Однако ключ к пониманию глубины разрыва Пробуждения с прошлым лежит в послании возрожденцев. Ривайвелисты думали о спасении душ – и, как правило, пренебрегали пуританской заботой о политических и социальных последствиях Евангелия. «Завет благодати» ограничивался отдельными людьми, «дважды рожденными», и идея «людей Завета» легко и незаметно перешла от Церкви к американскому народу, а миссия «избранных» – от пуританского «святого содружества» к борьбе американского народа за «свободу».
Конечно, из колонистов не только ривайвелисты находили пользу в принципе добровольности: иные направления мысли XVIII века тоже усилили идею свободного, лишенного принуждения, согласия личности как единственной надлежащей основы для гражданских и церковных организаций.
Многие из «детей Свободы» были одержимы духом Просвещения. Как и их английские и французские наставники, американские патриоты – Джефферсон, Франклин, Мэдисон – приняли как данность, что человек может обратить силы разума себе во благо и прийти к разумному, или «естественному», пониманию себя и мира.
Эти просвещенные патриоты считали, что движущим мотивом и путеводным маяком для личности может служить только «авторитет» резонных свидетельств. А Джефферсон полагал, что насилие государства над мнением ради единообразия способно лишь «сделать половину мира дураками, а другую половину – лицемерами».
Именно в этом «разумные люди» Просвещения и «возрожденные» Великого Пробуждения нашли общие основы. Ривайвелизм тоже развивал идею свободы, только свобода личности пребывала в пределах особого служения Духа, которое, конечно же, проверялось по объективным откровениям Священного Писания. Познав благодать, обращенный получал личную свободу – но не благодаря разуму, а «во Христе».
И потому, как сказал однажды Сидней Мид, у ривайвелистов «уже не хватало душевных сил, а у рационалистов – усилий разума», чтобы и далее оправдывать насильственное единообразие, создаваемое под гнетом установленной религии. Именно поэтому в XVIII веке и те и другие могли объединить силы на практических и законодательных вопросах религиозной свободы и выступить против тех, кто защищал официальные религиозные инстанции.
Их временный альянс был успешен. Рождение Соединенных Штатов Америки принесло Первую поправку к Конституции: «Конгресс не должен издавать ни одного закона, относящегося к установлению религии либо запрещающего свободное ее исповедание…»
Спустя столетие после Американской революции лорд Джеймс Брайс, внимательно наблюдавший за американским народом, написал свой проницательный труд «Американская республика» (The American Commonwealth). Он ясно высветил предпосылки, принятые американцами как данность. Американский взгляд на Церковь и государство, сказал Брайс, коренится «в представлении о Церкви как о духовной структуре, существующей ради духовных целей и идущей духовными дорогами», а значит, «обычному американцу и в голову не придет, будто у существования государственных церквей есть хоть какой-то смысл… Насилие любого рода противоречит самой сути такой структуры… Ей не требуется помощь государства… Она не ищет эксклюзивных привилегий».
Поистине, в «новом порядке веков» не было ничего новей!
Рекомендации к дальнейшему прочтению
*Kidd, Thomas S. The Great Awakening: A Brief History with Documents. New York: Si. Martins, 2007.
–. The Great Awakening: The Roots of Evangelical Christianity in Colonial America. New Haven, CT: Yale, 2007.
Marsden, George. Jonathan Edwards: A Life. New Haven, CT: Yale University Press, 2003.
Marty, Martin E. Religion, Awakening and Revolution. Wilmington: McGrath, 1977.
McLoughlin, William G. Isaac Backus and the American Pietistic Tradition. Boston: Little, Brown and Co., 1967.
Parrish, Archie. The Spirit of Revival: Discovering Wisdom of Jonathan Edwards. Wheaton, IL: Crossway, 2000.
Steams, Monroe. The Great Awakening 1720–1760. New York: Franklin Watts, 1970.
Stott, Harry S. The Divine Dramatist: George Whitefield and the Rise of Modern Evangelicalism. Grand Rapids: Eerdmans, 1991.
Век Прогресса1789–1914 гг
К интеллектуальным вызовам, с которыми христиан заставил столкнуться расцвет современной науки, добавился и новый повод для беспокойства. Французская революция дала волю новым надеждам и ожиданиям простых людей. Казалось, власть взяли массы. Чем христиане могли ответить на запрос городских толп? Что породило человека? Может, просто силы эволюции? И христиан ждал поистине серьезный раскол. А многие протестанты, утратив привычную поддержку государства, обратились к добровольным обществам, стремясь служить бедным и угнетенным – и наравне с этим нести в иные страны Евангелие.
Век Прогресса
36. Восстановленные цитаделиКатоличество в Век Прогресса
На восточной окраине Парижа стояла старая феодальная крепость, долго служившая тюрьмой. Популярная пропаганда сделала ее символом королевской тирании, а те, кто томился в ее застенках, представали смелыми защитниками угнетенных. Комендант Бернар де Лоне удерживал ее с гарнизоном в 110 солдат.
14 июля 1789 года, рано утром, на маленькой площади у внешних ворот тюрьмы начала собираться толпа. Она возрастала и волновалась все сильнее. Люди начали давить на огромные ворота. Иные смельчаки-патриоты забрались наверх, перебили цепи, державшие подъемный мост, – и нападавшие проникли во внешний двор.
Де Лоне чувствовал, сколь враждебно настроена толпа, и согласился сдать крепость, если ему и его людям позволят безопасно уйти. Но как только открылись внутренние ворота, нападавшие хлынули вперед, схватили де Лоне и убили его.
В подземельях томились семеро узников тирании: пятеро обычных преступников и двое сумасшедших. Среди них даже не было патриотов! Но постыдные деяния, совершенные 14 июля 1789 года, были быстро преображены в героические подвиги Французской революции.
Историки видят в этом роковом событии рождение новой эпохи: Века Прогресса (1789–1914). Бастилия была символом старого режима: абсолютной власти монархов и традиционного феодального общества, состоявшего из Католической Церкви, богатых аристократов и бессильных простолюдинов. Бушующая толпа была символом нового, XIX столетия, и прав обычного человека.
Прочной основой популярных убеждений в новую эпоху была доктрина прогресса, к которому стремится человечество. Да, бунт и кровопролитие, последовавшие за падением Бастилии, вызвали вопросы об условиях на пути к прогрессу. Но мало кто сомневался, что история неуклонно движется вверх. Человеческая раса становилась все лучше и счастливее. Во всяком случае, таким было новое кредо.
Христианство пробилось через этот бурный период, но не в лучших условиях. XIX век был ознаменован борьбой течений, и у христиан порой с трудом получалось найти правильный путь. Протестанты выдержали удар. Но многие из былых сокровищ Католической Церкви, долго связанной с прежним порядком, были сметены ветрами современности.
Демократическое Евангелие Французской революции прославляло не Бога, а человека. Римская Церковь поняла это и нанесла ответный удар по ереси, как поступала всегда. Она яснее, чем большинство протестантских церквей, видела, что дьявол, когда это ему выгодно, становится демократом.
Если солгут десять тысяч, ложь не обратится в правду. Это важный урок эпохи прогресса для христиан всех поколений. Свобода голоса и возможность учиться не гарантируют утопию. И христианская вера всегда настаивала на том, что порок в человеческой природе более фундаментален, чем любой недостаток наших политических или социальных институтов.
Алексис де Токвиль, посетивший США в XIX веке, предупреждал об этом в своем классическом сочинении «Демократия в Америке». По его словам, в Соединенных Штатах не существует ни аристократии, ни тирании властителей. Тем не менее, спросил де Токвиль, не является ли само это беспрецедентное «равенство условий» самой роковой угрозой – «тиранией большинства»? В деле правления, предостерегал он, владычество большинства может обернуться подавлением меньшинств и властью неустойчивых общественных настроений, а не предводительством на основе разума!
К сожалению, Католическая Церковь, сопротивляясь «Евангелию простого человека», пыталась обратить время вспять и воздвигнуть средневековую крепость на пути к прогрессу. Массы светских людей просто проходили мимо нее на другую сторону. Вопрос – почему? Почему католичество с таким страхом смотрело на народные движения тех лет?
Ветры новой эпохи предвозвестил трубный глас Французской революции: «Свобода, равенство, братство!»
Свобода отстаивала индивидуальные свободы в сферах политики и экономики. Термины «свобода» и «либерализм» порой заменяют друг друга, и это вносит путаницу. О свободе в социальном смысле могли говорить и Рональд Рейган, и Эдвард Кеннеди, ведь оба стремились (и их соответствующие партии все еще стремятся) максимально расширить свободу личную, только различались в представлениях об этой свободе и в понимании того, как ее достичь. И тем не менее мы все еще говорим о свободе как о цели. И к терминам до сих пор должны очень аккуратно относиться и теологи, и политики.
В политике начала XIX века либералы были голосом среднего класса. Они хотели права на голосование и на контроль за представительными правлениями. А в том, что касалось денег, они хотели свободно строить заводы и копить богатства без вмешательства правительства («принцип невмешательства», laissez-faire).
Равенство, второй термин, означал права людей независимо от их происхождения или финансового положения. В XIX веке крестьяне и городские рабочие пытались добиться политического равенства со средним классом, поэтому поддерживали социальные философии, продвигавшие их права. Но в то время как средний класс, собственники и воротилы бизнеса отстаивали уже упомянутую «доктрину невмешательства», рабочий класс требовал равенства и выдвигал конкурентную философию – социализм. Рабочие могли получить свои выгоды двумя путями: либо развитием в рамках демократии, либо революцией по Марксу.