После окончательного установления феодальной системы, когда каждый человек занял свое определенное место и приобрел поземельную оседлость, когда прекратилась бродячая жизнь, города начали чрез несколько времени вновь приобретать известное значение и развивать свою деятельность. Вам известно, что человеческая деятельность имеет большое сходство с плодородием земли; лишь только прекращается беспорядок, она появляется, под влиянием ее все зарождается и процветает. При малейшем проблеске порядка и спокойствия, человек снова пробуждается к надежде, а с надеждою – к труду. Подобное случилось и с опустевшими городами. Лишь только феодальное устройство сделалось прочным, между феодальными владельцами появились новые потребности, желание прогресса, улучшения. Для удовлетворения этого желания в городах, принадлежавших к феодам, вновь появились, конечно, в небольшом объеме, торговля и промышленность; люди, хотя и медленно, вернулись в города. В числе обстоятельств, которые могли тому содействовать, находится, по моему мнению, одно, недостаточно еще выясненное – это право убежища в церквах. Еще прежде, нежели стены и укрепления городов были в состоянии доставлять убежище несчастным сельским жителям, когда вне церкви еще нигде не было безопасности, обстоятельство это само по себе привлекало в города множество гонимых и беглецов. Они поселялись или в самой церкви или вокруг нее; подобной защиты искали не только люди низших сословий, рабы, колоны, но часто и важные лица, богатые изгнанники. В современных летописях можно найти массу подобных примеров. Мы видим из них, как люди, незадолго пред тем сильные, но при нападении более сильного соседа или даже самого короля, покидают свои домены, уносят все, что могут взять с собою, и, укрываясь в городе под покровительством церкви, вступают таким образом в разряд горожан. Такие изгнанники, по моему мнению, имели немалое влияние на развитие городов; они обогатили их и положили начало народонаселению, превосходящему во всех отношениях массу городских жителей. Впрочем, где только однажды образовалось сколько-нибудь значительное собрание, туда, как известно, всегда стекаются люди, – оттого ли, что там легче найти безопасность или же под влиянием общительности, присущей человеку.
Благодаря совокупному действию всех этих причин, усиление городов совершилось одновременно с окончательным установлением феодального устройства. Безопасность, однако, возвращалась в города в гораздо меньшем, противу прежнего, размере. Кочевая жизнь, правда, прекратилась; но победители, новые землевладельцы, все еще считали эту жизнь лучшим средством для удовлетворения своих грубых страстей. Раньше, когда у них являлась необходимость грабить, они предпринимали набег, отправлялись в другое место искать нового счастья, новых владений. Когда каждый достиг известной оседлости, когда необходимо было отказаться от этого завоевательного бродяжничества, жадность, грубые потребности, необузданные желания оставались еще в полной своей силе. Тяжесть их обрушивалась главным образом на несчастных горожан. Грабежи устраивались уже не вдали, а вблизи. Насилия феодальных владельцев над горожанами усиливаются в X веке. Всякий раз, когда собственник домена, в состав которого входил город, чувствовал потребность удовлетворить своему алчному вымогательству, он нападал на городских жителей. В это время было особенно много жалоб горожан на совершенное отсутствие безопасности в торговле. После своего обычного объезда, купец не мог спокойно вернуться в город; на всех проезжих местах и дорогах подстерегали его феодальные владельцы со своими слугами. Момент возрождения промышленности был именно моментом самого полного недостатка безопасности. Ничто так сильно не раздражает и не возмущает человека, как подобная неудача в его труде, лишающая его плодов, которые он ожидал получить. Он оскорбляется, огорчается этим гораздо больше, нежели страданиями, претерпеваемыми среди устроенной с давнего времени однообразной жизни, когда отнимаемые у него блага не составляли результат его собственного труда, когда они не возбуждали в нем всех радостей надежды. В прогрессивном движении, ведущем человека или целое народонаселение к новой, более счастливой судьбе, заключается особенно энергическое начало сопротивления насилию и неправде, – начало более сильное, чем в каком бы то ни было другом общественном положении.
Вот в каком состоянии находились города в продолжение X столетия. У них было более интересов, принадлежащих к защите и охранению городов; а защита была для них необходимее, нежели когда-либо, потому что эти интересы, эти силы, эти богатства все более и более возбуждали зависть феодальных владельцев. Опасность и зло увеличивались вместе с возможностью противиться им. Притом феодальное устройство подавало всем участвовавшим в нем постоянный пример сопротивления; оно не представляло из себя организованного, грозного, могущественного правительства, способного одним своим вмешательством везде водворить порядок и повиновение. Напротив того, везде видно было зрелище личной воли, не желающей повиноваться. Таково было положение большей части феодальных владельцев в отношении к своим сюзеренам, мелких собственников в отношении к более значительным. Итак, в то самое время, когда города были подавляемы и притесняемы, когда они должны были охранять и защищать новые, более важные интересы свои, – в это самое время они имели пред глазами постоянный пример восстания, сопротивления. Феодальное устройство оказало человечеству ту услугу, что беспрестанно представляло людям действия личной воли, появляющейся во всей своей энергии. Пример этот не остался без последствий; несмотря на свою слабость, несмотря на чрезвычайное неравенство свое с феодальными владельцами, города возмутились со всех сторон.
Трудно определить с точностью время этого возмущения. Вообще говорят, что освобождение общин началось в XI веке; но при всех великих переворотах, сколько неизвестных, неудачных попыток предшествуют усилию успешному! Провидение, для исполнения своих предначертаний, всегда обильно расточает отвагу, доблести, пожертвования – одним словом, людей; торжество дела покупается неопределенным числом безвестных, бесплодных, по-видимому, трудов, ценою жизни множества мужественных людей, отчаявшихся в достижении желанной цели. Несомненно, то же случилось и с городскими общинами. В VIII, IX и X веках, без сомнения, было много попыток к сопротивлению, к освобождению, но они не имели успеха, и потому остались забытыми, без славы. Тем не менее попытки эти повлияли на следующие события; они возбуждали, поддерживали дух свободы; они подготовляли великое восстание XI века.
Я умышленно употребил слово «восстание». Освобождение общин в XI веке было результатом настоящего восстания, настоящей войны – войны, объявленной жителями городов своим феодальным владельцам. Первый факт, постоянно встречающийся в подобных переворотах – это восстание вооруженных чем ни попало горожан; это изгнание людей владельца, совершавших в городе какое-нибудь насилие; поход против замка, одним словом, все признаки войны. Если восстание не удалось, что делает победитель? Он приказывает разрушить укрепления, устроенные горожанами не только вокруг города, но даже вокруг каждого дома. Когда горожане заключили конфедерацию, когда они давали обещание действовать сообща и присягали к верности общине, – первым делом каждого горожанина было приготовить себя и свое жилище к сопротивлению. Общины, имена которых теперь совершенно неизвестны, например, небольшая община Везеле в провинции Ниверне, вели с своим владельцем продолжительную и упорную борьбу. Везелейскому аббату удалось одержать победу. Он тотчас же приказал уничтожить укрепления, возведенные около городских домов. В истории сохранились имена многих горожан, укрепленные дома которых подверглись таким образом немедленному разрушению.
Изучим жилища наших предков, способ постройки познакомит нас с их образом жизни – все предназначено для войны, все носит воинственный характер.
Вот какова была постройка дома горожанина в XII веке, насколько теперь можно судить о том: обыкновенно он строился в три этажа, в каждом по одной комнате; комната, расположенная на одном уровне с улицею (pièce du rez-de-chaussée) служила общей залой; в ней обедало все семейство хозяина. Первый этаж был весьма возвышен, в видах безопасности – замечательнейшее обстоятельство в постройке целого здания. В этом этаже комната, в которой горожанин, хозяин дома, жил со своею женою. Наверху дома почти всегда находилась угловая башня, по большей части четырехугольная, – еще признак военного положения, еще средство к защите. Во втором этаже комната, назначение которой неизвестно; в ней вероятно жили дети и остальные члены семейства. На самом верху весьма часто помещалась небольшая платформа, без сомнения, служившая обсервационным пунктом. Вся постройка дома напоминает военное время. Война – вот очевидный, отличительный характер, настоящее название того движения, которое породило освобождение общин.
Когда война продолжалась несколько времени, каковы бы ни были воюющие стороны, она необходимо влечет за собою мир. Мирные договоры городских общин и их противников – это хартии, грамоты (les chartes). Общинные хартии не что иное, как мирные договоры между горожанами и феодальными владельцами.
Восстание было повсеместно. Под этими словами не следует, однако, понимать какое-либо соглашение, союз между всеми горожанами одной и той же страны. Положение общин почти везде было одинаково; они почти все подвергались одной и той же опасности, страдали от одних и тех же бедствий. Располагая почти равными средствами сопротивления и защиты, они употребили их приблизительно в одно и то же время. Может быть, сила примера также имела при этом некоторое влияние, и успех одной или двух общин был заразителен. Хартии, по-видимому, написаны иногда по одному образцу. Нойонская хартия, например, служила образцом для Бовейской, Сен-Кантенской и др. Однако я сомневаюсь, чтобы влияние примера было так сильно, как обыкновенно полагают. Сообщения были затруднительны, редки; слухи неопределенны и непродолжительны; гораздо более основания предполагать, что восстание было результатом одинакового положения общин, самобытного, всеобщего движения их. Под словом «всеобщее» я разумею только повсеместность движения, потому что, повторяю, в движении этом не было ни единодушия, ни предварительного соглашения; все носило на себе характер частности, местности: каждая община от своего лица восставала против своего владельца; все зависело от местных условий.