ль за все три свои поездки в США, по-видимому, Джон Болан был щедро вознаграждён за ложную клятву. Вот так ложь на лжи все и держалось.
1 апреля 1869 года, через три дня после получения гражданства, Генрих Шлиман переехал в Индианаполис, где, по словам кузена – Адольфа Шлимана, было самое либеральное законодательство в США. 5 апреля он подал в суд общегражданских исков (Мэрион-корт) заявление о разводе. Документы об этом печатались в городской газете Indiana Weekly State Journal в номерах от 9, 16 и 23 апреля. По законам штата Индиана, чтобы подать такое заявление, требовалось не менее года прожить на его территории. Дело Шлимана рассматривалось 30 июня, следовательно, ему удалось доказать суду, что цензу оседлости он удовлетворял. В письменном виде это было отражено в судебном заключении. Шлиман так никогда и не объяснил, как же ему удалось доказать, что он является резидентом штата. Однако 11 июля 1869 года в письме одному из парижских знакомых Шлиман упоминал, что купил в Индианаполисе дом за 1125 долларов и вложил 12 000 долларов в 33 % акций крахмальной фабрики, причём обе сделки были завершены за две недели до суда. За акции он заплатил только 350 долларов задатка, а в контракте значилось, что если оставшаяся часть суммы не будет выплачена до 25 июля, то сделка расторгается. Таким образом, Шлиман пожертвовал малой суммой и при этом показал суду, что является состоятельным и солидным членом городского сообщества, а не временным мигрантом, которому нужно быстро развестись. 30 июня 1869 года Шлиман записал в дневнике, что развод состоялся; суд учёл письма Екатерины Лыжиной, переведённые на английский язык. При переводе письма фальсифицировались: нежелание Екатерины Петровны приехать к мужу в Париж превратилось в нежелание жить в США. После окончания дела Шлиман дождался получения официального протокола судебного заседания и свидетельства о расторжении брака в 3 экземплярах, после чего в середине июля покинул Индианаполис. 24 июля он отплыл из Нью-Йорка во Францию.
Ещё когда Шлиман был в Индиане, он получил ответ от Теоклетоса Вимпоса – епископ серьёзно воспринял просьбу бывшего ученика. Вимпос отправил в США несколько фотографий, среди которых было изображение Софии Энгастромену – младшей дочери его кузины Виктории и купца Георгиоса Энгастроменоса. Софии исполнилось тогда 17 лет, и она завершала образование. 26 апреля Шлиман ответил Вимпосу, вложив в письмо чек на 1000 франков. Среди прочих подробностей Шлиман сообщал, что его смущает значительная разница в возрасте, а именно три десятка лет, и сомнения в собственной мужской состоятельности; после разрыва с женой он в течение шести лет не имел сексуальных отношений. Архиепископ постарался развеять его сомнения и даже прислал фотографии ещё двух кандидаток, в том числе молодой вдовы. Переписка продолжалась, но Шлиман, видимо, продолжал колебаться. Уже в июле, находясь в Нью-Йорке, он спрашивал совета своих американских друзей, следует ли ему жениться на гречанке.
Прибыв в Афины, Шлиман пожелал лично встретиться с кандидатками, чьи портреты посылал ему Вимпос, и не изменил заочно составленного мнения. Встречи с Софией проходили в присутствии её родственников, когда же, наконец, Генрих прямо спросил её, почему она хочет выйти замуж (это было 15 сентября 1869 года), то последовал прямой ответ: «Такова воля моих родителей; мы бедны, а вы человек богатый». Подавленный подобным ответом Шлиман отправил письмо следующего содержания, с другой стороны чего он хотел?:
«Меня глубоко поразило, что вы дали мне такой рабский ответ. Я честный, простой человек. Я думал, что если мы поженимся, то это произойдёт потому, что мы хотим вместе раскопать Трою, хотим вместе восхищаться Гомером. Но теперь я завтра уезжаю, и мы, быть может, никогда больше не увидимся. Если вам, однако, когда-нибудь потребуется друг, то вспомните и обратитесь к преданному вам Генриху Шлиману, доктору философии, площадь Сен-Мишель, 5, Париж».
Получив послание, Энгастроменосы переполошились. Жених-миллионер был единственным шансом вернуть семье положение в обществе и погасить долги. Софию заставили написать письмо. Один исписанный лист и 19 чистых, вложенных в конверт в спешке. Ответ Шлимана был сухим, но с этого началась их переписка с Софией. Уже через неделю – 23 сентября – состоялась свадьба (венчались в церкви святого Мелетия в Колоне), её поспешность, по-видимому, объяснялась желанием родственников скорее привязать Шлимана к новой семье. Однако Шлиман заставил Софию и её отца подписать соглашение, что они не будут претендовать на его состояние, если только это не будет оговорено в завещании, но на свадебные расходы не поскупился. Определенный прообраз брачного договора.
Через два дня супруги отправились в свадебное путешествие – пароходом до Сицилии, через Неаполь и Рим во Флоренцию, Венецию и Мюнхен. Путешествие завершилось в Париже. Шлиман всячески просвещал молодую жену, водил её по музеям, нанял учителей итальянского и французского языков, чтобы она могла общаться с его друзьями. Были и казусы: в галерее Мюнхенского дворца он увидел портрет молодой женщины в греческом головном уборе, на следующий день Шлиман велел Софии надеть аналогичный и повёл её в галерею, чтобы посетители могли убедиться, что живой образ не хуже живописного; она разрыдалась и убежала. Потрясение Софии оказалось слишком тяжело, она медленнее, чем хотел Генрих, адаптировалась к новому образу жизни. В Париже у неё развилась депрессия, сопровождаемая мигренями и тошнотой, врачи рекомендовали вернуться в привычную обстановку. Вскоре Шлиман получил известия о кончине средней дочери Натальи (28 ноября в возрасте 10 лет) и отбросил все свои планы. 19 февраля 1870 года супруги вернулись в Афины. Отчасти это произошло и потому, что Шлиман предсказывал начало франко-прусской войны. В Афинах Шлиман купил дом возле площади Синтагма, где и поселился с Софией, начав в Стамбуле процесс получения разрешения на раскопки на Гиссарлыке.
Деятельный Шлиман не усидел в Афинах и, наняв небольшое судно, совершил в марте 1870 года плавание по Кикладам, посетив Делос, Парос, Наксос и Тиру, интересовавшие его с археологической точки зрения. Поскольку София была ещё не вполне здорова, а османские власти тянули с разрешением на раскопки, Генрих отправился в Троаду один.
1 апреля, не дождавшись разрешения, он на собственный страх и риск нанял дюжину рабочих из окрестных селений и начал раскопки, которые, по выражению Ванденберга, замышлялись «как своего рода акция протеста». Ему активно помогал Калверт, и 9 апреля на северо-восточном откосе холма Гиссарлык Шлиман обнаружил остатки каменной стены в пару метров толщиной, но без разрешения дальше работать было бессмысленно, хозяева земли заставили Шлимана засыпать траншеи, что и было сделано к 22 апреля. Разведка позволила Шлиману оценить объём и стоимость работ. Калверту он писал:
«Раскопки должны занять не менее пяти лет (при продолжительности полевого сезона не менее 3 месяцев). Если содержать одновременно 100 рабочих, бюджет археологической экспедиции оценивался в 100000 франков. Шлиман также намеревался нанять в Риме или Помпеях специалиста по археологии, но в конечном итоге отказался от этой идеи. В дневнике он был гораздо более пессимистичен в финансовой оценке раскопок дворца Приама, в существовании которого не сомневался».
После начала франко-прусской войны Шлиман поспешно отбыл в Париж (через Цюрих), чтобы защитить свою собственность. София осталась в Афинах, Шлиман жаловался ей на одиночество, но вёл прежний образ жизни, активно занимаясь верховой ездой и выезжая в Булонь на морские купания. Будущие раскопки тревожили его сильнее военных угроз: в день Седанского сражения (2 сентября) он написал министру образования Османской империи Сафвед-паше. В послании Шлиман извинялся за поднятую в прессе шумиху (она ухудшила отношения, в том числе и с Калвертом). В начале сентября Шлиман отбыл в Великобританию, с 29 сентября по 28 октября вместе с Софией жил в Аркашоне. В письмах к сыну Сергею он глухо упоминал, что беспокоится о судьбе парижской недвижимости, «которая может быть взорвана или сожжена новыми вандалами». 21 ноября Шлиманы вернулись в Афины, а Генрих принял решение строить в Греции семейный дом, поскольку его влекли раскопки, а София жить в Париже отказывалась.
Поздней осенью молодая София забеременела, Шлиман пригласил для наблюдения за ней профессора Афинского университета Веницелоса – он получил гинекологическое образование в Берлине. Поскольку разрешение на раскопки так и не было дано, в декабре Шлиман отправился в Стамбул. Для переговоров он привлёк посла США Маквига, а также полагался на собственное знание турецкого языка, причём Шлиман сам оценил свой словарный запас в 6000 слов. В течение трёх недель Шлиман обошёл множество ведомств Османской империи, его принимали дружелюбно, но дело не двигалось. Шестьдесят две страницы его дневника за 1870 год написаны на староосманском языке115, усовершенствовал он и персидский. Неутешительные известия приходили и от Калверта – Шлиман поручил ему купить для себя западную половину Гиссарлыка, но и это дело затягивалось.
18 января 1871 года Париж капитулировал перед прусскими войсками. Несмотря на нежелание Софии, Шлиман вновь отправился в Париж. После бюрократических проблем в Стамбуле американский гражданин Шлиман не ждал ничего хорошего от оккупационных войск, поэтому занял у почтмейстера Шарля Клейна его мундир и пропуск и смог 22 февраля попасть в Париж, рискуя при этом быть принятым за шпиона. Своему петербургскому знакомому он писал, что, когда вошёл в свой парижский дом и увидел библиотеку в целости, расцеловал книги, как собственных детей. Данный эпизод показывает нам, что было для Генри действительно дорого. 26 марта Шлиман покинул Париж, убедившись, что жильцы на месте, а арендная плата будет безотлагательно поступать на его счёт. В Париже также удалось узнать, по каким причинам османская сторона не даёт разрешения на раскопки: за несколько лет до того на Гиссарлыке был найден клад из 1200 серебряных монет времён Антиоха