ю, они по большей части были бессмысленны и свидетельствуют о совершенном отсутствии разума и справедливости, о глубоком непонимании прав человеческого рода и условий общественного быта; виновники попыток заслуживали своей неудачи. Итак, мы видим здесь не только бедственную судьбу человеческого рода, но и нравственную немощь его. Мы видим, до какой степени самая малая доля истины может поразить величайшие умы, до какой степени она заставляет их совершенно забыть все окружающее, делает их слепыми для всего того, что не входит в тесный круг их излюбленной идеи; мы видим также, как одна хорошая сторона предприятия может затмить все несправедливости, заключающиеся в нем и допускаемые им. Это доказательство порочности и несовершенства человека наводит на нас еще большую грусть, чем все бедствия его земной жизни; заблуждения его ужаснее его страданий. Попытки, о которых я буду говорить, богаты и заблуждениями, и страданиями; решимся взглянуть на это зрелище, сохраняя полное беспристрастие к этим людям, к этим векам, которые так часто заблуждались, потерпели такие страшные неудачи, но тем не менее обнаружили столь великие доблести, выказали столь благородные усилия и заслужили столь громкую славу.
Попытки политической организации, совершившиеся между XII и XVI веками, были двух родов: одни имели предметом доставить преобладание одному из общественных элементов – духовенству, феодальному дворянству или городским общинам, – подчинить ему все другие и этою ценою купить единство. Другие старались согласить все отдельные элементы и дать им общую деятельность, гарантируя каждому из них свободу и обеспечивая за ним известную долю влияния.
Попытки первого рода больше возбуждают подозрение в эгоизме и тирании. Действительно, они чаще носили в себе эти недостатки; они по самой природе своей должны были прибегать к исключительно тираническим способам действия; однако многие из них могли быть и на самом деле были предприняты бескорыстно, в видах блага и прогресса человеческого рода. Раньше всех других представляется попытка теократической организации, т. е. стремление подчинить все различные общества началам и власти церкви.
Припомним, что было сказано об истории церкви. Я старался объяснить, какие начала развивались в ее недрах, в какой степени законно было каждое из них, каким образом они возникли из естественного хода событий, какие оказали услуги, какое причинили зло. Мы познакомились с характерными чертами разных состояний, через которые прошла церковь между VIII и XII столетиями; мы рассмотрели церковь императорскую, варварскую, феодальную, наконец, теократическую. Предполагая, что все это свежо в памяти, мы попытаемся теперь указать, что сделало духовенство для приобретения господства над Европой, и почему оно не имело в том успеха.
Попытка теократической организации является очень раннею и обнаруживается как в действиях римского престола, так и вообще в действиях духовенства; она естественно проистекала из политического и нравственного превосходства церкви; но с первых же шагов, она встретила препятствия, которых не могла преодолеть даже во времена развития своей наибольшей силы.
Первое препятствие заключалось в самой сущности христианской веры. Резко отличаясь в этом отношении от большинства религиозных верований, христианство установилось путем убеждения чисто нравственного; оно не было при самом возникновении своем вооружено силою; в первые века своего существования оно покоряло исключительно словом и обращалось только к душе человека. Вот почему церковь, даже после торжества своего, при всех своих богатствах, при всем значении, не была облечена непосредственною правительственною властью. В деятельности ее отражалось ее чисто нравственное происхождение. Обширно было ее влияние, но не власть. Она проникла в муниципальные учреждения; могущественно действовала на императоров, на всех императорских агентов; но положительное заведывание общественными делами, т. е. правительство в собственном смысле слова не находилось в руках церкви. Но косвенным путем, путем простого влияния не может установиться ни одна правительственная система, ни теократическая, ни какая-либо другая; правительство должно судить, распоряжаться, повелевать, собирать подати, располагать доходами, одним словом, управлять, фактически господствовать над обществом. Действуя убеждением на народы и правительства, можно сделать многое, можно приобрести сильное влияние, но нельзя управлять, нельзя основать систему, нельзя овладеть будущим. Таково было положение христианской церкви в силу самого ее происхождения. Она всегда стояла рядом со светским правительством, но никогда не могла устранить или заменить его. Вот серьезное препятствие, которого не могла преодолеть попытка теократической организации.
С раннего времени она встречается также с другим препятствием. После падения Римской империи, после основания варварских государств христианская церковь находилась в ряду побежденных. Прежде всего она должна была выйти из этого положения, она должна была начать обращением победителей в христианскую веру и таким образом возвыситься на один уровень с ними. Достигнув этой цели и помышляя о преобладании, церковь столкнулась с надменностью феодального дворянства. Светский феодализм оказал при этом Европе огромную услугу; в XI веке народы были почти совершенно покорены церковью; государи едва могли защищаться против нее: одно феодальное дворянство никогда не подчинялось игу духовенства, никогда не унижалось пред ним. Изучая общий характер Средних веков, нельзя не заметить странную смесь надменности и повиновения, слепого верованья и свободы духа, господствовавшую в отношениях светских феодальных владык к духовенству. Припомним замечания наши о происхождении феодализма, о первоначальных составных частях его, о способе образования элементарного феодального общества вокруг феодального владельца. Я выяснил, до какой степени священник в этом обществе стоял ниже владельца. Среди феодального дворянства навсегда сохранилось воспоминание такого положения; оно постоянно считало себя не только независимым от церкви, но и высшим, нежели она; оно признавало лишь за собою право обладать, управлять страною; оно желало жить в добром согласии с духовенством, но с тем, чтобы назначать ему его долю влияния, а не принимать от него свою собственную. В течение многих веков независимость общества от церкви была поддерживаемая светскою аристократиею; она гордо защищалась в то время, когда смирились и короли, и народы. Она раньше всех других общественных сил воспротивилась попытке теократической организации и всего более, быть может, содействовала неудаче этой попытки.
Третье обстоятельство, противодействовавшее попытке теократической организации, не обращало на себя, вообще говоря, должного внимания, а последствия его нередко даже подвергались неправильной оценке. Везде, где только духовенство овладевало обществом и подчиняло его теократической организации, власть всегда доставалась духовенству, допускавшему в своих недрах брачную жизнь, т. е. сословию священнослужителей, пополнявшемуся из своей собственной среды, воспитывавшему детей своих для того же положения, в котором родились они. Пересмотрите историю, обратитесь к Азии, к Египту: все великие теократии были произведением духовенства, составлявшего само по себе полное общество, почерпавшего в самом себе все элементы своей силы и ничего не заимствовавшего извне. Христианское духовенство, как безбрачное, находилось в совершенно другом положении; чтобы продолжать свое существование, оно должно было постоянно прибегать к светскому обществу, обращаться для своего пополнения ко всем сословиям. Тщетно сословный дух напрягал свои силы, чтобы подчинить себе эти чуждые ему элементы; в новых пришельцах всегда оставались некоторые следы их происхождения; и горожане, и дворяне всегда сохраняли известные черты своего прежнего духа, своего первобытного состояния. Безбрачие священников, без сомнения, содействовало отчуждению католического духовенства от прочих сословий; оно ставило его в совершенно особенное положение, чуждое интересам и общественной жизни других людей; но вместе с тем оно принуждало его беспрерывно вступать в сношения с светским обществом, обновлять, пополнять себя с его помощью, принимать, переносить часть совершившихся там нравственных переворотов. Я не колеблясь утверждаю, что это постоянно возрождающаяся необходимость причинила попытке теократической организации гораздо более вреда, нежели мог принести ей пользы сословный дух, поддерживаемый безбрачием духовенства.
Наконец, в самых недрах духовенства встретились могущественные противники этой попытки. Часто говорят о единстве церкви; действительно, она постоянно стремилась к нему и в некоторых отношениях благополучно достигла его. Не будем, однако, увлекаться ни блеском слов, ни блеском отдельных фактов. В каком обществе более внутренних раздоров, более партий, нежели в духовенстве? Какая нация разделялась, волновалась, изменяла свое направление чаще, нежели теократическая нация? Национальные церкви большей части европейских государств почти беспрерывно борются с римским престолом, соборы с папами; ереси бесчисленны и беспрестанно возрождаются; постоянно есть повод к расколу; нигде не видно такого различия в мнениях, такого упорства в борьбе, такого раздробления власти. Внутренняя жизнь церкви, смуты, перевороты, обуревавшие ее, были, может быть, важнейшим препятствием успеху той теократической организации, которой она стремилась подчинить общество.
Все эти препятствия становятся заметными уже в V веке, при самом зарождении великой попытки, рассматриваемой нами. Однако они не помешали продолжению ее, не помешали даже успеху ее в течение нескольких веков. Наиболее знаменательным ее моментом, решительным ее кризисом было правление Григория VII в конце XII века. Мы уже видели, что преобладающею идеею этого великого человека было подчинение всего мира духовенству, духовенства – папской власти, Европы – обширной благоустроенной теократии. В стремлении своем к этой цели, Григорий VII, по моему мнению и насколько можно судить о столь отдаленных событиях, сделал две ошибки: одну – как теоретик, другую – как революционер. Первая состояла в том, что он громогласно объявил о своем плане, систематически изложил свои убеждения о свойствах и правах духовной власти и заранее, с железною логикою, извлек из них самые отдаленные заключения. Таким образом, не обеспечив еще за собою средств к победе, он грозил нападением всем светским государям Европы. В делах человеческих успех не достигается таким самовластным образом действий. Кроме того, Григорий VII впал в ошибку, свойственную всем революционерам: он пытался сделать более, нежели мог исполнить, он не хотел принять возможное за меру и предел своих усилий. Чтобы ускорить торжество своих идей, он вступил в борьбу с империею, со всеми государями, даже с духовенством. Он не отказался ни от одного вывода из своей теории, не пощадил ничьих интересов; он громогласно объявил, что хочет властвовать и над царствами, и над умами, и таким образом восстановил против себя, с одной стороны, все светские власти, устрашенные неминуемою опасностью, с д