Чжоу повернулся к служанкам Пэй и продолжал:
— Оставляю на ваше попечение дом вашей госпожи — сохраните в нем все как есть, а я скоро вернусь и увезу вас отсюда.
Служанки плакали навзрыд и причитали:
— Барышня любила нас, как родных, и мы почитали ее и верно ей служили. Горе наше безутешно, негде нам теперь преклонить голову, негде найти утешение. Кто приютит нас, обездоленных? Только на вас мы и надеемся, добрый господин!
Слезы нескончаемым потоком лились по их щекам.
Чжоу утешил их, сел в лодку и взялся за весла. Тоска сжала ему сердце. Он бросил взгляд на берег — и понял, что никуда не сможет уехать отсюда.
Вечером он отправился к арочному мосту, чтобы хоть издали взглянуть на дом Фанцин. В доме зажглись светильники, засветились окна с бисерными занавесками. Он стоял и думал, что, наверно, уже не увидит Фанцин, что оборвалась их любовь, и в голове его сами собой стали складываться стихи о бесконечной тоске:
Ива тонкие ветви покрыла
Пеленою тумана.
Я подумал: весна наступила,
Не заметил обмана.
Шелк на окнах висел пеленою,
А за нею я видел
Ту, с которой связавшись судьбою, —
Обогрел ли? обидел?
Свет луны, одиноко горящий.
На окошке — лампада.
Может, в лодке за тучей летящей
Мне отправиться надо?
Всю ночь он провел в раздумьях. Уехать отсюда? Но это значит — навеки расстаться с Фанцин. Остаться? Но где преклонить голову — ведь Пэй Тао и Гоина уже нет в живых? Мысли мешались, сердце разрывалось от боли. Едва настало утро, он сел в лодку и решительно взмахнул веслами. Вот проплыли мимо дом Фанцин, могила Пэй Тао, вот осталась позади гора у излучины реки, и вот все, что осталось позади, растаяло в утреннем тумане…
Среди родственников Чжоу по материнской линии самым богатым был Чжан из города Хучжоу — к нему и отправился он. Чжан тепло принял его, окружил заботой и вниманием, и Чжоу понемногу стал приходить в себя после всех потрясений, выпавших на его долю. Тем временем снова наступила весна, все чаще стали одолевать его воспоминания, все чаще тосковал он о Фанцин, и вот уже потерял сон, погрузился в мрачные думы, отрешился от всех мирских забот. Шел 1592 год, двадцатый год девиза Вань-ли.
Старый Чжан, видя, что гость не ест и не спит, день ото дня мрачнеет, спросил, что с ним, что его томит. Чжоу чистосердечно рассказал ему свою историю, рассказал о смерти Пэй и разлуке с Фанцин. Чжан положил ему руку на плечо и сказал:
— Чего же ты молчал, зачем таил все в себе? Ведь я могу помочь тебе: моя жена издавна дружит с вдовой первого министра!
В тот же день Чжан попросил жену написать вдове письмо и попросить ее согласия на брак Чжоу с ее дочерью. Письмо было написано и отправлено с нарочным.
После отъезда Чжоу бедная Фанцин потеряла покой, отказалась принимать пищу и видеться с кем бы то ни было и в конце концов призналась матери в любви к Чжоу. Вдова утешила дочь и сказала, что согласна на их брак, но ведь Чжоу уехал и не дает о себе знать — что же им делать? И в этот же день получают они письмо от жены Чжана, из которого узнают, что Чжоу жив и здоров и тоскует по Фанцин. Мать и дочь радуются безмерно, Фанцин приводит в порядок прическу, надевает лучшее свое платье и садится писать ответ: согласие на брак дано, свадьбу предлагается играть в девятую луну этого года.
Чжоу ежедневно ходит на берег и ждет возвращения нарочного. Тот возвращается через десять дней и привозит долгожданный ответ: в нем письмо вдовы с согласием на свадьбу Фанцин и Чжоу и письмо Фанцин для Чжоу. Дрожащими руками он вскрыл конверт — пахнуло ароматом пудры, на бумаге — следы слез.
«Несчастная Фанцин кровью сердца пишет эту исповедь господину Чжоу. С детских лет жила я в затворничестве и томилась неизъяснимой тоской: мне казалось всегда, что время течет мимо меня, как вода, и я завешивала зеркало, чтобы не видеть в нем своего отражения, и страдала в одиночестве. Душа моя ждала любимого. Но я стеснялась бывать на людях, стеснялась смотреть на посторонних, стеснялась рассказать о своей мечте. И всякий раз, когда я любовалась зелеными ивами под горой, когда заслушивалась песнями соловья, я грезила о любимом. И вот однажды красивый мотылек пробудил во мне любовь, и белый гусь указал мне мою стезю: ночью, при ясной луне, явился ко мне с восточной горы мой возлюбленный, и мы заключили с ним любовный союз на веки вечные. Но почему же все хорошее так быстро кончается, почему так кратки минуты блаженства?
Когда любимый уехал от меня, горю моему не было конца: ведь если сердце полюбило, оно уже не может разлюбить! Но снова пришла весна, заиграла в реке рыба, теплый ветерок промчался среди цветов — и я плотно затворяю дверь, сажусь одна в пустой комнате и начинаю думать и печалиться, а думаю я только о Вас.
Вот и сейчас — я сижу одна, ночь туманна, тускло мерцает светильник, луна светит в окно, цветы на моем столе роняют лепестки… Душа моя в смятении, силы иссякли — как долго Вы не возвращаетесь! Зачем Вы уехали? Ведь если я отдала Вам свое тело, то разве душа моя с тех пор не принадлежит Вам? Нет, она Ваша! Если бы знала я, как тягостна разлука, то, наверно, не захотела бы жить дальше!
Сегодня в нашем саду снова весна, и прежняя любовь снова пробудилась во мне: я кусаю ногти и жду встречи с Вами. Все это время я была одинока и извелась от страданий. Красота моя уже увяла, волосы потеряли былой блеск — Вы с трудом узнаете меня. Боюсь, когда Вы увидите меня, Вы уже не станете питать ко мне прежние чувства. Но больше всего боюсь я, что так и умру, не увидев Вас. Когда думаю об этом, я от ужаса теряю рассудок. Хочу лишь одного: увидеть Вас, рассказать, как тяжело быть в разлуке с Вами!
Мы сейчас далеко друг от друга, нас разделяют горы и облака, и мне трудно на бумаге передать все то, что переполняет душу. Я смотрю вдаль — там мой любимый! Он там, в Хучжоу! Это далеко отсюда, где-то в глуши, где водится нечистая сила. Прошу Вас: берегите себя, берегите себя!
Доверяю свою исповедь улетающему в Ваши края дикому гусю — пусть донесет он ее к любимому!
Ваша Фанцин.
Такой-то день такой-то луны».
Чжоу читал это письмо, как во сне или как во хмелю: его бросало то в жар, то в озноб, он то ликовал, то мрачнел. Он уже не мог смириться с назначенным днем свадьбы, ему хотелось перенести ее на завтра, на сегодня! Он побежал к старику Чжану и попросил его послать слугу к вдове первого министра, после чего сразу сел за письмо к Фанцин:
«Любимая моя, неизменно любимая! Из далекого далека получил я весточку от тебя — и с души моей спал камень.
В памяти моей храню я воспоминания о том, как впервые оказался в твоем доме, как увидел тебя и сразу же полюбил на всю жизнь, как безлунной ночью в домике средь цветущего сада обрел твою любовь. Сердце мое всегда было преисполнено благодарности тебе за все те услады, которые ты доставляла мне, и я всегда мечтал быть вместе с тобой до конца дней своих. Однако судьба, желая испытать чувства влюбленных, разлучает их. Мог ли я знать, что разлука с тобой будет такой тяжелой, такой мучительной? Сердце мое разрывается, когда думаю о том, что за горами и реками, в чужом далеке томится моя возлюбленная. Гуси кричат в облаках, в горах кричат обезьяны, а я сижу один перед светильником и тоскую о тебе. Человек ведь не дерево и не камень, он не может не страдать от одиночества. Ты, наверно, тоже поняла, что нет на свете ничего горше разлуки с тем, кого любишь.
Древние говорили: «День в разлуке — три года вместе». Если этому поверить, то месяц в разлуке сулит девяносто лет неразлучного счастья. Я хочу этой же осенью здесь, на юге, справить нашу свадьбу. Я больше не могу жить без тебя! Сердце мое сжимается от тоски, рука не держит кисть».
Чжоу так и не успел отослать это письмо. В тот день по всей стране было обнародовано следующее сообщение:
«Сегодня дружественная нам Корея подверглась нападению иноземных захватчиков. Китай не может бросить в беде соседа, наши правители всегда считали своим долгом помогать другим странам в дни всенародных бедствий. Поэтому жители провинций к западу от Амнок призываются на военную службу и направляются в Корею».
Вернувшийся из Кореи буддийский наставник Би Фань доложил императору:
— Наши северные и южные границы хорошо защищены от вторжения врагов, поэтому следует послать на помощь корейцам добровольцев из провинций Чжэцзян и Хунань.
Было решено назначить адмирала Ли Жусуна командующим армией добровольцев и немедленно ввести армию в бой.
Командир одного из отрядов, отправлявшихся к месту боев, хорошо знал Чжоу. Он пригласил Чжоу к себе и предложил ему должность летописца. Чжоу трижды отказывался, ссылаясь на отсутствие опыта, но в конце концов вынужден был согласиться. По прибытии в корейский город Анчжу он поднялся на Башню Счастливых Предзнаменований и сложил там стихотворение. Полный текст этого стихотворения утерян, сохранились лишь четыре заключительные двустишия:
Я думал о родине, полный страданий,
На Башне Счастливых Предзнаменований,
И с Башни открылись печальному взору —
Те выше, те ниже — зеленые горы.
Они, словно стражи, застывшие строго,
На родину мне преградили дорогу,
Но не преградить рубежу никакому
Дорогу душе, устремившейся к дому!
Весной следующего, 1593 года, китайская армия разгромила напавших на Корею иноземцев и вступила на территорию провинции Кёнсан. Чжоу не смог последовать за своим отрядом — он тяжело заболел, ему пришлось остаться в Сондо.
Я как раз прибыл по каким-то делам в Сондо, и мы встретились с ним на постоялом дворе. Так как он не умел говорить по-корейски, а я хорошо знал иероглифы, мы общались с ним не устно, а на бумаге. Я спросил, чем он болен, — он только усмехнулся горько, но ничего мне не ответил.