Жизнь Афанасия Великого – ярчайший пример того, как имперская власть обрела реальный контроль в Церкви. Афанасий, секретарь Александра, епископа Александрийского, вполне мог быть на Соборе – и если так, то мог и притязать на то, что внес свой вклад в формулировку Никейского Символа веры, как его главный защитник. Вскоре, в возрасте тридцати трех лет, он сменил почившего Александра на посту епископа. Впрочем, в последующие полвека никто не мог предсказать, кто победит в схватке с арианством. За эти десятилетия Афанасия отправляли в ссылку не менее пяти раз, и каждое изгнание и возвращение в Александрию являло собой либо смену императоров, либо перемену в составе дворцовой церковной клики, шептавшей императору на ухо. Временами Афанасий совершенно утрачивал доверие императора, и тогда ему казалось, будто его оставили все сторонники. В один такой час он провозгласил свой знаменитый вызов: Афанасий против мира. Да, он бы мог выйти один против всей империи.
В эти пятьдесят лет непрестанно шли споры об арианстве. Почти сразу по завершении Никейского Собора умеренная группа, иногда называемая полуарианами, откололась от строгих ариан и попыталась дать новое толкование формулировке единосущный. Они выражали отношение Слова Божьего к Богу Отцу термином homoios, «подобный». И возникли две «партии». Одна, которую возглавлял Афанасий, настаивала на слове homoousios, ибо ее приверженцы верили в то, что Слово (Христос) было «одинаковой» природы с Отцом. Если Христос не был совершенным Богом, говорили они, значит, он не мог в полной мере спасти нас. Другая «партия», полуариане, выступали за слово homoiousios, считая, что Слово было «подобно» Богу Отцу. Эдвард Гиббон в своей достопамятной «Истории упадка Римской империи» с усмешкой писал о том, что в этой борьбе христиане бились друг с другом за дифтонг. Да, это и правда был дифтонг. Но этот дифтонг имел колоссальное значение.