Знаю, мне не обязательно включать калли только потому, что он включил свою. Мне правда было приятно и интересно видеть, как выглядят разные лица. Но если у Гарретта будет иммунитет, мне кажется, что и у меня он должен быть тоже. Чтобы мы были на равных, понимаете? И если мы снова будем вместе, мы, может быть, заведем себе новые очки виртуальности, о которых все сейчас говорят. Тогда мы сможем отключать калли, когда останемся вдвоем.
И наверное, калли правда нужна и по другим причинам. Компании просто пытаются создать в нас потребности, которых мы не испытывали бы, если бы они вели честную игру, а мне это не нравится. Если меня ослепит какая-то реклама, то пусть это будет, когда у меня будет для этого настроение, а не когда они выплеснут ее на меня. А вот остальные агнозии, как, например, тональную, я себе заводить на собираюсь, во всяком случае, пока. Может быть, потом, когда появятся новые очки.
Это не означает, что я согласилась с моими родителями, которые заставили меня расти с калли. Я по-прежнему считаю, что они не правы. Они полагали, что, избавившись от красоты, смогут создать утопию, а я в это совсем не верю. Проблема не в красоте, а в том, как люди используют ее во вред. И вот тут-то нам и поможет калли: она создает броню от красоты. Не знаю, может быть, когда мои родители были молоды, такой проблемы не возникало. Но нам-то приходится ее решать.
История твоей жизни[26]
Твой отец вот-вот задаст мне вопрос. Это самый важный момент в нашей жизни, и я хочу слушать внимательно, чтобы не упустить ни одной детали. Мы с твоим отцом только что вернулись с ужина и представления, уже за полночь. Вышли во внутренний двор, чтобы посмотреть на полную луну. Потом я сказала твоему отцу, что хочу танцевать, а он согласился, и вот мы медленно танцуем, мужчина и женщина тридцати с небольшим лет, покачиваемся взад-вперед в лунном свете, словно подростки. Я совсем не ощущаю ночной прохлады. А потом твой отец говорит:
– Хочешь завести ребенка?
Мы с твоим отцом женаты около двух лет, живем на Эллис-авеню; когда мы переедем, ты будешь еще слишком мала, чтобы запомнить дом, но мы будем показывать тебе фотографии, будем рассказывать истории о нем. Я бы хотела рассказать тебе историю этого вечера, ночи твоего зачатия, но ее следует рассказать, когда ты сама будешь готова завести детей, а такой возможности нам не представится.
Рассказывать ее раньше нет смысла: на протяжении большей части своей жизни ты бы не согласилась выслушать такую романтическую – сопливую, как ты бы выразилась – историю. Я помню сценарий твоего появления на свет, который ты предложишь в двенадцатилетнем возрасте.
– Ты завела меня только для того, чтобы получить бесплатную служанку, – горько скажешь ты, вытаскивая из чулана пылесос.
– Совершенно верно, – отвечу я. – Тринадцать лет назад я знала, что ковры придется пылесосить, и завести ребенка казалось самым дешевым и простым способом решить эту проблему. А теперь, пожалуйста, принимайся за дело.
– Если бы ты не была моей матерью, это было бы незаконно, – с яростью скажешь ты, разматывая электрический шнур и втыкая его в розетку.
Это будет в доме на Белмонт-стрит. Я проживу достаточно долго, чтобы увидеть, как незнакомцы занимают оба дома: тот, в котором ты зачата, и тот в котором ты вырастешь. Первый мы с твоим отцом продадим через пару лет после твоего рождения. Второй я продам вскоре после твоей смерти. К тому времени мы с Нельсоном переедем на ферму, а твой отец будет жить с как-ее-там.
Я знаю, как закончится эта история; я много об этом думаю. Я также много думаю о том, как она началась, всего несколько лет назад, когда на орбите появились корабли, а на лугах – артефакты. Правительство молчало, таблоиды мололи языком.
А потом мне позвонили и предложили встретиться.
Я увидела их в коридоре перед моим кабинетом. Странная пара. Один коротко стриженный, в военной форме, с алюминиевым чемоданчиком. Казалось, он критически изучал обстановку. Другой – явно ученый: густая борода и усы, вельветовые брюки. Он просматривал мешанину листков на доске объявлений.
– Полковник Вебер, я полагаю? – Мы с военным обменялись рукопожатием. – Луиза Бэнкс.
– Спасибо, что уделили нам время, доктор Бэнкс, – сказал он.
– Не за что. Любой предлог, лишь бы избежать педсовета.
Полковник Вебер кивнул на своего спутника.
– Это доктор Гэри Доннелли, физик, о котором я упоминал по телефону.
– Зовите меня Гэри. – Мы пожали друг другу руки. – Мне не терпится услышать ваше мнение.
Мы зашли в мой кабинет. Я убрала стопки книг со второго стула для гостей, и все уселись.
– Вы сказали, что хотите дать мне прослушать запись. Полагаю, это имеет отношение к инопланетянам?
– Я располагаю только записью, – ответил полковник Вебер.
– Ладно, давайте послушаем.
Полковник Вебер достал из чемоданчика магнитофон и нажал кнопку воспроизведения. Запись немного напоминала звук, с которым отряхивается мокрый пес.
– Что скажете? – спросил полковник.
Я не стала упоминать мокрого пса.
– При каких условиях была сделана эта запись?
– Не имею права вам сообщить.
– Это помогло бы мне интерпретировать звуки. Вы видели инопланетянина, который говорил? Он делал что-нибудь?
– Я располагаю только записью.
– Вы не раскроете тайну, если скажете, что видели инопланетян. Все полагают, что вы их видели.
Полковник Вебер был непреклонен.
– Вы можете что-то сказать о лингвистических особенностях? – спросил он.
– Что ж, очевидно, их голосовой тракт значительно отличается от человеческого. Надо полагать, эти инопланетяне не похожи на людей?
Полковник собирался ответить что-то неопределенное, но вмешался Гэри Доннелли:
– Вы можете сделать какое-нибудь предположение на основании записи?
– Скорее нет. Не похоже, чтобы они издавали эти звуки при помощи гортани, но это ничего не говорит мне об их облике.
– Что-нибудь… вы можете сказать нам что-нибудь еще? – спросил полковник Вебер.
Я видела, что он не привык консультироваться с гражданскими.
– Только то, что наладить общение будет очень непросто из-за анатомических различий. Они почти наверняка пользуются звуками, которые человеческий голосовой тракт не способен воспроизвести. Возможно, человеческое ухо также не различит эти звуки.
– Вы имеете в виду инфра– или ультразвуковые частоты? – уточнил Гэри Доннелли.
– Необязательно. Я имею в виду, что человеческий слуховой аппарат не является совершенным акустическим инструментом. Он приспособлен распознавать звуки, издаваемые человеческой гортанью. С инопланетной голосовой системой ситуация неясна. – Я пожала плечами. – Может, нам удастся различить инопланетные фонемы при наличии практики, а может, наши уши просто будут не в состоянии распознать нюансы, которые инопланетяне считают значимыми. В таком случае, чтобы понять инопланетянина, нам потребуется спектроанализатор.
– Предположим, я дам вам часовую запись, – сказал полковник Вебер. – Как быстро вы сможете определить, нужен нам этот анализатор или нет?
– Я не смогу определить это по одной записи, какой бы долгой она ни была. Для этого мне потребуется поговорить с инопланетянами напрямую.
Полковник покачал головой:
– Невозможно.
Я попыталась мягко объяснить ему:
– Само собой, вам решать. Но единственный способ выучить незнакомый язык – это взаимодействовать с его носителем, то есть задавать вопросы, вести беседу и тому подобное. Иначе просто не получится. Поэтому, если вы хотите выучить язык инопланетян, какому-то специалисту по полевой лингвистике – мне или кому-то другому – придется поговорить с инопланетянином. Одних записей недостаточно.
Полковник Вебер нахмурился.
– Хотите сказать, что инопланетяне не могли выучить человеческие языки, отслеживая наше вещание?
– Я в этом сомневаюсь. Им потребовался бы учебный материал, специально разработанный для обучения нечеловека человеческим языкам. Либо так, либо общение с человеком. При наличии одного или другого они могли многое почерпнуть из телепередач, однако в противном случае у них не было бы отправной точки.
Полковника это явно заинтересовало. Очевидно, его философия гласила: чем меньше знают инопланетяне, тем лучше. Гэри Доннелли тоже заметил выражение лица полковника и закатил глаза. Я подавила улыбку.
Затем полковник Вебер спросил:
– Предположим, вы изучаете новый язык, беседуя с его носителями. Сможете ли вы сделать это, не научив их английскому?
– Это будет зависеть от отзывчивости носителей языка. Они почти неизбежно почерпнут обрывки фраз, пока я буду учить их язык, но не слишком много, если сами захотят учить меня. С другой стороны, если они предпочтут выучить английский, а не преподавать нам свой язык, это заметно осложнит ситуацию.
Полковник кивнул.
– Я свяжусь с вами позже.
Предложение этой встречи было, вероятно, вторым по важности телефонным звонком в моей жизни. Первым, разумеется, станет звонок от горных спасателей. К тому моменту мы с твоим отцом будем разговаривать не чаще раза в год. Однако после этого звонка я первым делом позвоню твоему отцу.
Мы с ним вместе отправимся в долгую, молчаливую автомобильную поездку на опознание. Я помню морг – сплошной кафель и нержавеющая сталь, – гул холодильников и запах антисептика. Санитар откинет простыню и откроет твое лицо. Оно покажется каким-то неправильным, но я тебя узнаю.
– Да, это она, – скажу я. – Она моя.
Тебе будет двадцать пять лет.
Военный полицейский проверил мой бейдж, сделал отметку на планшете и открыл ворота; я въехала на внедорожнике в лагерь, небольшую палаточную деревеньку, воздвигнутую военными на выжженном солнцем пастбище. В середине лагеря стояло одно из инопланетных устройств, прозванных «зеркалами».
Если верить совещаниям, на которых я побывала, таких устройств имелось девять в Соединенных Штатах и сто двенадцать во всем мире. Зеркало работало как аппарат двухсторонней связи, предположительно с кораблями на орбите. Никто не знал, почему инопланетяне не хотели общаться с нами лично; может, боялись подцепить заразу. К каждому зеркалу была приставлена команда ученых, включавшая физика и лингвиста; к этому зеркалу были приписаны мы с Гэри Доннелли.