Григорию было тридцать три, когда император Юстин II вдруг назначил его префектом Рима – то была высшая гражданская должность в городе и окрестностях. Вся экономика Рима – поставки зерна, помощь бедным, возведение зданий и бань, прокладка канализации, обработка речных берегов – легла на плечи Григория. Это случилось в 573 году. И словно для того, чтобы сделать бремя еще тяжелее, примерно в это же время умерли и папа римский, и Нарсес.
Григория никогда не привлекала земная власть. Он предпочитал одиночество монашеской кельи, и по прошествии нескольких лет, оставив общественное служение, порвал с миром. После смерти отца он отдал большую часть личного состояния на основание семи монастырей, остальное раздал как милостыню нищим, а потом, отказавшись от последних крупиц положения, обратил отцовский дворец в монастырь, посвященный святому Андрею. Он обменял пурпурную тогу на грубое одеяние монаха и начал жить в необычайной аскезе: ел только сырые фрукты и овощи, большую часть ночи молился, носил власяницу, налагал на себя множество обязанностей монаха-бенедиктинца… Он никогда не отличался силой, и непрестанный пост сгубил ему желудок и сердце. И все же Григорий оценивал те годы как лучшие в своей жизни.
Впрочем, дары Григория не остались в тайне. В 579 году папа Пелагий II сделал его одним из семи диаконов Римской Церкви и отправил послом к имперскому двору в Константинополе. Григорий был искушен в политике и обладал исполнительскими талантами – и это как никогда пригодилось ему в новой должности. В 585 году он вернулся и стал настоятелем им же и основанного монастыря святого Андрея, но при необходимости по-прежнему исполнял общественные дела.
Григорий прекрасно себя чувствовал в роли настоятеля и, возможно, так и тянулся бы к миру иному, если бы на город не обрушилась ужасная чума, погасив огонь жизни папы Пелагия (579–590).
Вскоре после того, как Григория избрали папой, Рим осадили лангобарды, и новый папа невольно прекратил свою проповедь на Книгу пророка Иезекииля: «Я обязан прекратить свои изложения, ибо я устал от жизни. Кто может сейчас ожидать, что я предамся священному красноречию, когда арфа моя обращается к скорби, а речь моя – к голосу плачущих?»
В Западной Европе царил хаос. Люди глубокого склада ума, в числе которых был и Григорий, считали, что настал конец мира. «Что же, – спрашивал он в одной из своих проповедей, – способно ныне обрадовать нас в мире сем? Везде предстают перед нами несчастья, везде мы видим скорбь. Города разрушены, крепости снесены, поля заброшены, земля обращена в пустошь. Деревни пусты, в городах остались лишь немногие, и даже эти ничтожные остатки человечества каждый день срубаются под корень. Бич небесной справедливости разит непрестанно, ибо его удары не приводят нас к покаянию. Иных у нас на глазах уводят в рабство, увечат, убивают. Так что же, братья, может сделать нас довольными сей жизнью? Если мы любим такой мир, то любим не наши радости, но наши раны».
Римская Церковь пережила эти нападения, оставшись едва ли не единственной крупицей организованной цивилизации на Западе, сумевшей это сделать. И хотя свое возвышение до папского служения Григорий считал наказанием, он ринулся в борьбу за порядок среди хаоса.
Он писал срочные письма управителям своих поместий в Сицилии: «Вы выслали мне клячу и пятерку хороших ослов, но кляча слишком тощая, и отправиться на ней в путь невозможно, а на ослах… да как можно ездить на ослах!»
Он повел широкую переписку со своими епископами: «Вы, очевидно, не приняли во внимание моего последнего письма…»
Он установил в своем «Пастырском правиле» принципы христианского служения: «Ибо если высота занимаемого им [пастырем] места вызывает его на соответственную возвышенность слова, то та же высота требует от него и высоких подвигов».
Авторитет папства в Средние века по большей части был основан на практическом управлении, которое поддерживал в те беспокойные времена Григорий. У него не было ни одной свободной минуты. Ничто не казалось ему недостойным внимания или чрезмерным по затрате сил. Его труды предстанут перед нами еще более поразительными, когда мы вспомним, что он был слаб здоровьем и часто прикован к постели. «Уже долгое время, – писал он другу в 601 году, – я бессилен встать со своей постели. Меня мучают боли от подагры, кажется, будто огонь пронизывает все мое тело; жизнь моя обратилась в боль, и я предвкушаю смерть как единственное избавление». В другом письме он говорит: «Я умираю каждый день, но все никак не умру».
Во времена Григория Римская Церковь владела обширными землями вокруг Рима, на мыске и каблуке «итальянского сапога» и на Сицилии. Они назывались «вотчиной святого Петра». В совокупности эти поместья – примерно 4660 квадратных километров – сделали Церковь богатейшим землевладельцем в Италии. И естественно, когда лангобарды вторглись в Центральную Италию и по ходу дела уничтожили местную администрацию, именно управители «вотчины» начали кормить население и взимать налоги – как делали это имперские чиновники. Эту систему взимания налогов и благотворительности возглавил Григорий.
Более того, когда лангобарды начали подбираться к Риму, Григорий предпринял меры для защиты Центральной Италии, назначил военного управителя и заключил мир с двумя вождями лангобардов. В итоге с 595 года во всех политических делах с лангобардами папа играл более важную роль, нежели любой представитель империи.
Участие в политических судьбах Италии стало значимым элементом в жизни папства в последующие века. После Григория папа был уже не только предводителем христиан, а еще и важной фигурой в европейской политике: консулом Божьим.
Решительное предводительство Григория усилило авторитет папского престола. Одно знаменательное столкновение с патриархом Константинопольским раскроет нам, как именно папа представлял свое служение. В письмах Иоанн IV постоянно именовал себя «вселенским патриархом». То был почетный титул; его дали патриархам императоры Лев и Юстиниан, а собор духовенства в Константинополе в 588 году утвердил его для Иоанна и его преемников.
Впрочем, Григорий был раздражен и даже разгневан надменностью восточного соперника. Он изо всех сил стремился отменить этот титул, – этот глупый, гордый, нечестивый, безнравственный, зловонный, богохульный титул, это дьявольское присвоение прав! – и всех, кто называл себя так, папа Григорий приравнивал к Люциферу. Он даже грозил разорвать литургическое общение с патриархом и призывал императора наказать подобную самонадеянность.
В противоположность звучным титулам Григорий назвал себя просто – «раб рабов Божьих». Таким стал один из неизменных титулов римских пап, хотя он и звучит иронично в связи с более поздними поразительными заявлениями. Когда один из церковных служителей назвал самого Григория «вселенским папой», тот решительно отверг этот титул: «Я говорил, что ни меня, ни кого-либо иного вам не следует так называть! Прочь те слова, что воспламеняют гордыню и ранят милосердие!»
Но пусть Григорий и отвергал звучные титулы, в той мере, в какой ему хватало возможностей и силы, он притязал на контроль над всей Церковью Христовой – и осуществлял этот контроль.
И неудивительно, что преемники Григория без каких-либо угрызений совести использовали даже более надменные титулы, нежели тот, против которого он возражал столь торжественно: «Господь гордым противится, смиренным дает благодать».
Для Григория гордыня была как злобный пес. И этот пес преследовал его непрестанно. Он говорит о гордыне так часто, что мы понимаем: он и сам явно был ею одержим. Он видит гордыню во всех ее обличьях. В своих «Моралиях», комментариях на Книгу Иова, он рассматривает ее под каждым углом: «Гордыня, нами названная корнем всех пороков, не удовлетворяется изничтожением одной добродетели, восставляет себя против всех членов души, и, подобно вселенской и смертоносной болезни, разлагает все тело».
Да, Григорий и сам страдал от этой болезни. Все его неистовство, непрестанные срочные письма, которые он рассылал по всему континенту, его нежелание дать себе хоть мгновение отдыха – видимо, все это исходило из того, что он знал свою гордыню и отчаянно желал лицом к лицу встретить зло и одолеть его. Эта борьба длиной в жизнь была совершенно созвучна его стремлению к монашеству.
С восшествием Григория на папский престол впервые явился монах. Он все так же следовал строгой аскезе монашеской жизни, окружил себя монахами, сделал их епископами и легатами, утвердил устав святого Бенедикта на соборе в Риме, гарантировал монастырям свободу и право собственности – и своим примером и влиянием сослужил монашеству великую службу.
Одна история – то ли правда, то ли легенда, гласит: прежде чем Григорий стал папой, он встретил на римском рынке троих английских мальчишек – и тут же обратил на них внимание.
«Увы! – воскликнул он. – Столь ясны их лица, но им суждено быть рабами внутренней тьмы! Они так прекрасны, но души их больны и лишены благодати Божьей! Из какого народа эти мальчики?»
«Англы», – ответил рабовладелец.
«Да, в самом деле, – кивнул Григорий, – у них облик ангелов, и им надлежало бы стать сонаследниками ангелов в Царствии Небесном. Из какой они провинции?»
«Из Дейры», – рабовладелец упомянул древнее название нынешнего Нортумберленда.
«Из Дейры? Спасем же их от гнева Божьего (dei ira)! Призовем их под покров милосердия Христова! Кто их король?»
«Элла».
«Так возгласим же аллилуйю в земле Эллы!» – воскликнул Григорий.
Он попытался отправиться в Англию сам, как монах-миссионер, но его задержали сам Бог – и тогдашний папа римский. Но когда он взошел на папский престол, то отправил бенедиктинца Августина и сорок монахов вновь принести Евангелие на английскую землю. И успех этой миссии в Кенте показывает нам прямую связь всего англо-американского христианства с ранней Церковью.