деноминированная, была лишь частью более обширной группы, Церкви, к которой и принадлежали все деноминации.
Тем самым деноминациональная теория Церкви настаивает на том, что истинную Церковь нельзя отождествить с какой-либо отдельной церковной структурой. Ни одна из деноминаций не претендует на то, что представляет собой всю Церковь Христову. Каждая просто является формой более великой жизни Церкви, отличаясь по богослужениям и организации.
Деятели Реформации заложили семена деноминациональной теории Церкви, когда настояли на том, что истинную Церковь ни в коем случае нельзя приравнивать в исключительном смысле к какой-либо инстанции. Истинное преемство не в епископах, а в верующих. Лютер говорил, что некоторые инстанции были неизбежны, как выражение «места, явлений и деяний мира», но «Церковь в жизни земной неправильно понята во всех этих отношениях». Внешние формы Церкви, сказал Лютер, должны позволить слову Божьему течь вольной рекой, а не преграждать путь его спасительным силам.
Схожим образом Кальвин в предисловии к своему «Наставлению» указал на то, что невозможно прочертить точные границы Церкви Христовой. Никому с точностью не определить, кого причислили к избранникам Божьим, а кого – нет!
Впрочем, деятели Реформации не последовали за Кальвином. Когда в какой-то области возникало религиозное инакомыслие, они пытались его подавить, – и по-прежнему были уверены в том, что только одна религия могла существовать в единой державе.
Настоящими творцами деноминациональной теории Церкви были индепенденты XVII столетия, конгрегационалисты, представлявшие меньшинство на Вестминстерской ассамблее (1642–1649). Большинство на ней держалось пресвитерианских идей и выразило эту убежденность классически – в Вестминстерском исповедании веры и в Вестминстерских катехизисах, Большом и Малом.
Впрочем, индепенденты, которые придерживались принципов конгрегационализма, были прекрасно осведомлены об опасности «разделения благочестивой протестантской партии» в Англии – и искали иных путей выразить христианское единство, даже когда христиане и не соглашались друг с другом.
Эти инакомыслящие братья Вестминстера сформулировали деноминациональную теорию Церкви в нескольких фундаментальных истинах.
Во-первых, если учесть, что люди не способны всегда видеть истину ясно, различия во мнениях о внешней форме Церкви неизбежны. Во-вторых, даже когда эти отличия не касаются фундаментальных основ веры, это не значит, будто они не имеют значения. Каждый христианин обязан воплощать в жизни то, чему, согласно его вере, учит Библия. В-третьих, поскольку ни у одной Церкви нет окончательного и полного обладания божественной истиной, истинная Церковь Христова никогда не может быть представлена какой-либо отдельной церковной структурой.
И, наконец, сам по себе факт отделения не представляет раскол. Можно разойтись во многом – и все же оставаться едиными во Христе.
Итак, деноминациональная теория Церкви стремилась к христианскому единству в некоем внутреннем религиозном переживании и разрешала разнообразие во внешних проявлениях этой личной веры.
Эта терпимость родилась не из равнодушия к доктринам. Индепенденты не собирались расширять христианское единство на все религиозные исповедания. А принадлежность к «единой истинной Церкви» распространялась только на тех, кто разделял общее понимание сокровенной сути христианской веры.
В английском королевстве этот деноминациональный взгляд на Церковь был принят лишь отчасти. Церковь Англии сохранила благоприятное для себя положение даже после того, как Акт о веротерпимости от 1689 года признал право пресвитериан, конгрегационалистов, баптистов и квакеров на свободное совершение богослужений. Впрочем, в Америке, в английских колониях, деноминациональная теория обретала все больше сторонников и казалась ответом Божьим на все возраставшее число вер в Новом Свете.
Защитники деноминациональных воззрений на Церковь в XVII столетии предвидели появление тех сотен христианских групп, что ныне пребывают под небесным сводом. Нет, они вовсе не хотели умалять главные христианские верования до общего чувства религиозной искренности. Но они не могли управлять будущим. Они просто знали, что фанатизм и кровопролития во имя Христа, уже ставшие привычными, ни к чему не приведут.
В конце концов деноминации стали знамением недавних веков христианской истории – не потому, будто это идеальный выбор. Просто этот путь был лучше, нежели любой другой, предложенный за прошедшие века.
Рекомендации к дальнейшему прочтению
Ahlstrom, Sydney E. A Religious History of the American People. New Haven, CT: Yale University Press, 1972.
Buschart, W. David. Exploring Protestant Traditions. Downers Grove, IL: IVP Academic, 2006.
*Gaustad, Edwin S. and Leigh F. Schmidt. The Religious History of the America: Revised Edition. San Francisco: Harper Collins, 2004.
Hudson, Winthorp S. American Protestantism. Chicago: University of Chicago Press, 1961.
Littell, Franklin H. From State Church to Pluralism. Garden City, NY: Doubleday, 1962.
Mead, Sidney E. The Lively Experiment: The Shaping of Christianity in America. New York: Harper & Row, 1963.
Век Разума и Пробуждения1648–1789 гг
Эпоха Реформации была отмечена спорами христиан о спасении; век Просвещения – отрицанием любой сверхъестественной религии. Уважение к науке и человеческому разуму заменило христианскую веру в качестве краеугольного камня культуры Запада. Многие протестанты встретили этот кризис веры не аргументами, но сверхъестественными обращениями в веру. Вера в меньшей степени стала догмой и в большей – переживанием. Евангельское христианство распространилось стремительно, силой одной только проповеди, и многие христиане начали понимать: христианство может жить и без поддержки государства. Современные христиане могли принять религиозную свободу.
Век Разума и Пробуждения
32. Основы под прицеломКульт Разума
Если бы американцы верили в святых, среди них был бы Бенджамин Франклин. Он воплощал собой массу достоинств, которыми американцы со временем стали восхищаться – он был практичен, основателен, приветлив, остроумен и, прежде всего, толерантен.
За несколько недель до смерти он ответил на вопрос президента Йельского университета Эзры Стайлза о своей религиозной вере и сказал:
Что касается Иисуса из Назарета… У меня есть… некоторые сомнения относительно его Божественности. Впрочем, я не стал бы говорить категорически, ведь я никогда не изучал этот вопрос. И думаю, нет необходимости заниматься этим сейчас, когда в скором времени мне, видимо, представится возможность узнать правду с меньшими затратами. Однако я не вижу вреда в том, что в это верят, если это убеждение ведет к благим последствиям… выраженным в том, что его учение больше уважают и лучше хранят.
Да, здесь веет американским духом. Это дух времени Франклина, эпоха Разума (1648–1749). Догматы? Какие догматы? Зачем они? Все это казалось неважным и не стоило беспокойства. Гораздо важнее было поведение. Проявляем ли мы благодаря убеждениям терпимость к другим? уважаем ли тех, кто отличается от нас? Воспринимаем ли истинный дух Иисуса?
Если эта ненависть к религиозному лицемерию вкупе с терпимостью ко всем религиозным воззрениям звучит знакомо, то это именно потому, что отношения, принятые в эпоху Разума, не ушли в прошлое. Запад живет по этим ценностям и сейчас.
Эпоха Реформации снова доказала: вера и власть – мощнейший эликсир. Пока у христиан был доступ к власти, они использовали его, чтобы насильно достигать единства веры – будь то католики, протестанты или реформаты. И люди умирали за веру десятками тысяч, пока нечто простое, но очень глубокое, не заставило их восстать.
Мы называем это восстание веком Разума – или, как предпочитают некоторые, эпохой Просвещения, когда, как выразился Чарльз Уильямс, «национальные интересы и душевные послабления объединились, стремясь исключить из культуры метафизику». Дух эпохи Разума был не чем иным, как интеллектуальной революцией, совершенно новым взглядом на Бога, мир и самого себя. Так родился антиклерикализм.
Средневековье и Реформация были эпохами веры в том смысле, что разум служил вере и подчинялся власти. Для католика это была церковная власть, для протестанта – власть Библии, но в любом случае на первом месте было слово Божье, а не мысли человека. Основной заботой людей в этой жизни была подготовка к грядущей.
Дух и цель Просвещения были красноречиво выражены одним из его представителей, бароном фон Гольбахом, который написал:
Так попытаемся же развеять эти облака невежества, эти темные туманы, которые сдерживают Человека на его пути… которые мешают ему идти по жизни твердым и решительным шагом. Вдохновим же его… с уважением к его собственному разуму – неугасимой любовью к истине… чтобы он мог научиться познавать себя… и больше не попадал в обман воображения, введенного в заблуждение властью… чтобы он научился основывать свою мораль на собственной сути, на собственных желаниях, на реальных достоинствах общества… чтобы он мог узнать, как устремиться к своему истинному счастью, помогая другим достичь его… если вкратце, чтобы он мог стать добродетельным и разумным существом, которое не может не обрести счастья.
Как же укоренился и вырос этот дух? Вероятно, его семена лежат в самой эпохе Реформации, в движении, которое историки называют Ренессансом. Само слово означает возрождение и относится к восстановлению ценностей античных цивилизаций, греческой и римской, выраженных в литературе, политике и искусстве. В каком-то смысле Реформация невозможна без влияния гуманизма Возрождения: он ищет процветания человека, его идеал – гармоничный человек, обладающий всеми совершенствами. Чтение классических текстов времен древнегреческой и римской славы считалось решающим шагом на пути к счастливой жизни. Читать – значило вовлекать известного автора в беседу, на своем опыте переживать встречу с автором и культурой. Чтение текста на языке оригинала было золотым стандартом в этой «чеканке души». Все значимые деятели эпохи Реформации приняли этот гуманистический подход Ренессанса к текстам. Каждый пришел к убеждению, что они должны встретиться с Библией на языке оригинала.