При появлении Чахо сановники сделали шаг вперед и наклонили головы, приветствуя его. Чахо направился прямо к королю и предстал перед ним, отвесив глубокий поклон. Король предложил ему сесть — он занял самое дальнее, седьмое место. На шестом месте уселся вельможа с повязкой на лбу, на остальных пяти расположились сановники. Чахо все еще не мог осмыслить случившегося с ним и чувствовал себя неловко. Заметив это, король ласково обратился к нему:
— Издавна наслышаны мы о вашей просвещенности и рады принимать вас у себя этой чудесной ночью. Надеемся, вы поделитесь с нами мыслями, что волнуют вас.
Чахо смутился, встал, запахнул халат и поклонился в знак согласия. Постепенно он освоился с необычным своим положением и стал слушать, о чем говорили король и его приближенные. Они говорили о процветании и гибели государств, о победах и поражениях в битвах, о героях и лиходеях былых веков. Неожиданно для всех вельможа с узкой повязкой на лбу заявил:
— А по-моему, Яо и Шунь, иньский Тан и чжоуский У-ван — отъявленные злодеи. Посудите сами: Яо и Шунь лишили трона родных сыновей, Тан и У-ван свергли законных местоблюстителей престола — и тем подали дурной пример потомкам: по сей день не переводятся в мире узурпаторы, захватывающие верховную власть, которая не принадлежит им по праву. Придворные историографы объявили Яо и Шуня, Тана и У-вана образцами добродетели, а надо было заклеймить их, как преступников!
Едва он кончил, король нахмурил брови и произнес сурово:
— Нам не по душе ваши речи. Мудрые государи Яо и Шунь, Тан и У-ван отстранили от власти недостойных отпрысков императорской крови, дабы владели ею те, кто заботится о благе народа, о процветании державы, а не о собственной корысти. О нет, они не преступники. Преступники — те, кто губит страну и душит народ, прикрываясь их именами!
Вельможа встал, низко поклонился королю.
— Простите меня, ваше величество: в сердце моем кипела обида на врагов ваших, потому и высказал я такое нелепое суждение.
Король кивнул.
— Мы понимаем ваши чувства и прощаем вас. Но давайте переменим тему. К нам прибыл дорогой гость, да и ночь сегодня прекрасна: ярко светит луна, дует прохладный ветерок — в такую ночь хорошо слагать стихи!
Все спустились к реке. Король снял расшитый узорами халат и велел подать вина. После того, как чаша с вином несколько раз обошла круг, он оглядел присутствующих и предложил:
— Пусть каждый из нас выскажет в стихах свои заветные мысли, выложит все, что наболело на сердце!
Все шестеро сразу согласились:
— Начните вы, ваше величество, а мы не заставим себя долго упрашивать.
Король с минуту сидел молча, потом высоко поднял голову и стал читать нараспев:
О река, ты течешь бесконечно давно
И обиду мою погружаешь на дно.
Был я в жизни достойным среди королей,
Духом стал Одиноким по смерти своей.
«Новый» — вот ваш девиз, только в чем новизна?
Титул ваш — «Справедливость», но где же она?
Мой народ, процветавший когда-то народ —
Он отныне попал под предательский гнет.
Те со мною, кого я ценю и люблю,
Но державным без власти не быть королю!
Дивной полночью этой мой взор упоен.
Мы сидим на траве, позади — павильон,
Но и в шелесте волн, но и в лунных лучах
Все сильнее тоска о промчавшихся днях.
Песню грустную спел — а слова не слышны,
Словно мир погружен в бессловесные сны.
Король кончил — и тотчас встал Пак Пхэннён, сидевший на первом от короля месте. Он прочитал такие стихи:
Как слугам жить, которые повинны
В невзгоде молодого властелина?
Несчастный час настал в судьбе страны.
Смятеньем души их поражены.
Я жить теперь с открытыми глазами
Стыжусь перед землей и небесами.
Вотще великий замысел забыт —
Вот где она, обида из обид!
Он кончил — и тотчас встал Сон Саммун, сидевший на втором месте от короля.
Я свято выполнял веления Сечжона —
Благи его дела, верны его законы.
Одну мы знаем честь, одно имеем право:
Все до́лжно посвятить величию державы!
Сечжона больше нет, но навсегда Сечжон
В историю вошел, в великий ряд имен!
По верности своей и долгу своему
Легко отец и сын жизнь отдали ему{36}.
Он кончил — и тотчас встал Ха Вичжи, сидевший на третьем от короля месте.
Нет, не ради награды и чина
Мы за славу державы борцы:
Жизнь свою я отдам господину,
По примеру Бо-и и Шу-ци.
Плоть мертва, но при смертном ударе
Ожил дух, напряженно дыша:
Если беды грозят государю,
Быть спокойной не может душа!
Он кончил — и тотчас встал Ли Кэ, сидевший на четвертом месте от короля.
Как припомню о круговороте
Прошлых дней, так боль ворвется в грудь.
Разве бы по праху бренной плоти
Сердце загрустило хоть чуть-чуть?
Умирая, я стихи читаю.
В этих строчках — преданность моя.
Пусть двуличье, от стыда сгорая,
Изопьет всю горечь бытия!
Он кончил — и тотчас встал Лю Сонвон, сидевший на пятом от короля месте.
Нет предела боли и досаде:
Где итог моих заветных дум?
Жизнь я отдал только долга ради,
Мысль о славе мне не шла на ум.
Не веду подсчет обид и козней:
Счеты перед вечностью смешны.
В Павильоне мудрых ночью поздней
Книги об отваге не нужны!
Он кончил — и тотчас встал Нам Хёон — вельможа с узкой повязкой на голове. Сняв шляпу и замочив тесемки шляпы в воде, звенящим от волнения голосом продекламировал он такие стихи:
Я открыл глаза пошире, огляделся изумленно:
Все в округе изменила накатившаяся тьма.
Как же это приключилось? Нет былого павильона,
А на месте павильона — безобразная тюрьма!
Сердце сломлено несчастьем, переполнен я бедою
Так, что печень разорваться может, кажется, сейчас.
Я предательскую низость проклинаю всей душою,
Хлещут слезы, словно ливень, из моих печальных глаз!
Свежий ветер разыгрался над Каштановым селеньем —
Юаньмэй здесь тихо прожил годы поздние свои;
А отроги Шуяншаня лунным залиты свеченьем —
Тут Шу-ци изведал голод, жажду тут познал Бо-и.
Все дела, победы, беды, что в былые дни случились, —
Все в сердцах запечатлелось и в историю вошло,
Чтобы дальние потомки годы долгие учились
В этом опыте печальном различать добро и зло.
Он кончил — очередь была за Вон Чахо. Он встал и со слезами на глазах произнес:
Кто, кому, когда и где
Даст ответ за все, что было?
Не видать в горах людей —
Лишь могилы, лишь могилы…
Путь на родину свою
День и ночь ищу бессонно —
И сейчас, когда стою
С вами возле павильона.
Что ты, песня, говоришь
Мне печальными словами?
Шелестя, цветет камыш,
И луна блестит над нами.
Отзвучали стихи — и все понурили головы, опечалились, залились слезами.
И в этот самый миг неожиданно предстал перед ними то ли медведь, то ли тигр — не сразу узнали они знаменитого воина Ю Ынбу. Гигантского роста, с мужественным, цвета меди лицом и глазами, сверкающими, словно утренние звезды, преданный государю, как Вэнь Тяньсян, бескорыстный, как юйлинский Чжунцзы, был он всеобщим любимцем. Приблизившись к королю, Ю Ынбу отвесил полный достоинства поклон, насмешливо оглядел пятерых придворных и с презрением процедил сквозь зубы:
— Ну, с этими хлипкими мозгляками настоящего дела не сладишь!
Он выхватил меч и стал кружиться в танце, подпевая себе мощным, как колокольный звон, голосом:
Ветра осеннего, ветра холодного вой.
Клен осыпается над ледяною водой.
Вот мой клинок круговой начинает разбег,
Как Семизвездье он блещет, как иней, как снег!
Славя державу, при жизни я бился за двух.
Дух Одинокий, ты кто? Да ведь я — этот Дух!
Сколько желаний! Но все они ныне равны
Мертвому свету в реке отраженной луны.
Вспомнив былое, вопрос задаю я себе:
Кто же виновен в печальной и горькой судьбе?
То грамотеи, а паче того — болтуны,
Что погубили величье и славу страны!
Едва он допел до конца, как черные облака затмили свет луны, налетел ураганный ветер, загрохотал гром, с неба низвергнулся ливень. Все повскакали со своих мест, бросились бежать кто куда. Вон Чахо закричал от страха и… проснулся!
О своем сне он рассказал другу — отставному ученому и литератору, известному некогда по псевдониму «Луна над морем», и тот, выслушав его рассказ, с горечью молвил:
— История знает немало примеров, когда страна гибла потому, что правитель был глуп, а придворные его бестолковы. Король, которого ты видел во сне, вроде бы мудр и добросердечен, сановники его — светлые головы и преданы ему всецело, и тем не менее государство его оказалось в беде — какая жалость! Почему же это произошло? Потому, что так устроен мир? Или потому, что так распорядилась судьба? Иначе говоря, все было предопределено Небом или во всем виноват случай? Если верно, что мир устроен и живет по законам Неба, то в конце концов всякое зло должно быть наказано, а добро вознаграждено. Если же полагать, что миром правит слепой случай, то о причине подобных злоключений д